- Нет. Ценности создаются людьми для людей, которые нуждаются в шкале ценностей. Все боги и все политические идеологии существуют для самообмана людей.
- И тем не менее, исполняя свои профессиональные обязанности, вы спасли жизнь сотням людей?
- Да.
- Почему?
- Я знаю, что, пока человек живет, он мучается. Может быть, все дело в этом.
- Вернемся, однако, к той трагической ночи, господин доктор Карпано. Что вы сделали, бежав с места преступления?
- По кратчайшей дороге помчался к моему другу Гюнтеру Буту.
- К его "крестьянскому подворью" у Браммской горы?
- Да. Это "подворье" находится в стороне от шоссе, причем довольно далеко.
- И потом?..
- У Бута такой же "мерседес" темно-вишневого цвета, что и у меня, та же модель, тот же год выпуска. Мы быстро поменяли номера на машинах.
- И на неповрежденной машине Бута, но с вашим номером ВЕ-С427 вернулись домой?
- Да.
- И техники-криминалисты, конечно, никаких повреждений не нашли? Никакого смятого крыла?
- Да.
- А ведь поскольку виновником случившегося были вы, оно должно было быть смято; фара разбита, а на зазубринах стекла и металла остались нити платья?..
- Да.
- Кроме того, служащие полиции и мысли не допускали, что такой почтенный господин, как вы, совершил что-либо подобное?
- Да. Проверка была для них делом малоприятным, чувствовали они себя неловко и сто раз извинялись.
- И никому из них не пришло в голову проверить заводские номера двигателя и шасси?
- Нет.
- И дальше?..
- Бут немедленно сел в мою машину и ночью проехал километров двести на юг, почти до самого Дортмунда. Там, все до мелочей рассчитав, на глазах двух свидетелей не слишком-то сильно врезался в дерево. Мастерская оказалась поблизости, механик снял с другой поврежденной машины того же цвета грязезащитное крыло, и к обеду Бут вернулся в Брамме, а вечером мы опять поменяли номера на машинах.
- Почему, как вы считаете, Бут сделал это для вас?
- Точно не знаю.
- Потому, что вы дружите?
- Может быть.
- Потому, что без вас курортный центр потерпел бы фиаско?
- Не исключено.
- Господин доктор Карпано, я спрашиваю вас, честно ли вы ответили на мои вопросы?
Я спокоен и буду совершенно спокоен.
Спокойствие важнее всего.
Я ничего не боюсь.
Я владею ситуацией.
Никто ничего не узнает.
Никто ничего не узнает.
Никто ничего не узнает.
В дверь постучали. Он испугался, но решил повременить, не открывать сразу. Еще несколько команд:
Напрячь мышцы рук!
Вдохнуть поглубже!
Открыть глаза!
Карпано вскочил, повернул ключ в двери, открыл и увидел перед собой Бута.
- Привет! - сказал Бут. - Выспался?
Карпано молча сел за свой письменный стол. Не без налета иронии произнеся: "Ты позволишь, конечно?.."- Бут подошел к тыльной стороне массивного письменного стола Карпано, открыл нижний ящик и достал оттуда бутылку коньяку и рюмку.
- Выпьешь со мной?
- Нет.
Бут налил себе, с видом знатока подержал во рту первый глоток, покачал рюмку и выпил до дна. Затем с небрежным видом опустился в кресло для посетителей.
- Ты так сияешь, будто футбольная команда Брамме вышла во вторую бундеслигу, - сказал Карпано с некоторой враждебностью в голосе.
- Для этого у меня есть причины,-самодовольно ответил Бут. - Дело на мази. Корцелиусу и в голову не пришло усомниться в подлинности признания Блеквеля. А раз он поверил, поверит и Плаггенмейер. Он уже на пути в Брамме.
- Ничего не могу с собой поделать - премерзко я при этом выгляжу… - тихо проговорил Карпано.
- Если хочешь исповедаться, в тюрьме непременно найдется свободная исповедальня!
- От твоего цинизма меня иногда тошнит!
- А меня тошнит от твоей жалостливости!
Карпано поднялся, прошелся по комнате.
- О чем я жалею, так о том, что наши с тобой пути пересеклись. Не будь тебя, я бы…
- Выскажись, выскажись.
- A-а, что толку. - Карпано налил и себе рюмку коньяку, выпил залпом.
- Ты хочешь сказать: не встреться ты со мной, ты давно получил бы кафедру в университете. Знаю. Не становись в позу обиженного ребенка и не обвиняй меня в том, что не все устроилось так, как ты намечал. Подумаешь, кафедра! Стоит ли о ней мечтать, когда повсюду студенческие беспорядки. А вот когда ты станешь директором курортного центра…
- Курортный центр, курортный центр!.. Не могу больше слышать этих слов, - взорвался Карпано. - Великий Бут, который не жалеет сил и энергии для спасения любимого детища родного города! Вдобавок ко всему он подыскал на роль директора терапевта с громким именем. А то, что этому терапевту отнюдь не по душе такая должность, никто не догадывается.
- Как никто не догадывается о том, что у знаменитого терапевта рыльце в пушку, - с презрением в голосе проговорил Бут. - И не только из-за Коринны Фогес… Ты не забыл, как, несмотря на закон, запрещающий делать аборты, ты их делал? И очень недурно на этом зарабатывал. Раз у дамочек были денежки, почему бы им не раскошелиться?
- Это была моя ошибка, - начал было Карпано, но Бут снова перебил его:
- Может быть, это я ошибся, уговорив тебя остаться здесь. Согласен, руководствовался я эгоистическими побуждениями, но с другой стороны… Помнишь пословицу: как листок на ветру… Ты и есть листок на ветру - то тут, то там, и повсюду одинок и беспомощен. Брамме стал бы твоей опорой, твоей питательной средой, ты пустил бы здесь корни.
- Ты, наверное, и Плаггенмейера заставил отработать нанесенный тебе урон, чтобы он пустил здесь корни. Какое человеколюбие!
- К чему такая ирония? Я не знаю, что с ним произошло бы, окажись он во Франкфурте или Гамбурге.
- Зато мне известно, что с ним случилось после того, как он осел в Брамме! Сейчас, например, он в 13-м "А" гимназии имени Альберта Швейцера и собирается взорвать целый класс.
- Потому что ты задавил его невесту.
- Да. И еще потому, что ты хозяйничаешь в городе как средневековый феодал!
- Лучше Бут, нежели хаос. Не смейся; я убежден, что когда-нибудь и в Федеративной Республике Германии победит социализм. Когда-нибудь - но не сегодня и не завтра! А до тех пор люди, подобные мне, будут незаменимыми, потому что в любом обществе должна иметься власть. Будь то власть жрецов, военной хунты, всесильной бюрократии, дворянства или предпринимателей.
- Я ни в коем случае не из левых. Воспитывался я в консервативных традициях католической семьи, но, когда я представляю себе власть, воплощением которой является Гюнтер Бут, у меня темнеет в глазах!
Неудивительно, что у этого Корцелиуса и этой Гунхильд появляется все больше сторонников.
- Крутой поворот в жизни доктора Ральфа Карпано, - ухмыльнулся Бут. - От консерватора до левого экстремиста!
Похоже было, что Карпано вот-вот бросится на Бута, но он только обошел вокруг своего письменного стола, тяжело опустился в кресло, оперся локтями о стол и закрыл лицо руками.
- Извини меня, я просто дошел до ручки, - с трудом проговорил он. - С какой стороны на это ни посмотри, девушку-то задавил я, и не очень-то легко взять и забыть о случившемся.
- Идиот! - Бут вскочил и начал трясти его за плечи. - Ты спас жизнь сотням людей, не говоря уже об истории с бетатроном. Забудь о Коринне Фогес, представь себе, что, несмотря на все свои усилия, умерла одна из твоих пациенток.
- Хорошо тебе говорить…
- И главное: кому польза, если ты очутишься в тюрьме? Будешь там клеить пакеты… А здесь, в курортном центре, ты каждый месяц будешь помогать десяткам людей. Разве это не перевешивает вдвое и втрое?
- Ты, пожалуй, прав…
- Итак, наш договор остается в силе: ты два года тянешь наверх мой центр, несмотря на любые трудности, а я позабочусь о том, чтобы Плаггенмейер сдался и убийцей девушки признали Блеквеля. Ему-то что… А его жене я открою кредит… мм… предположим на пятизначную сумму, это ее утешит. Ну так как, согласен?
- Да…
- Хорошо. Я возвращаюсь во двор гимназии и, как только Корцелиус вернется из Браке, все устрою. Для успокоения твоей совести обещаю помочь кое-чем и Плаггенмейеру, когда он предстанет в Браке перед судом.
- Да, хорошо бы было…
- Как только дадут отбой, я тебе сообщу. Там ты больше не понадобишься.
- Будем надеяться…
12 часов 59 минут- 13 часов 09 минут
Во дворе гимназии имени Альберта Швейцера все та же атмосфера тоскливого ожидания - так болельщики в перерыве матча ждут начала второго тайма. Я занял свое привычное место за бруствером из мешков с песком и, подобно Кемене, Ланкенау, Ентчуреку, офицеру из ГСГ-9 и другим посвященным, смотрел в небо: не появится ли вертолет с Корцелиусом? Тогда этому кошмару будет положен конец…
Счастливый конец? Время от времени у меня закрадывалось подозрение, что некоторым господам скорее всего на руку была бы катастрофа. При таком исходе они смогли бы наконец обнажить свое оружие. Доктор Ентчурек набросился бы на систему парламентской демократии, слишком слабой, чтобы предотвратить подобные происшествия. Ланкенау агитировал бы за программу реформ своей партии, за профилактику преступлений, улучшение положения учеников-производственников и тому подобные частичные реформы; Кемена доказал бы жителям Брамме, что эта катастрофа не вызвана и не объясняется его ошибками и просчетами - равно как и несколько других нераскрытых дел, - они-де следствие явлений высшего порядка, от него не зависящих. Да и нам с Корцелиусом представлялась отличная возможность блеснуть, отличиться, заработать, так сказать, несуществующую у нас Пулитцеровскую премию .
А сотни собравшихся здесь зрителей-зевак, желающих непременно понаблюдать со стороны за "запрещенными играми", которые по-настоящему щекочут нервы, когда пахнет кровью?
Цинизм? Согласен на все сто процентов.
Но, по крайней мере, подсознательно многие из собравшихся рассчитывали стать свидетелями кровопролития, человеческих жертв. События последующих полутора часов покажут, насколько верно я оценил их настроение.
Для родителей оставшихся в классе учеников, для их друзей, знакомых и родственников ситуация была совершенно иной: их боль была искренней, а страх совершенно неподдельным, но они находились в таком меньшинстве, что их можно было не принимать во внимание. А другие-то уже готовы по-своему использовать их страх и боль в своих целях.
Кто-то остроумно сравнил города с бесформенными кучами песка. Человек-песчинка… Что касается Брамме, то я позволю себе усомниться в правомерности такого сравнения. Жители Брамме напоминают мне скорее хорошо обученную армию, воодушевленную общей идеей и целью. И, говоря объективно и сравнивая Брамме с такими городами, как Чикаго, Нью-Йорк или Детройт, скажем со всей определенностью: это отнюдь не погибающий город. Если представить себе город в виде сосуда, то Брамме не разбит, хотя и покрыт многочисленными трещинами. Однако большинство его жителей давным-давно нашли средство для жизни при этих трещинах: они их закрашивают, подновляют сосуд. И что бы ни произошло, Брамме ничего не делается. Сотни поколений смогут еще пить из этого сосуда. Цена роли не играет. Мертвые денег обратно не требуют.
- Он возвращается!
Этим криком был прерван ход моих мыслей. Я и сам слышал уже шум лопастей вертолета. Машина с Корцелиусом приблизилась к зданию гимназии и приземлилась на свободную площадку между спортзалом и церковью Св. Матфея.
Все мы, затаив дыхание, наблюдали за тем, как из кабины вертолета появился Корцелиус, как он быстро зашагал вдоль шеренги полицейских к брустверу из мешков с песком. Кто-то протянул ему мегафон, и он сразу же приступил к делу.
- Берти, алло! - И когда голова Плаггенмейера появилась в проеме окна, продолжил: - Все сходится. Блеквель действительно мертв. Мастерскую разнесло вдребезги. А в его письменном столе нашли прощальное письмо, в котором он признается, что Коринна на его совести… Теперь все ясно. Передать тебе его?
Плаггенмейер промолчал.
- Передать тебе письмо?
- Нет, его передадите не вы.
Почему не Корцелиус? Чего Берти испугался? Что Корцелиус предпримет на свой страх и риск попытку справиться с ним? Да нет, ерунда какая-то…
- А кто же? - крикнул Кемена, который обязан был напомнить о себе согражданам.
- Вы!
Кемена вздрогнул. Но отреагировал неожиданно быстро:
- В Браке летал господин Штоффреген; господин Штоффреген передаст вам письмо с признанием и несколько сделанных "поляроидом" снимков трупа Блеквеля и разрушенной мастерской. А также…
- Признание написано на машинке?
- Нет, от руки! - крикнул Кемена.
- Откуда мне знать, действительно ли это труп Блеквеля? - крикнул в ответ Плаггенмейер.
Снова вмешался Корцелиус.
- Я прихватил для тебя парочку писем, которые Блеквель писал своей жене, - он достал из заднего кармана брюк несколько смятых конвертов. - Одно из Вольфсбурга, послано после осмотра завода двадцать пятого апреля семьдесят второго года; другое - после посещения ярмарки в Ганновере второго мая семьдесят третьего года. И еще одно, написанное в Рюдес-гейме, на отдыхе, первого июня семьдесят первого. Хватит?
- Да. Пусть Штоффреген принесет их к окну, подняв руки.
- О’кэй.
Передача писем походила на обмен документами при подписании капитуляции. Капитуляции людей перед миром, ими же самими и созданным.
Штоффреген приблизился к подоконнику, осторожно, чтобы не вспугнуть неловким движением Плаггенмейера, положил все документы на подоконник и так же с поднятыми руками отступил в укрытие, за бруствер.
Все мы, стоявшие снаружи, кто с биноклями в руках, а кто и без, наблюдали за событиями в классе и не могли не заметить, как внимательно Плаггенмейер сличает документы, стараясь не терять из виду класс. Вот почему у него ушло на это порядочно времени.
Время шло, люди ждали, затаив дыхание.
- Все письма подлинные, - прошептал Корцелиус. - Готов прозаложить свою бессмертную душу.
Бут, снова оказавшийся рядом с нами, бросил Кемене и офицеру из ГСГ-9 предупреждающий взгляд, о смысле которого я, не подозревавший, что здесь игра идет краплеными картами, не догадывался. Все выглядело так, будто светлые головы города с напряжением всех сил, но уверенно идут к цели.
Как бы там ни было, нервничали все.
Корцелиус покусывал ногти.
Кемена достал из кармана связку ключей и без конца вертел ее.
Лаикенау снял с отворота пиджака значок члена СДПГ, начал тыкать им в мешок с песком.
Штоффреген бросал камешки в маленькое отверстие между мешками с песком и попытался с расстояния метров в пять попасть в консервную банку.
Доктор Ентчурек внимательно оглядывал толпу в поисках знакомых лиц.
Старший викарий церкви Св. Матфея Карл Отто Фостееи закрыл глаза и беспрерывно теребил кончик своего темно-красного галстука.
Офицер из спецгруппы Геншера выдвинул антенну радиоприемника, снова задвинул внутрь, вытащил, снова задвинул…
Бут снял с запястья золотые часы, прижал к правому уху, встряхнул их, завел, опять приложил к уху.
Я достал из кармана записную книжку с календариком, чтобы проверить, на какой день в этом году выпадет сочельник, на понедельник или на вторник.
А потом - целую вечность спустя - Плаггенмейер поднял голову.
Губы его шевелились, но мы ничего не слышали. Изображение без звука, как иногда в кино.
Но вот контакт в нем восстановился. Слова, донесшиеся до нас, прозвучали как крик дикой птицы.
- Это фальшивка!
Никто из стоявших рядом со мной не пошевелился, никто не знал, как на эти слова реагировать. Ропот толпы был невнятным.
Первым овладел собой Корцелиус.
- Клянусь тебе, Берти, письма подлинные! Это не фальшивка! Не махинация! Сравни почерк!
- Почерк Блеквеля, не спорю, - крикнул нам Плаггенмейер. - Сразу видно. Но снимки, фотографии - подделаны. Блеквель жив. И когда я выйду отсюда, он скажет, будто написал все это, лишь бы спасти школьников, а раз так - письмо не считается.
- Он мертв! - заорал Кемена. - Заверяю вас от имени городских властей как чиновник.
Корцелиус снова взял мегафон в руки.
- Берти, Блеквель мертв, я видел его труп, говорил с его женой. Она в безутешном горе - притвориться так невозможно.
- Все равно - что-то тут нечисто!
- Боже мой, Берти, я тебя не понимаю. Ты требовал, чтобы был найден убийца Коринны. Теперь известно, кто он. Чего же ты еще хочешь? Не упрямься!
- Если Блеквель действительно мертв, значит, письмо подделано. Почерк можно подделать. Вот здесь написано: "Я сожалею о случившемся от всего сердца".
- Да. Разве он не мог этого написать? Почему? - спросил Бут.
- Потому, что из всех, кого я знал, Блеквель был самой подлой свиньей. Он никогда в жизни ни о чем не жалел. И уж ни за что не стал бы писать об этом.
- Но вот написал же черным по белому. В каждом человеке можно ошибиться, разве не так? - не сдавался Бут.
- Меня вам не провести, со мной у вас эти штучки не пройдут!
- Берти, я… - сделал последнюю отчаянную попытку Корцелиус. - Берти, я клянусь тебе: убийца Коринны покончил с собой. Ты победил! А теперь выходи!
- Покончил с собой? Чтобы Блеквель, этот жалкий трус, да покончил с собой? Никогда не поверю! Ну, положим, если бы против него имелись факты. Неопровержимые доказательства. Но ведь их ни у кого нет. По какой такой причине ему накладывать на себя руки?
- Его совесть…
- Откуда она у него? У него скорее третья рука выросла бы, чем совесть заговорила.
- Значит, это был несчастный случай! - сказал
Корцелиус. - Но в любом случае - убийца Коринны мертв!
- Несчастный случай? Зачем ему тогда было оставлять прощальное письмо? Разве мы знаем заранее, когда произойдет несчастный случай?