Странное для этого мира чувство, посещало меня все чаще и чаще – я желал не просто защищать, но быть постоянно рядом и отвечать за судьбу ее в настоящем и будущем…
Из-за своей анемичности и не спортивного образа жизни, крепче Татьяна не становилась, и по настоянию, пожалуй, всех взрослых, было решено подвигнуть ее на выбор какого-нибудь вида спорта.
Сначала, все сошлись на плавании, но в виду, какой-то аллергической реакции на хлорированную воду в бассейне, Татьяна обратила внимания на очень понравившиеся ей пластичные движения гимнастики, преподаваемой молодым человеком, в зале рядом. Он мог показать совершенно невероятные для тела человека движения и заинтриговал еще тем, что гимнастика эта подвластна любому возрасту.
Было решено заниматься обоим, и у-шу, плавно начало входить в режим дня. Результаты не заставили себя долго ждать, Татьяна чувствовала не только прилив сил, мышечный тонус, обладание своим телом, но и энергетику, и какую-то странную уверенность в своих силах. Конечно, агрессии не было, но что-то внутри ее говорило, что со многим теперь она сможет справиться сама.
Спортивный зал был недалеко от лицея, и находился под протекторатом ветеранов одного из самых старых и уважаемых спецподразделений, имеющих начало своей истории еще с советских времен. Раз в месяц учеников посещали эти самые ветераны – уже седые дядьки. Их взгляды, покрытые дымкой пороха и, как лаком отшлифованные сдержанными слезами потерь, умилялись радостью и старанием детишек.
Иногда проводились соревнования, где зачастую председательствовали, еще несущие вахту, действующие служаки в разных чинах и званиях. Среди них выделялся почти полностью поседевший генерал. Сослуживцы обращались к нему не иначе, как по званию или по отечеству – "Палыч". Два его сына на несколько лет старше Татьяны серьезно занимались в этой школе единоборств, и помышляли о своем будущем, как о продолжении династии.
У генерала были свои видения на отроков, он не собирался просто расточать такие, воспитанные лично им кадры, да еще носящие его гены.
Многие его сослуживцы приводили своих детей, и клуб этот, действительно, со временем стал элитарным, но не как принято думать – фешенебельным и гламурным, а собравшим сливки настоящих спортсменов, тренеров, легенд спецназа, продолжателей их дела и потомков, стремящихся не запятнать чести предков. Поэтому, попасть сюда было не просто, а для подавляющего большинства и невозможно!
Послабление давалось только девочкам, дабы разбавить мужской коллектив. Кроме всего прочего, дочь "Солдата", и правда была, предрасположена к единоборствам, пусть пока не столько умением, сколько характером. Внимание ей уделялось особенное, что уже через пол года дало свои плоды, в виде призового места на очередном соревновании.
Элеонора Алексеевна так и осталась в группе для пожилых людей, что было в клубе, как миссия милосердия, хотя все равно среди пенсионеров было немало бывших служак. Гимнастика была для нее не столько гимнастикой, сколько возможностью всегда быть с внучкой.
Петр и Павел – "Пересвет" и "Ослябя", как звали, как две капли воды похожих друг на друга, в узком кругу сыновей Льва Павловича, а это был именно тот генерал, о котором шла речь ранее, были нрава спокойного и силы богатырской. Мало кто выходил на татами против них, особенно против второго, будучи еще не побежденным. Глобальных побед в их списке не было – отец не пускал на крупные соревнования, лишь те, которые не освещались, были открыты для их выступлений. Ничего удивительного в этом не было, братья поддерживали такой подход, поскольку предполагаемая стезя не терпела известности.
Младший на два года – Павел, был настоящей скалой, душою добрый и вдумчивый разумом. Порой казалось, что его медлительность – не черта характера, предполагающая, прежде всё обдумывать и лишь после делать, причем, делать быстро и точно, а проявление, какой-то неуверенности и недалекости. Уже зная его ближе, что было дозволено далеко не всем – сходился с людьми он тяжело и неохотно, человек, вдруг, обнаруживал колоссальную мощь ума самобытного, пытливого, никогда не останавливающегося, перед неизведанным.
Юноша, будучи одарен многогранно, тянулся не столько к познаниям, сколько к духовному равновесию. Видя же своё будущее в продолжении дела отца, хотя не очень-то представляя в чем оно состоит, он прибегал к изучению всего возможного прикладного на этой стезе.
Не торопясь, он формировал, пока интуитивно, базу под предполагаемую профессиональную надстройку, которую должны были выстроить преподаватели в следующих ВУЗах.
Заканчивая в этом году школу, он прекрасно осознавал окончания периода юношества, принимая независимость, как дар. С сегодняшней точки зрения, видимое было не сложным лабиринтом, а вполне понятным и закономерным. Так было пока Павел не обратил внимание на совершенно невероятное существо, своей чистой улыбкой буквально ослепившей его…
Тренировка закончилась неожиданно рано, свободного времени оставалось около часа. Обычно молодой человек тратил его на прогулку и чтение в садике, прилегающем к клубу. Сегодняшнее весеннее солнце и запах, наполненный свежестью зарождающейся жизни, притягивали взгляд к девушкам – в свои 17 лет он был еще девственником, и вообще полной противоположностью своему старшему брату, любившему шумные компании.
Ничего не могло подтолкнуть его в объятия, липнувших к нему девчонок. Настолько, пока не уместным казалось Павлу времяпрепровождение с дамами, что даже ответить на улыбку очаровательной брюнетки, уже полгода, пытающейся взять его приступом, не получалось. Он почти всегда был занят, каким-нибудь мыслительным процессом в поисках ответов на мучащие вопросы – "Ослябя" не терпел моментов невыясненности или недоговоренности.
Бросив, здоровенную сумку у ствола вяза так, чтобы было удобно, упереться о нее могучей спиной, и вытянуть гудевшие, натруженные упражнениями, ноги, он, испытывая почти блаженство, опустился в импровизированное ложе, и предчувствуя зарождающиеся мурашки, раскинул руки в стороны. Легкий испуг от неожиданного удара по руке, и чей-то крик, заставили подпрыгнуть гиганта и развернуться в сторону агрессора.
На уровне человеческого роста неожиданностей не было, что напрягло и заставило отступить спиной к дереву. Буквально в полуметре от вяза проходила чуть заметная тропинка, обычно никем не используемая. Она была пуста. Понятно, что кто-то по ней только что двигался, но куда делся? В периферийном зрении привлекло внимание какое-то шевеление – светлые волосы слегка ворошил свежий ветерок.
Присмотревшись, Паша прошелся взглядом ниже и остановился на притягивающих двух, почти сливающихся, бугорках. Дальше были стройные ноги, красивой формы, оканчивающиеся кроссовками.
Молчание продолжалось, с его стороны, поскольку вопросы не получали ответы. Юноша чувствовал свою вину, поскольку понимал причину произошедшего – он просто сбил ее своей вытянутой ручищей, и пока, даже не извинился. Думая, как именно это делается, спортсмен силился понять в сознании, кто бы это мог быть?
Она же, уже забыв о случившемся, пораженная красотой представшего перед ней, только дающего начало бутона, цветка, лежала, не в состоянии отвести от него глаза. На память ей приходили строки из акафиста "Слава Богу за всё": "…Мы увидели небо, как глубокую синюю чашу, в лазури которой звенят птицы, мы услышали умиротворяющий шум леса, и сладкозвучную музыку вод, мы ели благоуханные и сладкие плоды и душисты мед. Хорошо у Тебя на земле, радостно у Тебя в гостях…".
Произнесенное вслух, показалось Павлу необычайно точно выразившим его состояние от ощущаемого вокруг. Как продолжение, их мысли слилось в одно фразе: "Как это случилось?" – каждый в эту фразу вложил свой смысл и подумал о своем. Однако, если Татьяна, а это она, делая ежедневную пробежку, которой обычно оканчивала тренировку, споткнулась о вытянутую руку гиганта. Кстати – это единственные моменты, когда она оставалась без бабушкиного пригляда.
Если девушка точно не поняла причины своего падения, предполагая, что запнулась о корягу, и рассматривая растение, была уверена в своем одиночестве, то мужчина только начал осознавать, что до него никому дела нет. Чем и решил воспользоваться.
Она продолжала читать выдержки из акафиста наизусть, согнув ноги в коленях и болтая попеременно ими в воздухе. Положив головку на, подложенные под подбородок ладони, девушка наслаждалась, тем, что мы обычно совсем не замечаем, внимая красоту природы.
Немного помолчав, она спела песенку грустного, но оптимистического для верующих содержания, где припевом были, уже знакомые нам, слова: "Слава Богу за все, слава Богу за все – слава Богу за скорбь и за радость…". Она вспоминала об отце, о случившейся год назад трагедии, унесший жизнь, как она считала, её друга, о каком-то странном волнении, нахлынувшем на нее при недавней случайной встрече, даже столкновении с очень большим по габаритам молодым человеком. Как раз сейчас, исподтишка, он наблюдал за ней. Что-то зацепило в нем тогда, но он, кажется, так и не понял что случилось, и уставившись на нее, как будто увидел, что-то необычное, настолько растерялся, что даже не извинился, хотя мог и не понять, что зацепил краешком огромной сумки её руку.
Эта весна вообще была необычной, в ее организме происходило многое. То, о чем подумал читатель, произошло гораздо раньше, и бабушка сумела объяснить от куда кровь, и почему об этом не нужно беспокоиться, а вот какое-то желание, концентрирующееся внизу живота и в области груди – раньше такого не было… Подумав об этом, Татьяна рывком подтянула ноги к животу, встав на колени, и подперев подбородок кистями рук, оперлась о землю локтями.
Поза, которая она при этом приняла, показалась ей более удобной, но по-другому её воспринял Павел. Вид сзади, всколыхнул в нем, доселе, неведомое чувство, с соответствующей физической реакцией. Лицо залилось краской, нахлынувшее чувство стыда, заставило его отвернуться, разворачиваясь, он запнулся о ремень своей сумки, переступая через нее, запутался и грохнулся оземь, хоть и успел сгруппироваться, подняв сумку над собой.
Испугавшись неожиданного шума и шевеления, Татьяна вскрикнула, но вместо того, чтобы броситься прочь, кинулась на парня, даже не предполагая громадную разницу в возможностях.
Удар пришелся ему, почти в глаз, он сгреб ее в охапку, и как следует, встряхнув, перекинул через плечо, подхватил сумку и побежал в сторону пруда.
Почему туда? Наверное, это было открытое место, залитое солнцем и теперь, зарождающимся чувством…
Что бы сказала ее мать, висевшая именно так в последние секунды своей жизни? Татьяна же молчала, но предпочла сделать то же, что сделала тогда мама – впилась зубами…
Смех двух молодых людей разливающийся над небольшим прудиком, встревожил всех обитателей, только нашедших себе отдых на глади воды. Утки, гуси, лебеди, и разные местные, более мелкие твари, летали кругами, будто желая слышать каждое слово родственных душ, внезапно нашедших друг друга на просторах вселенной.
Сильный мужской голос, волнительный от переживаемого, перекрывал любые звуки:
– Я так в жизни не пугался! Ты не поверишь, я никогда не чувствовал таких переходов: сначала испуг, потом, удивление, потом восторг – какие стихи ты читала?…
– Это акафист…
– Странное название…
– Это не название – это хвалебная песнь, так проще понять невоцерковленному…
– Угу… Потом недоумение – думаю, как же так, грохнулась и не хнычет, и не ругается, да даже меня не замечает…, лежит себе ножками болтает, сама с собой говорит! А потом…, потом вообще – никогда такого не чувствовал!
– И что это было?!… – Ничего не подозревая, они подошли, к чему-то интимному, чего еще не касались по-настоящему, и чему всегда бывает первый раз…
Павел, как-то подобрался, слегка напрягшись, поднял брови, сложил губы трубочкой, с силой сжал пальцы в кулаки, покраснел, и силой выдув воздух из мощных легких, как-то нарочито тихо выдавил, с трудом подбирая слова:
– Нууу, чего-то…, знаешь, как вот…., когда ты…, ну словом, костюм же обтягивал…, обтягивал и то, и это…, я как-то представил… – фууу…, то, что никогда не представлял…
– Паш, не пойму я, о чем ты… – Посмеявшись, она встала позади сидящего на скамье парня и запустив пальцы в его густую шевелюру, немного потрепала, ей казалось по-дружески, но мужчины склонны понимать все на порядок ближе к своим желаниям. Пробежавшие от макушки до пят мурашки, заставили встрепенуться. Дочь "Солдата" убрала руки, обошла скамью и присела рядом:
– Ты извини, я подумала, что ты насильник какой-нибудь…, надеюсь не больно?
– Да ничего – мне показалось, что кусок бедра откусишь, а потом даже смешно стало. Я ведь только его "потянул" (получил травму), доктор местное обезболивающее вколол, так что я ничего даже не почувствовал. Но ты смелая – не побежала, а сразу в бой… Отец то тоже вояка?
– Был когда-то…
– А сейчас? На пенсии или…
– В коме…
– В смысле?
– Уже несколько лет без сознания и без движения, и вообще, я ведь его только нашла, точнее он меня… – Здесь вспомнив о просьбе дяди Мартына особо не распространяться, она улыбнулась, погладила его по руке, повернула ее циферблатом часов к себе, ойкнула и взволнованно пролепетала:
– Господи, помилуй! Бабушка уже ищет, наверное! Я побежала… – И чмокнув его в щеку исчезла так же неожиданно, не логично и не вовремя, как и появилась….
Паша смотрел на листву, возмущенную, пробежавшей по ней Татьяне. Впервые его влекло непреодолимо, и впервые он понял, что существуют силы, способные изменить все его существо, повернув все движущее им в обратную сторону.
Забыв про время, он шел через бьющие, сквозь кроны деревьев, солнечные лучи, высматривая следы, вспоминая сегодня произошедшее. В конце концов, встав у того самого дерева, с которого все началось, Павел опустился на колени и застыл…
Пришел в себя он только вечером, с мыслью, что никогда не чувствовал себя таким счастливым… Теперь он любил!..
Любовь и препоны
– Дочка, совсем не узнаю тебя! Сияешь, как самовар на масленицу. Тебе видение Ангела, что ли было?… Да и молчишь, как святой Захария…
– Может и так, а может, и нет, от чего-то, на душе радостно. Бабуль, а у тебя муж был?.. – Не то что бы Татьяна удалилась в бесконечные мечты, или как любая девочка, хотя уже девушка, думала о замках и принцах, и даже не о неожиданном происшествии в парке, оказавшее влияние на ход ее мыслей. Что-то гнетущее, толкающее, заново рождающееся внутри, волновало и не давало покоя.
Бабушку она слышала, откуда-то издалека, туда же отсылала вопросы, почти не запоминая ответы. Элеонора Алексеевна, сидя за рукоделием, вышивала гладью один из библейских сюжетов. Пожилая женщина – пожилая не столько потому, что пожила достаточно, сколько нажила опыт самодостаточности и знала точно, что делать не нужно и чего стоит опасаться. Второй день ее беспокоило состояние внучки. Понимая, что со временем ее влияние на ребенка будет уменьшаться, она готовилась к первой ее влюбленности, очень хорошо зная, что такое наивное, честное и откровенное существо, как ее Танечка, может получить тяжелую рану, если первое чувство станет испытанием ложью, обманом, предательством.
Не раз уже обсуждался этот вопрос с отцом Андреем, приезжающими по делам прихода в Москву, и с отцом Иоанном. Но дела сердечные, по их мнению, имели одну особенность, преодолеть которую не дано никому – невмешательство в индивидуальность влюбленной пары. Оба считали, что здесь советчиков быть не может, а посему лучше положиться на волю Божию, наставлять ориентироваться в семейной жизни на Евангелие и молиться о чаде.
Конечно, определенный контроль должен был существовать, и некоторое вмешательство допустимо, но все решения надобно принимать самому ребенку, благо воспитание, данное всеми этими лицами, соответствовало морали православной, а значит ни глупостей, ни блудных мыслей быть не могло…
Я витал над этим чистым созданием, конечно, уже не идеально светлым, ибо Таков только Бог, но совершенно не похожим на подавляющее большинство её одноклассников, и вообще людей окружающих.
Ощущая, как свои собственные, переживания юного сердца, я воспринимал их и на свой счет, считая теперь, что несу ответственность, чуть ли не как ее Ангел. От куда это чувство возникло, меня не интересовало, восприняв его как должное, я старался понять, чем могу быть полезен, ведь Ангел у Татьяны уже был. Святая мученица Татьяна, имя которой она носила, часто была ей заступница, зорко и внимательно следившая за всеми кознями, исходящими от, обливающегося слюной, зависти сатаны.
Чем-то этот ребенок, уже почти 15 лет от роду, меня притягивал. Мне казалось, что какая-то частичка меня имеется рядом с ней, а может и в ней, хотя вряд ли при жизни я мог иметь с ней что-то общее.
Переживания и видя ее мысли, я, то радуясь, разгорающемуся внутри чувству, то напрягаясь, заполнению ими всего разума и естества, понимая, что лишь очень любящий и нежный человек не нанесет ей травму душевную.
Уже не раз, оказавшись свидетелем подобных же эмоций и у юноши, видя взаимно волнующее притяжение двух молодых людей, я обратил внимание на стеснительность, и даже некоторую обоюдную боязнь, что будет разжигать все больше и больше чувства, волнующие их, пока один из них не возьмет на себя смелость сделать первый шаг.
Никто не поменял ни режим дня, хоть спать спокойно теперь не получалось. Аппетит стал не стабилен. Отношение к учебе старательно держалось на том же уровне обоими, хотя ничего из объясняемого в классе преподавателем не воспринималось и не усваивалось. Но ничего не скрыть от близких. Родственники и друзья начали замечать, какую-то отвлеченность от жизни, и рассеянность внимания.
Эти двое могли сидеть в разных концах автобуса и, не отрываясь, смотреть друг на друга, улыбаясь совсем немного, не заметно для других, только одними глазами, делая вид, что взгляд этот случаен и мимолетен. Увидев издалека, а высматривали оба возлюбленное существо везде и всегда, они становились его тенью, переставая жить для себя. Такое перевоплощение не могло быть незаметным, для внимательной к внучке и любящей ее, бабушке. Правда отец Павла не обратил никакого внимания на явные перемены. Занятый, своими делами, не видя его почти целый день, и довольствуясь общением, на уровне "привет – пока", даже не предполагал, что "Ослябя" может быть покорен на сегодняшний день, таким сердечным недугом. Другое дело мать!…
Элеонора встревожилась вопросом, но, не подав вида, решила, на всякий случай, вкратце рассказать свою историю любви, которой никогда они с Татьяной не касались:
– А как же. Конечно был, только было это так давно, что и сама уже не помню. Недолго совсем – мы разошлись. Глупость, конечно, он не уступил мне, я ему, в результате он уехал на Дальний восток и прождал меня пол жизни, пока не умер. Я же ждала его здесь, и дождалась только прощальное письмо, с признанием в любви и заверениями, что кроме меня у его больше никого никогда не было!… – Хоть сказано это было обыденно и почти без интонаций, что-то зацепило Таню. Выражение недоверия пробежало по ее лицу, губки открывшись, причмокнули, а руки поднявшись, охватили голову: