Нет, почерк личности Гречанинова был в другом, и чтобы объяснить этот феномен, придется, к сожалению, прибегнуть, рискуя быть непонятым, к несколько мистическому сопоставлению. Тот, кто оказывался рядом с ним, начинал немедленно, остро и не без робости ощущать идущую от него мощную энергию, как бы грозящую и утешающую одновременно. Сходное чувство испытывает человек, заблудившись в дремучем лесу либо попав в чистом виде под грозу, когда природа ненавязчиво и строго дает понять, что хотя ты и мыслящая тварь, но все же в сравнении с ее возможностями - червяк, и более никто.
Я был огорчен, когда Гречанинов однажды объявил, что отбывает в длительную командировку и, таким образом, наши занятия закончены. От гонорара я отказался, и он не удивился. Понимающе усмехнулся:
- Правильно. Счеты портят дружбу.
Мы обменялись телефонами, но за последующие годы ни разу не встретились. Как говорят, пути не пересекались. Но созванивались. Точнее, я изредка, раз в месяц-два, набирал его номер, томимый желанием услышать глуховатый, равнодушный голос, в котором, когда он узнавал меня, вспыхивали звонкие искорки приязни. Бывало, по полугоду никто не снимал трубку, и я понимал, что Гречанинов в отъезде. В те дни, когда я давал ему уроки (смешно звучит в применении к этому человеку), меня часто подмывало прямо спросить: кто вы, Гречанинов? - но ни разу не осмелился. Да и зачем? И так было ясно, что судьба свела меня с одним из тех элитных людей, которые живут в стороне от общества, но незримо на него влияют. Он принадлежал к тому черному ведомству, с названием которого у нашего поколения, созревшего в период удивительных разоблачений, связаны представления о тотальном секретном надзоре, кровавых преступлениях, в которых никому не найти концов. Более того, наверное, он занимал в этом ведомстве далеко не последнее место, но это меня не смущало. Он был человеком разума, идеи, неизмеримо превосходил меня в образованности и в опыте жизни, и то, что он почтил меня своей дружбой, приводило меня в восторг. Лестно было думать, что такой крупный хищник, как он, у которого вряд ли возникнет необходимость искать в ком-то поддержки, признал во мне, ну, если не ровню, то младшего родича, пусть с неокрепшими клыками.
Я позвонил ему около семи, чтобы наверняка, застать дома. Напряженно вслушивался в длинные гудки. Если Гречанинов в отъезде, то мои дела совсем плохи. Но он снял трубку и глухо пробасил:
- Да, слушаю, Гречанинов.
- Это я, Григорий Донатович. Узнаете?
- Саша? Привет, дорогой! Ты здоров?
По раннему звонку он, конечно, сообразил, что со мной случилось что-то необычное, но я почему-то онемел, словно остановясь на границе надежды и небытия.
- Саша, ты где? Что с тобой?
- Простите, что так рано беспокою.
- Ты же знаешь, я встаю в пять.
Да, разумеется, я помнил: от пяти до семи утра он проделывал свои невероятные гимнастические комплексы, бегал и медитировал. Как-то я пошутил:
- Собираетесь до ста лет дотянуть?
Ответил он, как обычно, серьезно:
- Приходится, к сожалению, держать себя наготове.
- Григорий Донатович, еще раз прошу прощения, но мне необходимо с вами увидеться.
Он не медлил ни секунды:
- В десять тебя устроит?
- Если можно, немного попозже? Часиков в двенадцать.
- Откуда поедешь?
- С Ленинского проспекта.
Гречанинов назвал место встречи: Чистые пруды. На скамеечке с правой стороны, если идти от метро.
- Спасибо, Григорий Донатович, - у меня гора свалилась с плеч.
В десять мне сделали рентген, и Тамара Даниловна пошла смотреть мокрые снимки. Я ждал в коридоре. Вернулась она быстро.
- Ну и что?
- Именно это я сам хотел у вас спросить.
Опытным взглядом я сразу подметил: сегодня она провела у зеркала минимум на десять минут больше, чем обычно. Увы, это уже не имело никакого значения.
- Вот что я скажу вам, Каменков (и фамилию запомнила!). Неделя постельного режима, если не хотите осложнений.
- Тамара Даниловна, пора сказать правду. Вы мне очень понравились, и я готов провести в больнице всю оставшуюся жизнь.
Кривая улыбка, загадочный блеск золотой фиксы.
- Мое дело предупредить. Ключица и ребра срастутся, если не будете их перегружать. С головой серьезнее.
- Не поверите, сколько раз я это слышал со школьных лет.
В сердцах она воскликнула:
- Не представляю, какие могут быть дела, из-за которых стоит рисковать здоровьем!
На это я не стал даже отвечать.
- Что ж, спасибо за заботу, Тамара Даниловна. Предложение об ужине остается в силе. Через месячишко обязательно загляну…
Ее прекрасная фикса теперь засияла без перерыва, но для меня наступила щекотливая минута: я собрался дать ей немного денег (Зураб вчера привез вместе с одеждой все мои сбережения), но боялся: не обижу ли? Смущенно протянул конвертик с двадцатью долларами. Тамара Даниловна приняла это как должное. Все-таки как чудесно упростил отношения демократический век. Принципы (ты - мне, я - тебе), о которых прежде мог только мечтать разве что какой-нибудь скупщик краденого, наконец-то стали нормой человеческих отношений. Тамара Даниловна спрятала конвертик, взамен дала мне две упаковки ноотропила.
- Попринимайте, вдруг поможет!
Я проводил ее до ординаторской и возле двери поцеловал в заскорузлую щеку. Это мое сердечное движение она приняла так же равнодушно, как конвертик.
- На перевязку послезавтра, - сказала на прощание.
- Непременно, - ответил я.
Собраться мне помогли Кеша Самойлов и подполковник. Артамонов понимал, почему я так поспешно убегаю. Сунул обещанный телефон:
- Понадобится, звони. Я предупрежу ребят. А это мой домашний. Выпишусь через неделю.
- Ничего, Юра, еще погуляем на воле.
- Ничуть не сомневаюсь. Только поберегись немного.
Кеша мне завидовал:
- Я бы тоже хоть сейчас слинял, да одежи нету. Как только тварь появится… В этой богадельне от скуки сдохнешь. Пусть сами жрут перловку на тосоле.
- Не гневи Бога, они тебя с того света вытащили.
- А я их просил?
Петр Петрович наблюдал за сборами с укоризненной гримасой. Не ожидал от меня такой прыти.
- По-моему, вы торопитесь, Саша. Полежали, отдохнули бы недельку. Никто же не гонит. Я вам парочку статеек любопытных приготовил. Могли бы обсудить.
Забавно, но эту светлую палату и этих людей, с которыми не провел и четырех суток, я покидал с такой неохотой, будто прощался с родными…
Катю увидел, едва выйдя из отделения. Она сидела на скамеечке напротив входа, опершись рукой на ту же самую спортивную сумку, похоже, заново набитую провизией. Одета была по-дорожному: джинсы, куртка с широкими обшлагами. Поднялась и бросилась мне на шею, при этом чуть не свалила с ног.
- Ты все же сообразуйся, - проворчал я, ощутив боль сразу в нескольких местах. - Упаду - не встану.
Прижалась - сияющий взгляд, родной запах. Откуда она взялась - вот в чем вопрос.
- Соскучилась - жуть! - прошептала.
Добрели до машины. Я шел налегке, но при каждом шаге поскрипывал грудной клеткой, словно бронежилетом. Новое пикантное ощущение. Катя бережно поддерживала меня под локоток, аж вся искрилась переизбытком энергии. Но это понятно - молодая и три дня уже не били. Погода тоже соответствовала хорошему настроению: с тихим солнышком, с утешным мерцанием зелени.
Втиснувшись на сиденье, я первым делом закурил. Катя запихнула сумку на заднее сиденье.
- Что у тебя там? Пироги и борщ?
- Нет. Тряпки всякие.
Она не спрашивала, куда мы собираемся ехать, ей это было безразлично.
- Родителям что сказала?
- В дом отдыха дали горящую путевку. Здорово?
- Они кто у тебя?
- А что?
- Ничего. Надо же мне хоть что-то знать про тебя.
Тут она произнесла одну из тех фраз, которые меня завораживали:
- Сашенька, но ведь все, что надо, ты про меня давно знаешь.
Возразить было нечего: все, что надо, я знал про нее задолго до нашего знакомства, но это как раз меня и тревожило. Я не слишком большой поклонник эзотерических учений.
Не спеша я вырулил на Ленинский проспект. Ничего страшного. Машина слушалась и руки не дрожали. Главное, не крутнуть резко шеей.
- Ну как? - спросила Катя.
- Нормально. Ты вот что, девушка. Мы с тобой теперь как бы на нелегальном положении. Поэтому надо усвоить некоторые приемы конспирации. Как заметишь что-нибудь подозрительное, сразу говори мне.
- Я уже заметила.
От неожиданности я сбросил газ.
- Что?
- Мы уже проехали. Собачки поженились прямо возле телефонной будки. Разве не подозрительно?
- Почему же ты не сказала? Я бы остановился.
- Сашенька, со мной что-то странное происходит. Только не смейся, ладно?
- Что такое?
- Кажется, я счастлива.
Я недоверчиво хмыкнул:
- Расскажи подробнее.
- Мне все время хочется тебя потрогать.
- Еще что?
- Ну, я не спала всю ночь и, наверное, теперь вообще никогда не усну. И потом, я же понимаю, мы попали в ужасную переделку, но мне ни капельки не страшно.
- Это все?
- Если ты прогонишь меня, я умру.
Я взглянул на часы. В принципе у нас еще было время, чтобы выпить где-нибудь по чашечке кофе. Но не хотелось лишний раз вылезать из машины.
- Ты права, - сказал я, - это именно счастье. Оно всегда граничит с идиотизмом. Но не горюй, это ненадолго.
К Чистым прудам подъехал около половины двенадцатого, машину я загнал в знакомый издательский дворик. Поставил так, чтобы была видна трамвайная остановка и вход в скверик.
- Молиться умеешь? - спросил я.
- Да, конечно, - Катя серьезно кивнула.
- Это хорошо. Сиди в машине и молись. Церковь вон в той стороне.
На ее лице отразился внезапный испуг.
- А ты куда?
- У меня свидание с одним человеком. От него, возможно, зависит наше будущее.
- Я пойду с тобой.
- Ни в коем случае. Он напугается и убежит.
- Саша! Умоляю!
Как волшебно менялось ее лицо!
- Не строй из себя нервную дамочку. Вот тебе второе правило конспирации. Абсолютная дисциплина. Приказ старшего по званию не обсуждается. Или забирай свою сумку и катись домой. Из-за тебя меня покалечили, а ты тут цирк устраиваешь. Умоляю! Надо было папочку с мамочкой умолять, чтобы лучше за тобой следили.
- И сколько же мне тут сидеть?
- Сколько надо, столько и просидишь.
Строгай тон на нее подействовал.
- Сашенька, не сердись, но я подумала, вдруг пригожусь. Ты же еще не совсем хорошо себя чувствуешь.
Я поцеловал ее в губы, в мгновенно влажно заблестевшие глаза, но немного увлекся. Минут десять еще ушло на объятия, всхлипывания и уверения.
Когда дошкандыбал до места, Гречанинов был уже там. Сидел на скамеечке и читал газету "Известия". По матово-грязной поверхности пруда скользили два лебедя, белый и черный. То, что они до сих пор уцелели, было невероятно. Лет десять назад, когда я был тут последний раз, они точно так же склонялись друг к дружке длинными шеями, жалуясь на горькую судьбу. Это было хорошее предзнаменование. Значит, не все успели сожрать реформаторы.
Скрипнув корпусом, я опустился рядом с Гречаниновым, и он заговорил со мной так, будто мы вчера расстались:
- Видишь, пишут, фермер спасет Россию. Остроумно, не правда ли? Если еще учесть, что спасать ее, бедняжку, надо как раз от тех, кто это пишет. Ты что, Саша, какой-то вроде немного утомленный солнцем?
Виски поседели, а так - никаких перемен. Обманчиво грузный, с чистым сухим лицом, загорелый, с ясными, внимательными глазами. Даже если откажет в помощи, все равно хорошо, что он есть, спокойнее как-то на душе. Но он не откажет. Спросил уже чуть нетерпеливее:
- Ну что же, рассказывай, дружок. Кто тебя так уделал?
- История довольно долгая.
- Ничего, время есть.
Уложился я минут в пятнадцать. Лишних подробностей избегал, но старался не упустить ничего существенного. По мере того как рассказывал, Григорий Донатович все больше хмурился, а когда я дошел до визита бритоголового бандита в больницу, кажется, вообще заскучал и даже подавил легкий зевок, чему я удивился.
- Вам неинтересно?
Он подождал, пока мимо нас две молодые мамаши, весело щебеча, прокатили своих детишек в колясках.
- Напротив, очень интересно. Характерные штрихи социальной деградации… Но позволь задать один вопрос. Почему ты обратился именно ко мне?
Отчужденность, прозвучавшая в его тоне, мгновенно отрезвила меня. Действительно, почему? С таким же успехом я мог подойти к любому прохожему и пожаловаться, что у меня отбирают квартиру плюс требуют сто тысяч долларов, потом, скорее всего, убьют. Какое вообще я имел право втягивать кого-либо в это дело, если считаю себя мужчиной? Тяжко сдавило в груди.
- Не знаю, - честно ответил я. - Мне казалось, вы хорошо ко мне относитесь…
Гречанинов улыбнулся:
- Да, я отношусь к тебе хорошо, как, надеюсь, и ты ко мне. Вопрос не в этом. Почему ты решил, что я тот человек, который может выручить тебя именно в этой истории?
- Выходит, ошибся.
Я сделал неуклюжую попытку подняться, но он меня удержал.
- Не спеши, Саша. Тебе ведь, насколько я понял, некуда больше торопиться?
- Тоже верно.
- Тогда, будь любезен, ответь еще на парочку вопросов. Эта девушка, Катя, кто она?
- Она? Работает в каком-то институте. Да нет, это вы напрасно. Если вы с ней поговорите…
- Забавное у вас получилось знакомство, да? Ты возвращался ночью домой, а она поджидала тебя в телефонной будке. Так я понял?
- Григорий Донатович, Бог с вами! Откуда же она могла знать, что я остановлюсь? Да и потом… Ее уже два раза чуть не прикончили.
- Ты был при этом?
- Я был после этого.
Гречанинов усмехнулся, сверкнув белыми зубами, и я тоже попытался хихикнуть. Я понимал, что его вопросы имеют определенный смысл. Но он не знал того, что знал я о ней, и этого не расскажешь. Но все-таки я попытался:
- Григорий Донатович, я ведь тоже не вчера родился. Она не из этих. Она, если хотите, совершенное дитя.
- Влюбился?
- Похоже на это.
- Где она сейчас?
- В машине. В издательском дворике.
- Покури, я минутку подумаю, хорошо?
Облегчение, какое я испытал, ведомо разве что алкашу, которому удалось с утра опростать на халяву стакан. Удобно опершись на спинку скамейки, я прикрыл глаза и глотал горьковатый дым, ощущая приятную щекотку между ребер. Солнышко ласкало кожу. Пусть подумает. Больше мне ничего и не надо. Пусть подумает, а я отдохну. Первый раз за много дней - без всяких мыслей, без подлого страха в подвздошье. Нет, страх остался, но помягчал, истончился, - мне не хотелось умирать.
- Саша, очнись! - Гречанинов улыбался. В его взгляде и мудрость, и сочувствие, и дружба. - Пожалуй, займусь твоим маленьким дельцем.
- Стоит ли затрудняться?
Он расхохотался открыто, громко, искренне, засверкав глазами. Я и не подозревал, что он умеет так смеяться.
- Молодец, Саша! Гонор из тебя не вышибли, это главное. Без гонора мужику конец… Займусь, займусь, не сомневайся. На то у меня есть свои причины.
- Какие, если не секрет?
- Ну, будем считать, сугубо личные. Да и скучно на пенсии. Однако, милый Саша, дельце может оказаться кровавым. К этому ты готов?
- Готов я или нет, меня не спрашивают.
- Тогда пойдем к твоей Кате.
Без меня Катя немного всплакнула. Глаза опухшие и бессмысленные. Плюс пожелтевшие синяки. Видок, конечно, не призовой. Гречанинов поздоровался с ней изысканно:
- Рад, мадемуазель, что в такой тревожной обстановке вы с нами! - Пожал ее худенькую ручку и улыбнулся. Впечатление было обычное: Катя порозовела и заискивающе представилась:
- Катенька!
- Гришенька, - пробасил Гречанинов. Не спрашивая разрешения, сел за баранку. Это тоже было нормально. Как утром Катя, я не собирался допытываться, куда он нас повезет. Вскоре он сам объявил:
- Доставлю вас, молодые люди, на дачу. Помнишь, Саша? Года три туда не заглядывал, надеюсь, не развалилась.
По дороге я большей частью дремал, привалясь к Катиному боку, а она поддерживала с Григорием Донатовичем светскую беседу:
- По-моему, я вас видела в каком-то спектакле. Вы ведь актер, верно?
- Только в той степени, - галантно отвечал Гречанинов, - как и все мы. Вы любите театр?
- Ой, когда-то обожала! В институте с подружкой ни одного спектакля в Ленкоме не пропускали. Увы, все это в прошлом. Разве теперь походишь в театр!
- А что такое?
- Григорий Донатович! Ну, во-первых, дорого. Во-вторых, там же такую абракадабру ставят, знаете, все эти отвратительные шоу. Как можно больше непристойностей и как можно меньше здравого смысла. Нет, это все не по мне.
- Вы предпочитаете классику?
- Если хотите, да. Нынешний театр рассчитан на взвинченную, ожиревшую публику - это противно. Для богатых дебилов и так полно удовольствий, зачем же еще поганить театр. Классика или современность - это неважно. Но пусть люди на сцене будут хоть чуточку лучше, умнее, чище, чем я. Иначе что получаемся: мы сейчас все в дерьме, я прихожу в театр, и там показывают то же самое дерьмо и при этом уверяют, что ничего иного человеку не дано. Нет уж, спасибо! Раньше я плакала в театре, теперь там и смеяться неохота.
- Однако вы строгий критик.
- Я вообще не критик. Но не желаю платить деньги за то, чтобы лишний раз понюхать грязи.
Краешком глаза я заметил, как Гречанинов наблюдает за ней в зеркальце - пристально, доброжелательно.
- Фальшивишь, детка, - пробурчал я сквозь сон. - Не все так плохо в театре.
Потом, неизвестно в какой связи, они заговорили на другую тему, но начало я пропустил.
- …Значит, Катя, если бы ты их увидела, то узнала бы?
- Еще бы! Особенно этого Фантомаса с бритой готовой. Его нельзя не узнать.
- И они ничего не требовали?
- Ничего. Только пригрозили.
- Как пригрозили?
- Ну, Фантомас пообещал, что в следующий раз доделают, что не успели. Чтобы я немного потерпела. Их же милиция спугнула.
- Редчайший случай, - насмешливо буркнул Гречанинов. Мы уже мчались по Щелковскому шоссе, и с солидным превышением скорости. У поворота на Валентиновку на посту ГАИ нас тормознули. Я закопошился, чтобы достать документы, но Гречанинов сказал:
- Не суетись, Саша.
Он вылез из машины, подошел к гаишнику, минуту с ним потолковал и вернулся. Движок не выключал. Поехали дальше.
- Сколько отстегнули? - поинтересовался я.
- Нисколько. Это знакомый.
Участок Гречанинова действительно был запущен до безобразия - трава по пояс, и больше ничего. Шесть соток буйных сорняков. Небольшой брусовый домишко (две комнаты и кухонька внизу, уютный жилой чердачок) тоже в полном забросе: посеревшие, без следов краски стены, кое-где прихваченные гнилью. Двое мужчин в шортах, голые по пояс, помахали нам с соседнего участка:
- С приездом, Григорий Донатович!