Сделав необходимые дела по своим обязанностям в Патриархии, отец Филарет нуждался в общении, но не имевшем налет подчиненности или деловитости. Ему хотелось общения с настоящим русским священником или монахом, для чего ему посоветовали посетить монастыри. Случилось так, что все названные, в том или ином месте, монахи были в разъездах, а других он несколько сторонился в виду своей своеобразности и, если так можно сказать, не продвинутое™, из-за отсутствия необходимого количества клира в его стране.
Неординарность его ограниченности в путешествиях и паломничествах, хотя бы в другие города Японии, были обусловлены, наложенным на него государственным надзором, как за бывшим государственным преступником, что он принял как послушание, хотя до сих пор так и смог понять своей вины, за которую уже пробыл почти десять лет в одноместной камере.
Со временем он заставил себя об этом забыть. Священник бессознательно верил в Проведение Господне, и иного "может быть" для него не существовало, а потому смирившись с благодарностью за попущенное Богом, он переживал потерю супруги и отсутствие рядом дочери, все же, так и не справившись человеческими, присущими миру сему, переживаниями…
Сейчас, поминая усопшую любимую, и беря только на себя вину за все произошедшее тогда, он ощущал себя счастливым. Обретя и чадо, и могилу жены, хоть последнее и не очень важно для православного человека, вряд ли он мог желать большего.
Что для монаха большее? Внуки, как он понял, в ближайшее время не грозили своим появлением. Новые миры, могущие открыться в путешествиях, его мало интересовали – Бог был везде. Впрочем, это была не совсем правда, поскольку "земля обетованная" с Гробом Господним, стояли в списке его желаний в первых рядах.
Весна, думая о персоне, которая могла бы удовлетворить не хитрым запросам отца, вспомнила о священнике, отце Иоанне, который был близок к дочери Алексея, ставшей мостиком между ними. К тому же, он был духовным отцом и для Татьяны, и для её отца, и даже для Мартына Силуянова, и вообще, очень хорошим человеком.
Сегодня они должны встретиться, причем ждут этого оба. Отец Иоанн очень интересуется переменами в отношениях между Алексеем и Весной, так же, как и его состоянием, а Ясуси есть, что рассказать – с этого наверняка и начнут…
Японец прохаживался вдоль могилки, наконец-то, обретшей очертания. Весна, закрыла глаза, как-то вдруг ощутив прилив, всплывающего из памяти. Мать представлялась в разных ситуациях, сначала, как застывшие изображения, потом, кадры, начиная сливаться, воплотились в жизнь в движении. Она уже видела и то, чего не было, и то чего не могло быть.
Ей захотелось рассмотреть мать поближе, и в это самое время, когда сознание начало приближать представляемое лицо, мама словно ожив, заговорила с дочерью:
– Доченька, хотя бы постарайся, будь ему дочерью, а, тому другому, женой – ты можешь помочь им обоим, а можешь и погубить себя… – Весна застыла, причем, застыв, ощутила себя в другом мире, что напугало. Улыбка матушки – единственное, что осталось в памяти от видения, сгладила всю необыкновенность, смыв все опасения.
Она очнулась от мягкого удара в лицо, коснувшегося щеки. Почувствовала влагу – оказалось, что это вода…, Святая вода, выплеснутой отцом. В памяти еще держалась улыбка мамы. Взгляд притянул прямоугольный бугорок земли над могилой, в голове еще раз прозвучало "попробуй", и с очередным взмахом руки отца Филарета, вспыхнула радуга, охватившая всю, вновь поставленную оградку. Внутри стояли они оба, оба же и вскрикнули от неожиданности!
Батюшка посмотрел на застывшую с открытым ртом дочь, сам же, еле выйдя из оцепенения, перекрестившись, со словами "слава Богу за всё", продолжил. Боковым зрением, не отрывая взгляда от чудного сияния, он заметил, как засуетилась Весна, что-то доставая из своей, довольно объёмистой, сумки. Послышалось приятное щелканье затвора фотоаппарата и лепетание:
– Не может быть, не может быть!… – Женщина пыталась зафиксировать "на пленку", как ей представилось, чудо, а чудо, как известно – предмет личный, и появляясь, осознается каждым субъективно, даже если оно одно и тоже для всех.
Фотоаппарат зафиксировал радугу, при том, что солнце было уже в закате и прямых лучей на могилу не попадало совсем. Теперь не это было ей важным, а слова…, да что слова, видение не выходило из головы, а фраза, складывающаяся с каждым прокручиванием в памяти, почему-то по-разному, все одно означало: стань настоящей дочерью, и настоящей женой. При этом ни личность отца, ни личность мужа вопросов не вызывали. И воплощение первого было понятно, и по второму какие вопросы, когда ей ясно сказали…
Свет и тьма
Оба священника, по-мужски крепко, пожимая руки, не отрываясь, смотрели друг на друга. Отец Иоанн, со своим почти двухметровым ростом, казался великаном по сравнению с протоиереем Филаретом. Возраста они были одного, но это все, что было меж ними похожее.
Как мы помним, наш батюшка обладал, благодаря своим предкам монголам, тоже несколько раскосыми глазами. Разумеется, это не могло ускользнуть от внимания Ясуси, что это скорее повергло его в состояние удивления, поскольку, он никогда не видел в живую ни одного представителя расы монголоидов такой величины.
Присев на кушетку, своей S-образной формой, предполагающую удобное общение, они, некоторое время, молча, смотрели безотрывно в глаза друг другу. Стороннему наблюдателю подобная беседа показалась бы странным время препровождением, и скорее всего, не позитивной направленности.
На самом деле, их взгляды были направлены гораздо глубже внешних слизистых оболочек глазных яблок. Духовная чистота ума каждого позволила проникнуть в доброе начало и рассмотреть хранилище бесценного внутреннего мира, лучащих теплом, милосердием, скорбями и смирением. Первым нарушил молчание гость:
– Я не ожидал в таком мегаполисе суеты и сора встретить такого человека. Как же вам удается сохранить подобные плоды созидательности благодати?.. – В словах его не было лести, но только чистый интерес и желание приобрести опыт.
– Ну что вы, отче, разве можно предположить, подобное только нашими ничтожными усилиями. Я понимаю, о чем вы. Думаю, вы сильно преувеличиваете. Кроме всего прочего, я отдаю только то, что могу, не прося у Бога для себя лично ничего. Ни одной молитвы стараюсь я не произносить пустой и зря. Часто омываю их слезами, порыва…
– Но как же этого добиться, если…
– Тогда Иисусова молитва умным деланием…
– Да, да это я понимаю…, наверное, мой опыт в этом совсем ничтожен…
– Позвольте поинтересоваться, давно вы рукоположены?
– Скоро пятнадцать лет…, боль моя и несчастье в отсутствии духовного отца! Вот уже как шесть лет потеряли мы почившего в Бозе, величайшего наставника нашей обители. Разумеется, я не без исповеди, но нет той духовной близости, того понимания…
– Я могу вам посоветовать…, хотя понимая отдаленность вашей епархии, это неприемлемо. Тогда прибегну к словам святого преподобного Силуана Афонского: "Держи ум свой во аде и не отчаивайся"…
– Да, да, я читал об этом подвижнике, многое взял себе в руководство…
– Что гнетет вас, скажите мне, облегчите душу, в конце – концов, нас многое связывает и помимо церкви… – Разговор их окончился далеко за полночь, прерывался исполнениями обязанностей, возложенных на протоиерея Иоанна по службе, в которых принял участи я и Ясуси. Это настолько сблизило священников, что они договорились совершить паломничества вместе, каким бы сложным это дело не оказалось.
Русский батюшка совершенно не ожидал встретить среди иностранцев настолько, по православному, духовного человека. Он не стал задумываться, как в таком отдалении от православной культуры, ее очагов и центров, вне стен святых монастырей, их братий, паствы и всего, что помогало в свое время ему самому, мог воспитаться и проникнуться духом христианской веры, этот японец. Он просто поверил, зная, что не сам человек обретает веру, а есть она ни что иное, как дар Божий…
Бывший господин Накомура, ныне отец Филарет, совсем об этом не задумывался, он обрадовался обнаружившемуся единомышленнику и соратнику, так преданному Христу, как и он сам. Видя иногда, не чистых на руку, служителей церкви, он, тронутый таким подвижничеством, увидел в отце Иоанне не только родную душу, но и давно желаемого духовника…
Кроме всего прочего, оказалось, что протоиерей еще и духовный отец человека, спасшего в свое время его дочь, и ставшего ей мужем. История Алексея повергла Ясуси в шок. Он не затаил обиду на дочь, не раскрывшую ему эту тайну, понимая, что она посчитала это пока преждевременным. Желая принять непосредственное участие в его жизни, он порывался встретиться с ним, и был вторично поражен, услышав о сегодняшнем состоянии "Солдата".
Чувствуя свой неоплатный долг, Накомура твердо решил, предпринять все возможное от него, что бы, хоть как-то отплатить добром этому человеку. Для начала необходимо было попасть в институт, где он находился, и познакомиться с ситуацией и состоянием здоровья. Такая возможность представится через две недели, когда снова соберутся все родственники, и имеющие отношение к судьбе больного, в известном месте.
Времени, как раз, хватало. Он прибыл в Россию на месяц, а потому, после посещения останется еще неделя с небольшим, для принятия, какого либо, решения.
Отец Филарет понимая, что многого сделать не сможет, для начала изменил свое молитвенное правило, ради молитв о выздоровлении Алексея. Он дал сам себе слово, потратить все зарабатываемое своей литературной деятельности на родине, на медицинские исследования, плоды которых смогут помочь поставить Алексея на ноги…
Татьяна, через пол месяца, возвращалась на каникулы на две недели в Москву. Она еще не знала об улучшении состояния отца, но была полностью захвачена авантюрой со свадьбой, на которую они с Павлом дали согласие, и которая должна состояться в Санкт-Петербурге, через неделю. То есть к отцу она уже должна была приехать замужней женщиной.
Молодой человек долго придумывал для своей любимой разные объяснения и схемы, хоть как-то объясняющие сложность процесса заключения брака в их ситуации. И действительно, какой женщине, тем более, впервые проходящей подобное, понравится официально, якобы, быть женой не возлюбленного, а его брата, пусть, и как две капли воды на него похожего.
Если быть честным, то и сам младший Ослябин не понимал некоторых нюансов, точнее, некоторой их окраски. К примеру, став супругой его брата, она вынуждена будет выполнять не только некоторый круг обязанностей (здесь речь не о сексе, тут мы все понимаем, что настоящей спутницей жизни она будет только для Павла). Супруга дипломата обязана посещать официальные мероприятия, соблюдать обязательные меры безопасности, следить за своим поведением и контролировать себя во время нахождения вне дома, поскольку любое сказанное слово или несдержанное, пусть даже, справедливое, как впрочем, и действие, могут стать причинами не нужных, а порой и опасных скандалов. И это только видимая мизерная часть общего.
Ему очень хотелось точно представлять, как именно будет выглядеть их домашний уют и, вообще, семейная жизнь.
Вместе с этим пониманием, он не воспринимал серьезно возможную опасность, которой она может быть подвергнута. Подозрения, конечно, были, но существует система безопасности, охрана, да и не очень пока виделись причины, по которым, что-то могло произойти.
Так всегда бывает, когда все предпринимаемое на грани риска достаточно долго проходит гладко и безопасно. С Павлом постоянно велась работа по коррекции его психического состояния, самомнения, уверенности. В подобных мерах нуждается каждый, находящийся долго и безотрывно на острие смертельной опасности.
Осторожность и ее мотивация притупляются, даже у самых терпеливых и въедливых. Человек проводит и соблюдает необходимые меры безопасности, тратит на них прежние силы и те же эмоции. Заставить себя это делать не сложно, а вот напрячь мозг, чтобы он постоянно обрабатывал поступающую информацию, и делал это всегда охотно и кропотливо, ничего не упуская, проблематично, поскольку мы сами не всегда находим в этом рациональный смысл.
Как правило, внимание постепенно затуманивается, начиная с дальних подступов, которыми и являются родственники, тем боле жены. С ними появляется еще и аспект, связанный с личными, глубоко сердечными чувствами. Ревность, привязанность, сердечная апатия, надоедливость, обожание, уважение, неприязненность. Все это со временем становится гораздо сильнее, заглушаемого чувства самосохранение. При этом, свои личные характеристики и черты характера, как супруга, возносят человека на некоторую высоту, на которой побудительные мотивы могут вызвать любой экстравагантный всплеск, который, либо получится остановить, либо, пропустив, дашь возможность, кому-нибудь этим воспользоваться.
Другими словами, Павел, пока был не в состоянии полностью охватить возможные перспективы. Он всегда останавливался, в основном на приятном и желаемом, нормальном человеческом семейном счастье.
Не нужно забывать, что оба они готовились стать родителями. По маме это было заметно, хотя и давалось ей легко.
Татьяна тоже не задумывалась, над возможностью появления не праздных интересов к ним с Павлом, в связи с этим странным замужеством, у людей привыкших решать не единичные человеческие судьбы, а судьбы целых народов и государств. Ее персона попадала под такое "увеличительное стекло", которое позволит рассмотреть и то, чего она сама о себе никогда и не подразумевала. Она никогда никому не желала зла, а потому исходя из этого, предполагала, что так живут и остальные, по крайней мере те, кто её окружает и обращает на нее внимание.
Эта девушка бесповоротно верила в Проведение Господне, безоглядно подчинялась супругу, как Господу, и даже не стала спрашивать о причине необходимости стать официально по документам женой Петра Ослябина, а не Павла. Единственный вопрос, заинтересовавший её:
– А мы сможем быть вместе и воспитывать ребенка?… – Имел однозначный ответ, устроивший ее, да и его тоже:
– Конечно, все ради этого…, но будут некоторые нюансы, они тебе даже понравятся…, иии я всегда буду рядом, иногда даже незаметно…
Свадьбу сыграли не громко, но при большом количестве, достаточно специфического народа. "Утечка" о ее подробностях была доведена до дипломатических сфер (конечно, без подробностей, кто настоящий муж), что быстро слилось со слухами о ее талантах, дошедших до Европы из Японии, а потому интерес к ней был довольно большой еще до ее появление в известном обществе.
Визуально определяемая беременность вопросов не вызвала, поскольку Венчались молодые до зачатия, о чем знали почти все гости, поскольку это было объявлено официально.
Старший Ослябин находился на верху блаженства. Планы и возможности завораживали своими перспективами. Особенное место в его мечтах теперь занимал внук. Думая о нем, он переставал дышать, сердце сжималось в комок, взгляд становился мягче, им овладевало состояние, при котором он совершенно не хотел концентрировать свое внимание на страшилках своей службы. Старик чувствовал, что наступает время, когда придется стать другим, настоящим, по крайней мере, в кругу семьи…
Разумеется, генерал одновременно занимался несколькими направлениями. Одно из них совпадало, конечно, не случайно, с направлением деятельности "Седого". Поставленные перед ними цели, были наполовину достигнуты. "Генеральский картель", как он назывался в документах, носивших наивысший гриф секретности, очень сильно пострадал. Созданный взамен ему монстр, поглощал, все новые и все большие объемы, чем притянул большое число подобных, правда, настоящих организаций.
К сожалению, до сих пор не были известны первые два человека картеля. Ясно было, что они имели отношения к высокопоставленным чинам в силовых министерствах. Лев Павлович лично недавно отправлялся инкогнито в Грецию, для коррекции нескольких крупных операций, имеющих именно эту цель главной. У него были некоторые предположения в отношении главы этого "монстра", такого же мнения был и "Седой". Оба были уверены, что все щупальца спрута тянутся к генералу, недавно заместившего самого Ослябина на прежнем посту главы управления. Это был тот самый заместитель начальника федеральной службы безопасности, изъявивший желание попасть на его место.
Никто не мог объяснить, зачем тому понадобилось с важного и, буквально, ключевого "кресла" перебираться на "креслице" Льва Павловича. Теперь, для обоих причина стала очевидной – это единственное возможное место, с которого возможно было охватить и контролировать все происходящее вокруг созданного им огромного концерна.
Был он по национальности латыш – потомок того самого Лациса, даже похож внешне. Фамилия правда была Цисаев, немного изменившись с того времени. Звали его вполне по-русски – Евгений Максимилианович. Умнейший человек, совершенно лишенный предрассудков, ненавидящий слабость и глупость в своем окружении, жестокий, в глубине своих убеждений уверенный нацист, не любящий все русское. Этот служака с первого своего дня ношения погон, служил только себе и всегда умудрялся совместить это с интересами начальства, которое, вследствие своего карьерного роста, перепрыгивая, уничтожал и уничижал.
Связываться с ним опасались, поскольку личность эта была коварная, всегда пользовавшаяся поддержкой во многих министерствах и кругах. Сила воздействия на неугодных, была всегда массовой, в том смысле, что страдал не только сам человек, допустивший против него, какую-нибудь вольность или посмевший ему противостоять, но и все, кто имел к нему отношение, от родственников до друзей и сослуживцев.
В принципе, желаемого он уже достиг, став человеком богатым, властным, всесильным, но что-то заставляло его продолжать стремиться вверх, хотя большего он не хотел. Страсти, овладевшие им, им и управляли, при том, что он всегда справлялся легко и быстро с любой задачей. Сегодняшняя, ни в какую не сдвигалась с мертвой точки и созданный им "картель", чах день ото дня.
Он смог определить только одного человека в верхах, кто имел к этому прямое отношение – Ослябина – отца. Иногда видя его в коридорах зданий управления, здоровался с радушной улыбкой и крепким рукопожатием, взглядом же испепеляя не только тело, но и душу.
Евгений Максимилианович, как раз был тем человеком, подчиненные которого "спасли" Артема от преследования "Седого". "Темник" уже стал послушной машиной, совершенно лишенный личности и не имевший возможности управлять собой. Пока его мозг получал необходимое количество медицинского препарата, завладевшего им полностью, сам он подчинялся, только "слышимому" им голосу. И то, и другое вживили ему в тело, причем приемопередатчик мог работать столько же, сколько и портативная капельница – несколько часов, далее требовалась профилактика, как для человека с его сознанием, так и для техники.
Его уже пробовали в двух акциях, разумеется под контролем, и весьма удачно. Комплексом необходимых физических умений он обладал. Все остальное прививалось и тренировалось в сознании несколькими, специально разработанными для подобных подопытных, программами и играми, похожими на обычные "стрелялки", с элементом нагнетания акцента в моменты принятий решения, в виде команд. Сложность была только в подборе интонаций и тона "голоса", уже давно звучавшего в его больном сознании.
В остальное свободное время Артем, а точнее то, чем он стал, не вылезал из спортивного зала, медицинской лаборатории и тира.