Гречанинов приветливо с ними поздоровался, но на их движение подойти к изгороди никак не отозвался. По заросшей дорожке, как по целине, мы подступили к дому, и Григорий Донатович отомкнул навесной замочек, точно такой, какие вешают на почтовых ящиках.
- Ну что, Катенька, наведем порядок? Здесь вам придется пожить несколько дней.
Следующие два-три часа прошли в тяжких, но веселых трудах. То есть трудились Гречанинов и Катя, а я на правах подранка преимущественно сидел то в комнате, то на крылечке и изредка давал суженой полезные советы. Следил за ней с удовольствием, сердце радовалось. Гречанинов открыл кладовку, где хранилось разное барахло, в том числе и рабочая одежда. Катя переоделась в сатиновые тренировочные брюки, как-то лихо их подтянув и закрепив ремнем на талии, и в старую трикотажную безрукавку и развила такую деятельность, что пыль стояла столбом. Мыла полы, скребла подоконники, чистила стекла, вверх дном перевернула кухоньку. Время от времени подлетала ко мне, целовала, тискала и шептала одно и то же:
- Так чудесно, любимый, да?! Тебе тоже, да?!
В одежке с чужого плеча, в которую могло поместиться несколько Кать, она была еще прелестнее, чем в модных тряпках, и в эти часы мне приоткрылась ее женская сущность: птичка, с азартом свивающая временное земное гнездышко. Боже мой, каким ясным, праздничным светом лучился ее взгляд!
Григорий Донатович извлек из кладовки старую косу, направил ее точильным камушком и вышел в сад.
- Катя, пойди сюда! - окликнул я с крылечка.
Выскочила с мыльными руками - и не пожалела. Было на что поглядеть. Косил траву Гречанинов, как и жил, с какой-то собственной таинственной ухваткой. Мощный торс, облитый солнцем, экономные, резко-плавные движения, смиренный шорох травы - во всем облике какая-то странная обособленность от мира, какая-то звериная целеустремленность.
Катя спросила восторженно:
- Саша, кто он?
- Человек.
- Сколько ему лет?
- А ты как думаешь?
- Сначала мне показалось - лет шестьдесят. Но ему может быть и двадцать, да? Какая сила!
- Катя, инвалид ревнует!
- Что ты, голубчик, мне, кроме тебя, никто не нужен. Никогда не будет нужен.
Уже наступил тот страшный миг, когда я начал верить в любую чушь, которую она произносила.
Обедали в чистой, выскобленной, отливающей влажными поверхностями кухоньке, ели щи из свежей капусты и на второе картошку в мундире. Еще Катя наделала бутерброды с колбасой и сыром. Оказывается, провизию мы прикупили по дороге, а я этого даже не помнил.
- Да ты спал, как сурок, - съязвила Катя.
Пили чай с лимоном и печеньем. Все было изумительно вкусно, и впервые за все эти дни я ел с настоящим аппетитом. Гречанинов сделал нам последние наставления:
- Вернусь не позже чем через два дня. Катя, магазин в деревне. Там есть все необходимое: масло, хлеб, консервы. Очень прошу, дальше деревни носа не высовывайте. Перевязать Сашу сумеешь?
- Я проходила курсы медсестер, - гордо ответила Катя.
- Вот и отлично. Вообще-то это необязательно. Перевяжешь, если бинты загрязнятся. Аптечка в шкафу. Ну, что еще?..
Перед самым отъездом (на моей машине) я успел перемолвиться с Гречаниновым парой слов тет-а-тет. Покурили на крылечке после обеда, пока Катя мыла посуду. То есть я курил, Гречанинов просто так сидел. С подозрительно отсутствующим выражением лица.
- Григорий Донатович, даже слов не найду, как я вам благодарен…
- Пустое, Саша. Да и рано благодарить.
- У вас есть какой-то план?
- О чем ты? - Тут же спохватился, глаза потеплели. - Никакого особого плана у нас с тобой быть не может. Придется всю эту шарашку выжечь, начиная с Могола. Вот и весь план.
Я почувствовал недомогание в области поджелудочной железы.
- Неужели нельзя как-то договориться добром?
- Нет, нельзя. С ним не договоришься. Если ты этого не понял, вот ключи - уезжай.
У меня хватило мужества выдержать его взгляд.
- Вам-то самому какой резон ввязываться? Получается, втянул вас в грязную историю… Но поймите, если бы…
Он поднял успокоительно руку:
- Не надо, Саша. Успокойся. Ты тут ни при чем. Я ввязался, когда ты еще пешком под стол ходил. Прости за откровенность. Шибко они обнаглели - вот в чем беда.
Я кивнул. Перевел разговор:
- Как вам Катя?
- Береги ее. Она того стоит. На этом расстались.
ГЛАВА 7
Три дня и три ночи мы жили как в раю. Это был наш медовый месяц, хотя несколько своеобразный, потому что каждое любовное усилие было связано с болью и любое неосторожное мечтание наводило на грустную мысль о том, что замок нашей любви построен на песке. Возможно, я преувеличиваю, приписываю свои ощущения Кате, которая в отличие от меня умела жить текущей минутой и ничуть не беспокоилась о завтрашнем дне. Не было часа, чтобы не набивалась с кормежкой или с ласками. На этой почве у нас возникали разногласия. Тщетно я взывал к ее благоразумию, деликатно намекая, что даже самая распущенная нимфоманка, такая, как она, все же должна сохранять хоть какое-то уважение к чужому страданию. Она была уверена, что лишняя порция любви, как и банка тушенки, никому не может повредить и в конечном счете лишь укрепит мой боевой дух. Трое суток вытянулись в целую жизнь, во время которой я только и делал, что стонал от боли, совокуплялся и жрал. Но против ожидания не загнулся, голова все более прояснялась, и во мне крепло убеждение, что все предыдущие годы я потратил зря и неизвестно на что. В одно восхитительное раннее утро, когда Катя мирно спала, уткнувшись носом в мой бок, я лежал на спине, погруженный в волшебную прострацию бездумного созерцания. В окне раскачивалась, трепетала листьями огромная береза, заслоняющая половину голубеющего неба. Такой наполненности сумасшедшей животной радостью бытия я не испытывал прежде. Словно каждая жилочка, каждый нерв набухли желанием стремительного движения, и чудилось: стоит чуть-чуть оттолкнуться, и вылечу, вытянусь в форточку, как ведьма на помеле, сольюсь с Мировым океаном.
Катя догадалась во сне, что я отдаляюсь, и тут же открыла глаза.
- О чем думаешь? - спросила подозрительно.
Теплый, родной комочек под боком.
- Сашенька, что-нибудь болит?
- Мне надо позвонить.
- По телефону?
- Нет, по спутниковой связи.
- Сашенька, но у нас же нет телефона.
- В деревне должен быть.
После завтрака - яичница с консервированной ветчиной, горячие оладьи, чай - отправились в деревню. Долго шли кукурузным полем, перебрались через речушку по шатким мосткам, и я ничуть не запыхался, хотя голова - от солнца, от яркого воздуха - налилась тугим гулким шумом, похожим на гудение осиного роя. Я пожаловался Кате. В ответ она глубокомысленно заметила:
- Вот не надо было вчера отлынивать от супружеских обязанностей.
- Я разве отлынивал?
- Получается, мне одной это нужно. Даже обидно. Гак ты никогда не вылечишься.
- Ты уверена, что это поможет?
- У любого врача спроси. Человек здоров, пока любит. Чего ты прикидываешься, ты и сам это знаешь.
- Но ведь больно, Кать!
Хитро блеснули карие очи.
- Ну и что же, что больно. Ради выздоровления можно чуточку потерпеть.
Так меня завела, чуть не утащил ее с тропки в кукурузные заросли, но побоялся опозориться.
Деревня Назимиха за годы счастливых преобразований мало изменилась, хотя некоторые дома, конечно, еще больше сгорбились и покосились, да и на всей улочке (асфальтовой!) лежал явственный отпечаток уныния.
В правлении - плоская каменная коробка со скошенной крышей - три комнаты были заперты, а в четвертой сидел за столом средних лет мужчина вполне конторского вида, даже в нарукавниках. Но лицо у него было какое-то изжеванное. На столе - телефонный аппарат. Я поздоровался и сказал, что хотел бы позвонить в Москву, если это возможно. Мужчина окинул нас плохо сфокусированным взглядом.
- Так вы не из Щелкова? Не из рыбхоза?
Я ответил, что мы из садово-огородного кооператива "Штамп". Это мужчине почему-то не понравилось.
- Здесь, между прочим, учреждение, не проходной двор.
Катя выдвинулась вперед, игриво спросила:
- Какое же учреждение, если не секрет?
Мужчина разглядел ее как следует, для чего ему понадобилось вместе со стулом отъехать к стене, подобрел:
- Секретов не держим. Акционерное общество "Подмосковный карп", милости просим.
- Рыбкой торгуете? - прощебетала Катя.
- За валюту, как ни странно, - в тон отозвался мужичок и вдруг захихикал: - Присаживайтесь, девушка, в ногах правды нет.
- Откуда же у вас рыба? - искренне удивился я. - Ее тут отродясь не было. Никаких водоемов нет поблизости.
Пьяненький конторщик с трудом перевел взгляд на меня и снова нахмурился. Чем-то я ему сразу не приглянулся. Возможно, он не мог понять, почему у меня из-под рубашки торчат бинты. Но все же ответил:
- Фирма посредническая. Головная контора в Щелкове. С вашим химзаводом мы вообще дел не имеем. У вас там одни жлобы.
Почувствовав, что разговор приобретает знакомую мистическую глубину, которой пропитана вся российская действительность, я вернулся к началу:
- На химзавод мне начхать. Сам-то я тоже бизнесмен. Но необходимо позвонить. Не волнуйтесь, коллега, услуга будет оплачена.
- Чем оплачена?
- Да чем угодно. Кать, слетай пока за пузырьком.
Однако тут рыбак проявил себя джентльменом. Мгновенно вскочил на ноги (росточком оказался пониже Кати, но крепенький, как дубовый сучок) и со словами: "Зачем же утруждаться, я сам могу!" вылетел за дверь. При этом забыл взять деньги.
Наугад я набрал девятку, и в трубке загудел сиплый междугородный зуммер. Позвонил в контору Георгию Саввичу и застал его на месте. После того как он меня узнал, мы некоторое время молчали.
- Плохо? - спросил я.
- Есть кое-какие неприятности, - наконец отозвался шеф. - Сам где?
- В командировке.
- Понятно… - Он еще помедлил, и я догадался, что кто-то есть в кабинете.
- Вам неудобно говорить?
- Погоди, дорогой, сейчас… - Я ждал, глядя в испуганные Катины глаза.
- Саша, Саша! Ты слушаешь? - нормальный бодрый голос.
- Да, Георгий Саввич.
- Ох, чертяка, напугал ты нас! Я ведь думал, уже тебя приконопатили.
- Могло быть и так.
- Саша, ты в надежном месте?
- Вполне.
- Слушай внимательно, я коротко. Ты прячься покуда, понял? Не высовывайся, пока не скажу. Наезд солидный, не скрою, но скоро все уладится. Саша, ты понял?!
- Где Гаспарян? Может быть…
- Эта сволочь в бегах. За бугром. Но его вины нету. Он сам горит. У них там очередной пересменок. Ничего, переждем. Поверь, я рад, что ты живой.
- Взаимно. Берегите себя.
- Саша, позвони через два дня.
- До свидания, Георгий Саввич.
- До свидания, дорогой. Помни, надо переждать.
Следом я перезвонил родителям, но там никто не отвечал. Это было странно. В это время мать обыкновенно готовила обед. Я позвонил Зурабу - тот же результат. Набрал номер Коли Петрова - и там никого. С каждой минутой во мне крепло чувство, что пытаюсь пробиться в какую-то вязкую пустоту.
Влетел "подмосковный карп" с бутылкой в руке, возбужденный, одухотворенный:
- "Кристалловская". Прямо с завода. Прошу!
- У вас бывает так, - спросил я, - чтобы линия не соединяла?
- Сколько угодно. Вот наоборот - редко, - он совал мне свою несчастную добычу, бутылку "Столичной", но я молча его отстранил и увел Катю на улицу. "Не понял!" - донеслось нам вдогонку.
Катя ни о чем не спрашивала, семенила рядом, держа меня под руку. Миновали деревню и дошли до кукурузного поля, где я почувствовал необходимость посидеть на травке.
- Башка, блин, какая-то чудная, - пожаловался Кате, - Будто в ней осиный рой. У тебя так бывает?
- Сколько угодно, блин, - ответила она глубокомысленно, и мне сразу стало легче.
- Подлечиться бы надо, - сказал я.
- Я готова. Но, может быть, потерпим до дома?
До дома мы дотерпели, и там нас ждал сюрприз. Родной мой "жигуленок" был припаркован возле изгороди. Улыбающийся Гречанинов, в светлой рубашке, в серых, идеально отутюженных брюках, приветствовал нас у порога.
- Где это вы все бродите? - заметил ворчливо. - Второй час жду.
Меня не обманула его улыбка: он привез плохие новости.
- Катя, ступай свари кофейку, - попросил я.
Проходя мимо Гречанинова, она мимолетно коснулась его плеча.
- Ничего, ничего, девушка, - сказал он, - все в порядке.
Уселись под яблонькой, где была врыта скамейка на двух пеньках. Я закурил.
- Ну как, косточки срастаются?
- Григорий Донатович!
Поглядел на меня изучающе:
- Что ж, Саша, придется тебе немного собраться с силами. Торопятся наши фигуранты, прямо удержу нет…
Торопливость привела бандитов к тому, что они третьего дня ночью взорвали гараж отца вместе с находящейся там "девяткой", которую он ремонтировал. При этом зацепило три соседних гаража, но из людей никто не пострадал.
- Это все? - спросил я.
- Не совсем. У твоего папы сердечный приступ. Он в больнице.
- У меня еще есть сын, помните, я вам говорил? Про него ничего не известно?
- Почему неизвестно. Я с ним виделся. Хороший, сообразительный мальчик. Ему есть где спрятаться. Не волнуйся.
Я особенно и не волновался, дымил, тупо глядя под ноги. Конечно, грустно было понимать, что, скорее всего, они меня дожмут. Но это логично. Дожали же они страну. И никто им не помешал. А что я? Жалкий комочек протоплазмы, нелепо пытающийся сопротивляться.
- Надо ехать к отцу, - сказал я.
- Да, разумеется. Я тебя отвезу. Но Катя останется здесь.
- Вам виднее.
Катя успела напечь оладышков и заварила крепкий кофе. На меня поглядывала с тревогой, но держалась бодро, хотя и заискивающе. Осведомилась у Гречанинова, любит ли он украинский борщ со шкварками. Она собиралась приготовить его на обед по матушкиному рецепту и надеялась, что мы оба останемся довольны и, может быть, даже придем в восхищение. Оказывается, для секретного борща у нее есть все, что надо, кроме винного корня. Но и без винного корня…
- Катя, - перебил я ее на самом интересном месте, - у меня отец заболел, надо его навестить.
Она смотрела не на меня, а на Григория Донатовича.
- Вы хотите, чтобы я осталась здесь?
- Придется, - сказал Гречанинов. - Если не боишься, конечно.
- Но почему?
- Так будет разумнее.
Перевела умоляющий взгляд на меня, и я видел, что собирается заплакать.
- Катя, не срамись!
Она почувствовала мое раздражение.
- Хорошо, господа мужчины! - улыбнулась сквозь проступающие слезы, - Но вы ведь к обеду вернетесь?
- Когда надо, тогда и вернемся, - сказал я.
- К вечеру, - добавил Гречанинов, - Ты уж не скучай, пожалуйста.
ГЛАВА 8
Как быстро мы поменялись ролями! Отец лежит в такой же точно палате, на пять коек, но к его кровати была подключена капельница. Вместо подполковника Артамонова его соседом был белокурый старичок с маленьким, в одну ладонь личиком.
Внизу меня долго не пропускали (время посещений! не надо зря тревожить!), но объяснили, что состояние отца удовлетворительное, то есть такое, какое бывает при инфаркте средней тяжести, если человек не окочурился в первые сутки. Вид у него был соответственный: серое лицо, ввалившиеся щеки, но взгляд осмысленный.
- Слыхал, сынок, что подонки натворили?
- Да, папа, да!
- Кому я навредил со своей мастерской, ну кому, скажи?!
В таком упадке я видел его только раз в жизни - когда его отправили на пенсию. В тот вечер он вернулся домой поздно, подвыпивший, и радостно объявил с порога:
- Ну все, поздравьте меня! Ку-ка-ре-ку ку-ка-ря, дали дураку пендаля!
И глаза у него были такие же, как сейчас, будто выглянул из могилы. Я присел на стул, погладил его сухую руку, в которую была воткнута игла.
- Ничего, папочка, ничего! Выздоровеешь, арендуем другое помещение. У меня уже есть на примете. Просто не хотел говорить раньше времени. Большое помещение - на пять машин, не меньше. Пора расширяться.
- Деньги, где я возьму столько денег?
- Папа, деньги найдутся. Есть знакомый банкир, - я говорил с такой убежденностью, что взгляд его чуть-чуть прояснился. Он был на грани нервического слабоумия, поэтому должен был поверить в любую чушь.
- Послушай, сынок, может, меня с кем-то спутали? Я ведь никому вреда не делал.
- Безусловно спутали. Какое еще объяснение? - Тут он наконец заметил мои бинты и слишком прямую осанку.
- Бог мой, с тобой-то что случилось?!
- Ничего особенного. Неловко оступился на корте. Ребро треснуло.
- Правда?
- Папа!
Задумался, тяжело задышал:
- Мать знает?
- Нет.
- Не говори пока. Хватит ей одного больного.
- Разумно…
Минут десять я посидел возле него, пока он не зачал задремывать. В конце коридора обнаружил кабинет с табличкой: "Заведующий отделением д. м. н. Робинсон В. Г.". Зашел, познакомился: пожилой темноглазый мужчина с приятными манерами.
- Буду краток, - сказал я, - Отец у меня один - а время рыночное. Поставите на ноги - пятьсот долларов. Договорились?
- Гарантий дать не моту.
- Я их и не прошу.
Расстались дружески, пожав друг другу руки.
Двоих парней внизу я приметил, еще когда подходил к окошечку регистратуры. В кожанах, здоровенные, они сидели на стульях рядышком, нагло вытянув ноги таким образом, что входящие в дверь вынуждены были их обходить. Такие амбалы из принципа не заглядывают в больницу, при необходимости их привозят сюда уже готовенькими. Проинструктированный на такой случай Гречаниновым, я спокойно прошел мимо. Теперь же, когда возвращался, они перехватили меня посередине приемного отделения: поднялись и загородили дорогу.
- Вы Каменков? - вежливо спросил один.
- Ага.
- Александр Леонидович?
- Ну да. А вы кто?
- Мы за вами, Александр Леонидович. Шуметь, сами понимаете, не надо. Выйдем, сядем в машину и поедем.
Уже на дворе, крепко стиснутый с боков, я запоздало поинтересовался:
- А куда поедем?
- Скоро узнаете.
- Ну и отлично.
Неподалеку от проходной, почти рядом с моим "жигуленком" была припаркована голубая "тойота", повели к ней. Навстречу двигался Гречанинов, но я его едва узнал. Куда девалась рысья поступь? Сгорбленный, приволакивающий ногу старичок, бредущий по улице в надежде высмотреть недокуренный чинарик.
Первый раз я видел Гречанинова в деле, но чего-то подобного в глубине души ожидал. Все произошло в доли секунды. Один из бандитов отворил заднюю дверцу, "торой меня подтолкнул внутрь. Потом тот, который подтолкнул, молчком рухнул на асфальт, как подрубленное дерево, а его напарник рыбкой нырнул в салон.
- Саша, за руль!
Огибая лежавшего бойца, я заметил, как у него изо рта вытекла струйка крови.
Кое-как разобравшись с управлением (впервые в такой тачке), я спросил:
- Куда ехать?
- Дуй за Окружную.