- Послушайте, господин Плаггенмейер, - крикнул он, отказавшись от мегафона. - Полиция в Браке нашла у Блеквелей письменное признание. Кроме того- слушайте меня внимательно! - его вдова признала, что алиби ее мужа было сфальсифицировано: в интересующее нас время его дома не было, все свидетели солгали.
- Они и сейчас лгут! - крикнул в ответ Плаггенмейер. - Блеквель вовсе не мертв! Вы просто покрываете убийцу!
- Вот первые готовые снимки разрушенной взрывом мастерской и трупа Блеквеля! - прокричал офицер из ГСГ-9, и Кемена поднял их высоко, как судья по фигурному катанию свои таблички.
- Их можно было подделать в любой фотостудии, - не поверил Плаггенмейер.
- Они настоящие, никто их не подделывал! - крикнул Кемена.
Затем вновь начался диалог между Бутом и Плаггенмейером.
Бут. Клянусь вам, фотоснимков никто не подделывал.
Плаггенмейер. Вы тогда тоже клялись, что видели меня рядом с вашим пакгаузом - незадолго до того, как он загорелся.
Бут. И это соответствовало действительности - разве не так? Я и сейчас говорю вам правду.
Плаггенмейер. Я верю только тому, что вижу собственными глазами.
Бут. Если хотите, мы доставим вас на вертолете в Брамме…
Плаггенмейер. Ишь какие хитрые. Если Блеквель мертв, привезите сюда его труп.
Бут. Собрать останки Блеквеля чрезвычайно сложно. Кроме того, это противоречит общепринятым обычаям и нравственности. Параграфы сто шестьдесят восьмой… и триста шестьдесят седьмой уголовного законодательства. Без согласия фрау Блеквель и разрешения местных властей у нас ничего не выйдет. Фрау Блеквель упирается, а чтобы власти согласились, сами знаете, сколько времени пройдет. Снова повторю: узнать его все равно никто не сможет.
Плаггенмейер. А как вы думаете, на кого будем похожи все мы, если я…
Но логика Бута все же произвела на него впечатление. Если труп Блеквеля действительно в таком ужасном состоянии…
Его внутренне передернуло. А что, если Бут говорит правду? Кемена тоже это говорил, и незнакомый офицер, который стоит с ними рядом, подтверждает. Надо бы как-то разузнать, действительно ли в мастерской Блеквеля произошел взрыв и действительно ли кто-то при этом погиб. Сколько бы он ни подозревал стоящих во дворе в том, что они способны пойти на обман, пуститься на любую авантюру, лишь бы выманить его отсюда, - они не зайдут так далеко, чтобы хладнокровно убить человека, лишь бы он, Плаггенмейер, им поверил.
Значит, нужно найти надежного человека, который слетает в Браке и подтвердит, что все было так, как они утверждают… Его взгляд упал на Гунхильд Гёльмиц. Бледнее обычного, она сидела за своим столом.
- Эй, слушайте, - крикнул он в окно, - пусть Гунхильд Гёльмиц слетает в Браке, пусть подтвердит ваши слова. Она меня не обманет.
Гунхильд уставилась на него. Снова попытка с его стороны вывести ее из опасной зоны? Как ей быть? Если она побывает в Браке и убедит Герберта, что Блеквель действительно мертв и оставил письмо с признанием, это может заставить его сдаться. Но если она покинет класс, она, возможно, подпишет тем самым смертный приговор остальным, потому что ее присутствие явно мешало Плаггенмейеру привести свои угрозы в исполнение.
- Нет, - сказала она в конце концов. - Не могу. - Нахмурившись, она отвернулась, не желая глядеть Плаггенмейеру в глаза.
Но тот, судя по всему, не желал так быстро расставаться со спасительной идеей-соломинкой, огляделся вокруг: двадцать две дергающиеся перед ним маски- опять закружилась голова. Нет, с этими каши не сваришь. Подошел к окну, оценивающе оглядел собравшихся.
Его взгляд остановился на Корцелиусе. Хороший знакомый Гунхильд. Она говорила, что он в порядке. Написал две статьи о нем в "Браммер тагеблатт", хотел помочь. Идеалист, человек, который верит в то, что говорит, которого не купишь.
- Господин Корцелиус! - крикнул Плаггенмейер минуту-две спустя хриплым голосом.
- Да, Берт!
- Гунхильд не хочет. Вы согласитесь? Вам я доверяю.
- Хотите, чтобы я отправился в Браке? О’кэй! - Корцелиус ни секунды не колебался. Вот шанс для него и как для человека, и как для репортера. - Я потороплюсь.
Не прошло и пяти минут, как он уже сидел в вертолете на площади перед церковью Св. Матфея.
А ко мне подошел Ланкенау.
- Будущий гражданин Брамме? - спросил он. - Добро пожаловать!
- Пока я еще ничего не решил.
- Хорошенькое, наверное, впечатление сложилось у вас о нашем городе.
- Такое возможно везде, при чем тут Брамме?
- Если здесь что-нибудь стрясется, СДПГ не видать победы на выборах до двухтысячного года. ХДС всю вину свалит на нас. И тогда я войду в историю Брамме как бургомистр от СДПГ, который просидел в своем кресле дольше других, зато и ушел с таким треском, что моим друзьям по партии пришлось забыть об этом месте на целую четверть века.
Хотел я ему сказать пару язвительных слов, но вовремя спохватился. Это было бы несправедливо. Люди типа Ланкенау - это цемент, скрепляющий наше общество. Без Гюнтера Грасса в политической жизни обойтись как-то можно, а без сотен таких бургомистров, как Ланкенау, вряд ли.
Но с запахом изо рта ему необходимо что-то делать. Печень, наверное, пошаливает. А ведь пока он выбьется в депутаты бундестага, ему при нынешнем положении вещей придется выпить еще бочек двадцать пива.
Чтобы отвлечься от мыслей о политике, я поинтересовался:
- Куда запропастилась мать Плаггенмейера? Ей давно пора быть здесь!
- Скоро прибудет, наверное, - он пожал плечами.
- А сколько времени Плаггенмейер провел в доме матери? - спросил я.
- Насколько мне известно, до пятьдесят пятого, ему тогда было лет пять. Если память меня не обманывает, его отец в пятьдесят втором вернулся в Америку. Поначалу он собирался жениться на Лиззи, а потом поджал хвост. И она осталась на бобах. Начала работать в фирме Бута, на складе. Но вы наших мужчин знаете: "Раз ты с негром путалась, чего ты меня отпихиваешь - я для тебя что, хуже этих пожирателей бананов?" Ну, с этого все и началось. Сперва она уступала, потому что была одна, без всякой зашиты, а впоследствии стала брать деньги. В конце концов ведомство по делам несовершеннолетних лишило ее прав материнства. Ребенок был заброшен, она его поколачивала… После этого она перебралась в Гамбург.
- Часто она виделась с сыном?
- Представления не имею, но…
Договорить он не успел, потому что в это мгновение до нас донесся громогласный призыв доктора Ентчурека.
- Прошу всеобщего внимания! - Он поднял протез, изобразив изуродованной рукой нечто вроде фашистского приветствия. - Как классный руководитель 13-го "А", я несу ответственность перед моими учениками и ученицами. Будучи инвалидом войны первой группы, я сегодня утром уже приносил себя в жертву ради моих выпускников - в отличие от других, которые только болтать горазды. После беседы с родителями я от имени всех граждан этого города требую, чтобы четыре присутствующих здесь господина приступили к активным действиям во имя спасения наших горячо любимых детей. С тем чтобы вырвать их из рук этого недочеловека. Для достижения этой цели есть одно средство - обменять заложников!
Послышались крики "браво!", кто-то захлопал в ладоши, послышалось что-то вроде всеобщего вздоха облегчения.
Ентчурек поднял здоровую руку.
- Я спрашиваю нашего уважаемого господина бургомистра Ганса Ланкенау, готов ли он стать заложником взамен пяти школьников?
Ланкенау сглотнул слюну.
- Разумеется! - выдавил он наконец из себя.
- Я спрашиваю ведущего промышленника этого города, господина Гюнтера Бута, готов ли он стать заложником взамен пяти школьников?
Бут заставил себя улыбнуться.
- Да.
- Далее. Я спрашиваю господина оберштудиен-рата доктора Блуменрёдера, дочь которого ждет освобождения в классе, готов ли он…
- Да!
- И наконец, я спрашиваю старшего викария Карла Отто Фостеена из церкви Святого Матфея, готов ли он стать заложником вместо всех остальных?..
- Да, конечно.
Ентчурек схватил мегафон и взобрался на подножку одного из полицейских грузовиков.
- Плаггенмейер, вы, конечно, слышали, что тут у нас произошло: господа Бут, Блуменрёдер, Ланкенау и Фостеен согласились стать заложниками взамен двадцати двух школьников, находящихся в вашей власти, Вы ничего не теряете в условиях переговоров, наоборот, вы обеспечите себе симпатии граждан Брамме, что впоследствии будет очень важно для вас! Даю вам три минуты на размышление.
Плаггенмейер ничего не ответил; промолчал он и тогда, когда Ентчурек полторы минуты спустя снова схватил мегафон и потребовал его немедленного согласия.
То, что предложил Ентчурек, было не чем иным, как хитро завуалированным шантажом. Положим, доктор Блуменрёдер мог добровольно пойти на это ради своей дочери. Но остальные трое были просто-напросто вынуждены пойти на этот шаг, чтобы не потерять лицо на веки вечные.
Что они пережили и перечувствовали за отведенные Плаггенмейеру три минуты, узнать не удастся никогда. Могу лишь предполагать, что все они, не исключая Бута, были перепуганы насмерть, втайне проклинали Ентчурека и все свои надежды связывали с одним: что Плаггенмейер скажет "нет!". И в то же самое время они скорее всего досадовали на то, что предложение об обмене заложников исходит не от них. Тогда они, проявив себя настоящими мужчинами, способствовали бы росту престижа своих партий или церкви. А так они герои "вынужденные".
Ентчурек дал Плаггенмейеру три минуты на размышления. Насколько я в этом парне разобрался, он примет решение гораздо раньше. Может быть, он тянет с ответом только для того, чтобы подольше помучить четырех почтенных граждан нелюбимого им родного города.
Вся эта история была для него, по-моему, довольно простой арифметической задачей: четыре весьма благополучных человека, каждому по пятьдесят с небольшим, у каждого из них врагов больше, чем волос на голове, за спиной каждого - люди, которые спят и видят, как для них освобождаются вожделенные кресла, что эти четверо по сравнению с двадцатью двумя юношами и девушками, вся жизнь которых впереди и которые так нуждаются в защите.
Для достижения своей цели Плаггенмейеру куда важнее оставить все как есть. И кроме того, с классом уже установились ровные отношения, а как поведут себя здесь четверо мужчин, неизвестно…
- Время истекло! - крикнул Ентчурек.
- Обмен не состоится! - крикнул в ответ Плаггенмейер. - Все остается как было.
Разочарование родителей и собравшейся перед гимназией толпы человек в двести вылилось в дикие, необузданные крики.
- Грязная свинья!
- Да убейте же наконец это животное!
- Что у нас за правительство, если оно такое терпит! Пусть Штраус возьмет власть, он знает, что делать!
- Если Плаггенмейер выйдет оттуда и попадется мне в руки, я его…
Больше я ничего не услышал, потому что над нашими головами загрохотал вертолет, который и заглушил орущую толпу.
Я испугался. Корцелиус? Так скоро? И безрезультатно?
Бут пришел в себя первым.
- Это мать Плаггенмейера?
И действительно, - когда серый вертолет приземлился на площадке, освобожденной для него перед спортзалом гимназии, из него вышла женщина лет сорока с небольшим. Именно такой я себе ее и представлял: стройная брюнетка с волосами до плеч, в оранжевом брючном костюме, с лиловым платком на шее и в лилового же цвета туфлях. Ухоженная, можно даже сказать, представительная. На отсутствие постоянных поклонников с туго набитыми кошельками ей жаловаться явно не приходилось.
Ланкенау поприветствовал ее как почетного гостя и проводил по быстро образовавшемуся проходу к брустверу из мешков с песком прямо напротив окон 13-го "А".
Лиззи Плаггенмейер.
Духи, пожалуй, резковатые. И сохранилась она все же не так хорошо, как мне показалось на расстоянии.
Так называемая легкая жизнь оставила на лице Лиззи Плаггенмейер следы, которые макияжем не скроешь.
- Вы знаете, в чем дело? - спросил Ланкенау.
- Да…
В глазах у нее были желтоватые точечки, как у львицы. И таким же неподвижным взглядом львицы она смотрела в сторону класса, где был ее сын.
- Может быть, вам удастся уговорить Берти сдаться, - сказал Кемена. - Вы наша последняя надежда, фрау Плаггенмейер.
- Если вам это удастся, город незамедлительно переведет на ваш счет значительную сумму, - поддержал его Ланкенау.
- Вы можете спасти жизни двадцати двух молодых людей и жизнь вашего сына, - сказал офицер из группы Геншера.
- Давай, Лиззи, покажи, на что ты способна, - сказал Бут и подмигнул ей. - А после мы с тобой посидим вдвоем, поговорим о том о сем. У меня есть для тебя недурное дельце…
Она оставалась неподвижной, чем-то отдаленно напоминая древнеегипетскую статую.
Плаггенмейер узнал мать. Пожал плечами и скорчил гримасу, которая неизвестно что означала.
Мы как бы находились не в Брамме, не на зеленом кладбище и во дворе гимназии, мы оказались на совершенно пустой, безжизненной планете. Каждый в своем скафандре. Но всякая связь между нами прервана.
Будет ли сказано спасительное слово?
Известно оно ей?
Нет. Она по-прежнему молчит.
И неожиданно бросается вперед. Никто из полицейских не успел ее задержать - она бежала к своему сыну, к ближайшему из открытых окон, и кричала:
- Берти, нажми на кнопку! Берти, взорви все к чертям собачьим!
12 часов 16 минут- 12 часов 36 минут
Продолжение письма Гельмута Гёльмица из следственной тюрьмы Брамме:
"Тут Хейко сказал, что ему надо переодеться, и я еще раз сбегал во двор гимназии. Это я так в последний раз там был, хватит с меня! Я чуть не обалдел! Слышу, как Плаггенмейер сказал, чтобы Гунхильд, мол, ехала к Блеквелям, и чуть не заплясал от радости - это ее спасло бы. А Гунхильд чего? Берет и отказывается: не поеду я, мол, в Браке, и все тут! Она всегда была чересчур честной, моя девочка, и от этого одни несчастья.
Этот самый Плаггенмейер уже второй раз дарит ей жизнь, а она ни в какую. Все люди говорят, пока эта Гунхильд там сидит, он ничего не сделает, не решится. А мне что от их болтовни проку? Мой отец всегда повторял - во время войны - лучше быть живым трусом, чем мертвым героем! Вы понимаете? Я и подумал: лучше живая дочь, чем мертвая героиня, которой поклоняется весь Брамме.
Меня теперь засудят! Ну и пусть! Моя дочь мне дороже, чем моя собственная жизнь. И я не мог не попытаться спасти ее. Я сожалею, что так все вышло, но если б все повторилось, я б так же сделал.
Представьте себе мое положение. Там вверху летит вертолет, и в нем вместо Гунхильд в Браке летит Корцелиус, а Гунхильд все сидит себе и сидит на бочке с порохом, которая тоже в любую секунду может полететь… только не в Браке, а куда подальше. С женой у меня не все ладится, но в Гунхильд для меня свет клином сошелся- а тут смерть глядит ей в глаза! Не мог я больше стоять и ждать сложа руки!
Я еще ждал, пока Хейко Фюльмих, переодетый, в белом халате, как доктор Карпано, придет сюда и принесет мне театральный кинжал, а потом мы разыграем все, как договорились. Жду и жду. И не могу выдержать.
Бегу, значит, обратно в театр, к Хейко Фюльмиху, хватаю его за грудки. "Что случилось, Хейко? - ору я как бешеный. - Почему ты еще не в белом халате?"
Но Хейко, эта жалкая тварь, - извините меня! - вдруг чего-то испугался.
"Если Плаггенмейер наш трюк раскусит, - говорит он, - он убьет меня со злости либо взорвет свою бомбу".
"Трусливая сволочь!" - кричал я, мотая его туда-сюда, как мешок с соломой.
Только пусть он не врет теперь, что это я выбил ему два зуба из челюсти, то есть изо рта - два настоящих зуба! - пусть не врет, не было этого!
Что я с ним ни делаю, он участвовать в моем плане не хочет. Он еще сказал, что боится, что господам Буту и Кемене наша затея придется не по вкусу, а раз так, нечего и начинать.
Ерунда все это!
Но вы спросите Хейко, как все было, господин… обязательно спросите его. Он мои слова подтвердит, кроме насчет зубов. А так все сойдется. Но нечего мне приписывать какие-то зубы. Этот чертов пьяница обязательно потерял их в "Театральном кафе" или как там эта вшивая забегаловка называется.
И вот я стою на улице перед театром как самый несчастный человек в мире.
Не смейтесь над тем, как я выражаюсь, только я и злейшему врагу не пожелаю, чтобы он хоть раз в жизни пережил такие паршивые секунды. Да, я даже заревел с горя. И стесняться слез этих не подумаю. Можете спокойно напечатать все как есть. Кто надо мной вздумает посмеяться, того бог накажет еще хуже, чем меня! Насмешников он всегда карает!
Стою я, значит, совсем один. Что мне делать? Обратно вернуться в школьный двор, смотреть, как этот псих доводит мою дочь? Нет! А что? На людей я влиять не умею, уговаривать то есть, и власти у меня никакой, не то что у господина Бута.
И тут я поднял глаза и увидел водонапорную башню, она стоит как раз за театром. Вспомнились мне слова отца: сам себе поможешь, господь тебе поможет! Эта старая башня, ну, водонапорная, вы ее, наверное, видели, ее доктор Эн-но Рейнердс перестроил себе под квартиру. Она в самом конце Кирхгассе, прямо напротив Старого кладбища. А доктор Энно Рейнердс, которого вызвали к гимназии, чтобы помочь, если что, он не только практикующий врач, но и лучший стрелок из мелкокалиберной винтовки в сборной Брамме.
И я придумал!
Раз доктор Рейнердс стоит во дворе у машин "скорой помощи", значит, в квартире у него никого нет, потому что его жену и сына я видел за мешками с песком. У доктора Рейнердса оружия полно. И еще я хочу добавить, что из окон Старой башни есть полный обзор двора гимназии и окон 13-го "А". Как-никак я два года назад, будучи на все руки мастер, помогал моему товарищу по команде стрелков, когда он купил эту башню и когда переезжал туда, где советом, а где делом и хорошо помнил, что из окон видно.
Сказано - сделано.
Весь город был занят событиями в школьном дворе и в 13-м "А", так что я незаметно прошел к Старой башне и проник внутрь путем взлома двери в подвале, что оказалось совсем легко.
Пройдясь по всем комнатам, я выбрал маленькое окно в бильярдной доктора Рейнердса как самое подходящее для приведения моего плана в исполнение. Из ружейного шкафа господина доктора Рейнердса я достал три штуки, для большей верности, как говорится. Если память меня не подводит, это были "винчестер-88" с оптическим прицелом, итальянское ружье марки "ман-лихер-каркано", модель 91/38, и "винчестер-магнум-22", ну и патроны подходящие.