- Да–да, - джип затормозил, съехал на проселок и остановился в кустах. Два охранника Барановского быстро выскочили из машины с отвертками в руках, и через пять минут номера на джипе уже были сменены на настоящие.
- Вот так‑то лучше.
О том, что одна из бутылок шведского "Абсолюта" отравлена, охранники, естественно, знать не могли, знал лишь их хозяин. Но и Геннадий Барановский не мог знать что именно эту бутылку, именно в этот день, можно сказать, в этот час, вытащила из ящика рука Адама Михайловича Самусева, сейчас уже безжизненная.
- Скорее! - подгонял водителя Барановский. - Только правил не нарушай! Нарушишь - уволю, без куска хлеба оставлю! - радостным и залихватским тоном произнес Барановский.
Охранники переглянулись. В подобном состоянии духа их босс бывал крайне редко, такой радости в глазах Геннадия Барановского охранники не видели уже давненько.
Когда на дороге возник синий указатель - до Москвы тридцать километров, - возбужденно потирая руки и чуть ли не покусывая ногти, Геннадий Павлович Барановский потянулся к телефону. Охранник покосился на своего хозяина, выбросил за окошко недокуренную сигарету.
- Что смотришь? - хмыкнул Барановский.
- Настроение у вас хорошее, Геннадий Павлович.
- У тебя бы, Коля, тоже было хорошее, если бы ты знал, что случилось.
- У меня, глядя на вас, Геннадий Павлович, настроение сразу же поднимается.
- Не настроение, а хер подниматься должен, - Барановский откинулся, сладко потянулся, вытянул немного затекшие ноги, несколько раз сжал на ногах пальцы - так, как это делает огромная обезьяна.
Затем тряхнул головой, закурил сигарету, вторую за этот день. Охранник быстро и расторопно поднес огонек зажигалки.
- Не суетись, Коля, не суетись. Скоро наша жизнь изменится.
- В лучшую сторону, надеюсь, Геннадий Павлович?
- А то в худшую, можно подумать! Посмотрев записную книжку, Барановский набрал номер. Ответили тотчас.
- А, Карпов, здравствуй! Барановский тебя соизволил побеспокоить. Небось еще спишь, дрыхнешь? А жизнь уже мимо проходит.
- Нет, на ногах, - ответил невидимый абонент.
- Если на ногах - хорошо, а если бы и лежал в кровати, тебя напряг бы.
-Может, не надо, Гена?
- Карпов, напрягись. Я хочу, чтобы сегодня ты мне организовал встречу с твоим Конрадом, или как там его… Сведенборгом…
- Конрад Сведенборг, - уточнил Карпов.
- Ну так вот, с ним и сведи меня. Разговор у меня серьезный, так что место для встречи подбери сам, чтобы можно было с глазу на глаз вопрос перетереть.
- А что за вопрос, если не секрет?
- Тебя, Карпов, он не касается, ты свои комиссионные получишь в любом случае.
- Понял, будет сделано. Где тебя найти можно? Из машины звонишь? Наверное, движешься от Латвии в первопрестольную?
- Почти угадал, - хмыкнул Барановский. - В общем, позвонишь.
Машина уже находилась у кольцевой, когда телефон ожил.
- Слушай, Геннадий Павлович, - сразу же перешел к делу Карпов, - можно встретиться прямо сегодня, у него форточка между двумя и четырьмя. Если тебя устроит, то у меня.
- У тебя дома, что ли? - немного недовольно буркнул Барановский.
- У меня.
- Я подъеду, а там глянем.
- Ты один будешь, Геннадий Павлович?
- Как всегда, со своими ребятами.
Барановский небрежно бросил на сиденье трубку и принялся потирать вспотевшие ладони. Даже на трубке остались влажные следы пальцев. Лицо Барановского сияло, глаза блестели, как у алкоголика в предчувствии утренних ста граммов водки.
Джип промчался по кольцевой каких‑нибудь километров пятнадцать, затем свернул. А через час двух ящиков в темно–синем джипе уже не было. На сиденье, завернутый в газету, лежал один из стержней.
Ровно в два часа джип Геннадия Павловича Барановского был уже на Комсомольском проспекте. Барановский легко, молодцевато, выбрался из машины, взглянул на окна квартиры своего знакомого и взмахнул рукой. Хозяин квартиры смотрел на улицу немного заискивающе и в то же время настороженно улыбаясь.
Дверь открылась словно по мановению волшебной палочки, затем захлопнулась. Два охранника остались в джипе. В руках Барановского был маленький кейс с кодовым замком. Он, даже не воспользовавшись лифтом, поднялся на второй этаж. И здесь дверь отворилась, снова словно бы по волшебству. Хозяин квартиры Кирилл Петрович Карпов, мужчина лет пятидесяти, с довольно заурядной внешностью, но при дорогих часах и перстнях, улыбался, протягивая Барановскому руку.
- Здравствуй, здравствуй, Гена! Ты, как всегда, пунктуален.
- Сведенборг здесь? - спросил Барановский, коротко глянув в глаза хозяину квартиры.
- Здесь, а где же ему быть? Если Кирилл Петрович Карпов берется за дело, то знай, все будет выполнено в срок, как условленно.
- Это ты мне, Карпов, не рассказывай, побереги басни для какого‑нибудь лоха. Я‑то тебя давно знаю, и обещаниям твоим цена тоже невелика.
- Ты, Геннадий Павлович, сильно меня не упрекай, не наезжай, как говорится.
- Ты меня не интересуешь, Карпов. Где швед Сведенборг?
- Проходи, в гостиной швед сидит. Геннадий Павлович Барановский даже не снял
плащ. Он был без шляпы, очки в тонкой золотой оправе поблескивали на сытом, хорошо выбритом лице. Барановский распространял вокруг себя запах дорогого одеколона, изысканный и терпкий. Хозяин квартиры открыл дверь в гостиную, вошел первым.
Швед, худой как жердь, в серебристо–сером костюме, поднялся из глубокого кресла. Улыбнулся несколько дежурно и чуть настороженно. У него были очки, такие же, как у Барановского, и, возможно, только этой единственной деталью они походили друг на друга.
- Это господин Конрад Сведенборг, а это Геннадий Павлович Барановский, - вставил хозяин квартиры, приглашая Геннадия Павловича занять кресло напротив шведа.
Барановский уселся в кресло. Тут же на столе появились рюмки для коньяка, стеклянная тарелочка с лимоном, орешки, шоколад и бутылка дорогого коньяка. Рюмок на столе было две, только для гостей. Барановский посмотрел на Карпова, тот понимающе закивал, не замедлил исчезнуть за дверью. На кухне зашумела вода.
- Господин Сведенборг, - спокойно глядя на застывшее в напряжении лицо шведа, произнес Геннадий Павлович, - мне известно, что ваша фирма интересуется редкоземельными металлами.
- Это так, - сказал с легким акцентом швед.
- Я знаю, что у вас довольно сложное производство, огромное.
- Это так.
- Я хочу вам кое‑что предложить.
- Я вас слушаю, господин Барановский.
- Но может быть, мы поговорим не здесь, а в другом месте?
- Почему не здесь? - насторожился швед.
- Понимаете, господин Сведенборг, разговор чрезвычайно серьезный, и я бы хотел провести переговоры с глазу на глаз.
- Кто вам мешает?
Геннадий Павлович посмотрел по сторонам, его лицо исказила гримаса неудовольствия. Затем он положил кейс себе на колени, покрутил колесики кодового замочка, поднял крышку и подал шведу стержень.
Тот взял кусок металла и будто бы с непониманием посмотрел на Барановского.
- Это что? - спросил швед.
- Там все написано.
Швед принялся рассматривать стержень. На краю была маркировка. Он взвесил на руке металл и подал его Барановскому.
- Да, думаю, поговорить стоит.
- Карпов! - крикнул Геннадий Павлович. - Хозяин появился незамедлительно, словно стоял за дверью. - Мы тебя покидаем.
- Чего так? Коньяк не тронут, вы бы хоть для приличия выпили.
- Это всегда успеется.
Они вышли из подъезда, сели в джип.
- Коля, заедь куда‑нибудь, - сказал Барановский, - где нас никто не услышит.
Через пять минут машина стояла уже в другом дворе. Охранники вышли из нее и устроились на детской площадке рядом с маленьким домиком, выкрашенным ярко–зеленой масляной краской, с металлической горкой, выходящей из чердачного окошка.
- Можно еще раз взглянуть?
- Конечно, можно, - Барановский проделал манипуляцию с кейсом, подал ниобиевый стержень представителю шведской компании.
- Сколько у вас этого металла?
- Сколько вам надо? - задал вопрос Барановский.
- Не знаю, надо уточнить. Сколько вы можете предложить?
- Все будет зависеть от цены, - сказал Геннадий Павлович, облизывая мгновенно пересохшие губы.
- Цена будет зависеть от партии.
- Вот мой телефон, - Барановский подал визитку.
- А вот мой телефон, - швед передал визитку Барановскому.
Они сидели вдвоем на заднем сиденье машины, между ними лежал на примятой газете серый металлический стержень с маркировкой на краю.
- Я бы хотел взять его и сделать анализы.
- Это ваше право, зы покупатель. Стержень перекочевал в кейс шведа.
- Вас куда, господин Сведенборг?
- К такси, - сказал швед.
- Я могу вас завезти.
- Нет, не надо, спасибо. Вы очень любезны, господин Барановский.
На стоянке такси швед покинул джип - высокий, неуклюжий, в своем серебристо–сером костюме и шёлковом галстуке.
- Первый этап пройден.
- Куда теперь? - спросил водитель.
- Домой.
Швед не заставил долго себя ждать. Он позвонил в середине следующего дня. Сведенборг хоть и пытался скрыть волнение, но это ему удавалось с трудом. Встреча была недолгой, швед сел в машину, в руках он сжимал кейс. Джип заехал во двор, стал на площадке, охранники покинули машину.
- Да, это именно то, что надо, - открывая кейс, швед извлек стержень. - Сколько ниобия вы можете предложить?
- Семьдесят килограммов, - глядя в стекла очков, сказал Барановский.
-- Сколько–сколько? - словно не поверив в услышанное, переспросил Сведенборг.
- Семьдесят килограммов, - повторил Геннадий Павлович.
- Семьдесят… - прошептал Сведенборг. - Именно так.
-- За этот стержень, - твердо произнося слова, отчеканил швед, - я готов вам, господин Барановский, прямо сейчас заплатить тридцать пять тысяч долларов.
Барановский вздохнул.
- Сорок тысяч за стержень, сорок, господин Сведенборг.
- Хорошо, сорок. Мы, шведы, не торгуемся. Швед поднял крышку своего кейса и передал четыре пачки долларов Барановскому.
- А теперь давайте оговорим условия. Мы согласны, - сказал Сведенборг, - на такую цену. Мы заберем все семьдесят килограммов, но…
- Я слушаю, - произнес Барановский.
- Вы должны будете довезти металл до нашего корабля на Балтике. И сделать это надо в ближайшие десять дней. Вы сможете? - пытливо глядя в глаза Барановскому, спросил Сведенборг.
- Петербург устроит?
- Нет. Не в России.
- Тогда - Латвия.
- Думаю, да. Примерно на такие условия я и рассчитывал. С вами, господин Барановский, приятно иметь дело.
- С вами тоже, господин Сведенборг.
Глава 14
Что может быть лучше дороги для человека, который любит и умеет водить машину! Да и фамилия у Сергея такая - Дорогин. Наверное, это было у него в крови, наверное, было заложено в его генах - любовь к дороге, любовь к движению, к пейзажу, который бежит на тебя, и ты проезжаешь, мчишься сквозь него, как ветер, как солнечный луч.
Зелень была прекрасна: мягкие, шелковистые поля, яркая молодая трава, такая же молодая и свежая листва на деревьях. Листья еще не приобрели тот тяжелый зеленый цвет, они были нежны. Небо - голубое, с легкими, быстро летящими белыми облаками.
Сергей сидел за рулем. На глаза опущены солнцезащитные очки. Дорогин любил свой новый автомобиль, он его чувствовал, как музыкант чувствует инструмент. Он, не особо спешил, но, и задерживаться не собирался. Ему хотелось как можно скорее оказаться в Беларусии на границе с Латвией, увидеть своего старого знакомого Гришу Склярова и выручить его, дать ему денег.
Сергея абсолютно не интересовало, сможет ли Гриша когда‑нибудь вернуть долг или не сможет, это не имело для него ровным счетом никакого значения. Ему просто хотелось сделать человеку добро, причем даже не столько Грише, сколько его больной внучке. Может, все обойдется, девочку вывезут за границу, определят в самую лучшую клинику, и тогда, так казалось ему, в мире вновь воцарится гармония. Тогда Гриша будет спокоен, да и он, Сергей, уже прикоснувшись к чужой беде, сам ощутив боль, тоже немного успокоится. Нет ничего лучше на белом свете, как делать человеку добро, причем безответное, не предполагающее благодарности.
"Ну как меня может отблагодарить ребенок?"
Дорога лентой стелилась под колеса машины. Горизонт то приближался, то удалялся. Мелькали тронутые зеленью деревья, поля, летели над горизонтом белые легкие облака, похожие на пушечные выстрелы. Настроение у Дорогина было прекрасное.
"Странное дело, - думал он, - вот Гриша Скляров, человек, появившийся как бы из другой жизни, издалека. Но почему‑то он мне дорог, и почему‑то мне хочется ему помочь. А вот другим, тем, с кем я сидел в тюрьме, тем, кого я считал там своими друзьями, мне не то чтобы помогать не хочется, мне о них вспоминать тошно, - лицо Сергея Дорогина стало мрачным, и он зло поглядывал на стрелку спидометра, замершую на цифре "100." - Ну, быстрее, быстрее!" - думал он об автомобиле."
Гнать машину быстрей Сергей не хотел. Она шла ровно, мотор работал однообразно, как сердце у человека при размеренной, уверенной ходьбе. Сергей включил приемник, попытался настроиться на какую‑нибудь станцию, но постоянно шли помехи. И тогда он отключил приемник, сунул кассету в магнитофон и стал слушать музыку.
"Это Тамара, это она приучила меня слушать классическую музыку. Ведь раньше, в прошлой жизни, заставить меня, Сергея Дорогина, человека, уверенного в себе, сильного и ловкого, слушать Моцарта или Шопена было практически невозможно. От этой музыки голова не болела, и не тошнило, - с иронией о себе самом думал Дорогин, - мне серьезная музыка в той, прошлой, жизни казалась абсолютно никакой, никчемной. Ни к чему не обязывала, ни к чему не подталкивала. А сейчас я люблю слушать хорошую музыку, она меня заставляет думать, даже если звучит фоном, едва ощутимым. Под такую музыку можно разговаривать, можно вспоминать хорошие моменты жизни. А их было немало. И с Гришей меня связывает много хорошего, те места на границе Беларуси и Латвии я люблю. Озера, озера, много озер, острова на озерах, сосны, камни, Двина, на другом берегу которой, как мы тогда думали, иная жизнь, иные люди. Почти заграница. Но тогда попасть в Латвию не составляло никакого труда: переправился на пароме через Двину - и ты в Латвии. Едешь по ее аккуратным бетонным дорогам, смотришь на красивые домики и не понимаешь, почему это у нас, в Подмосковье, в Сибири или в каком‑нибудь Краснодарском крае, люди живут по–другому? Почему люди не могут так, как в Латвии, жить аккуратно, размеренно, в свое удовольствие. Не было там тогда ни покосившихся серых изб с поваленными заборами, ни грязных улиц. Все было словно бы с картинок.
"Да, так было раньше. Представляю, как там теперь. Правда, я поездил, был и во Франции, и в Германии, и в Швейцарии, видел чужую жизнь. И теперь меня трудно чем‑нибудь этаким удивить. Как там сейчас? Как живут люди?"
Сергей почему‑то вспоминал, что у дороги выставляли столы, сколоченные из аккуратных желтых досок, а на этих столах стояли большие бидоны с молоком. И никого рядом, ни одной живой души. Латыши выносили молоко, ставили, а потом человек на лошади или на машине ехал и собирал это молоко.
"Нет, в России такого никогда не увидишь. Невозможно себе представить, чтобы люди ставили бидоны прямо у дороги, чтобы так доверяли друг другу. Нет, латыши - это совсем другой народ. Да в общем белорусы тоже не такие, хотя и говорят почти как мы, русские, языки очень похожи."
Еще Дорогину вспоминались всевозможные байки и легенды, на которые был богат тот край, край пограничья Беларуси и Латвии. Люди рассказывали о каких‑то чудовищах, живущих в густых непроходимых лесах, на болотах, о каких‑то вурдалаках. Слово "вурдалак" Дорогину нравилось, было в нем что‑то мистическое, таинственное, страшное, угрожающее и в то же время смешное.
"Интересно, как выглядят эти вурдалаки? Что это за существа такие?"
Сколько он ни расспрашивал, еще тогда, на съемках военного фильма, местных жителей, как они себе представляют вурдалаков–кровопийц, никто толком объяснить не мог.
Даже не сбрасывая скорости, Сергей потянулся рукой к бутылке с минеральной водой, зажал ее между колен, отвернул пробку и попил прямо из горлышка. Он прикинул, что к вечеру, если будет ехать с такой скоростью, сможет добраться до маленького районного центра, до городка с красивым славянским названием Браслав, а уж от него доберется до хутора и встретит своего приятеля из той, прошлой, жизни. Встретит и сможет обрадовать. Ведь, уезжая, он поручил Тамаре связаться с Клаусом Фишером, объяснить ему всю ситуацию и просить Клауса, чтобы тот устроил внучку Гриши Склярова в самую хорошую клинику, а потом взял к себе на реабилитацию на месяц или на два.
В том, что Клаус не откажет, Дорогин не сомневался ни секунды. Как‑никак сейчас Фишер преуспевает и во многом благодаря как доктору Рычагову, так и ему, Сергею Дорогину, и Тамаре Солодкиной, естественно. Все они втроем приложили руку к тому, чтобы благосостояние Клауса Фишера позволило ему открыть свою небольшую частную клинику.
- Дорога, дорога, - бормотал Сергей, глядя на уже тронутые уходящим солнцем облака, - как мне она нравится. Как хорошо ехать и знать, что ты едешь для того, чтобы сделать доброе дело. И не надо тебе ни с кем связываться, ни с кем бороться, ни от кого убегать, никого преследовать. Вот так, едешь с доброй вестью…
"Да, хорошо быть гонцом, который несет хорошие вести, и плохо быть обремененным тяжелыми новостями. Плохо нести на своих плечах, в своем сердце горькие слова об утрате или о несчастье. Жизнь вроде налаживается, - думал Сергей. - Может, оно и хорошо, что я еду без звонка, без телеграммы, не предупредив Григорий. Если бы я позвонил, то он бы наверняка волновался, ждал, переживал, готовился к встрече. Все произойдет буднично и тихо, по–дружески. Он, конечно, начнет говорить, что обязан по гроб жизни… Но что слова, главное - это его глаза, главное то, что девочка будет спасена."
То ли хорошая погода повлияла, то ли быстрое движение по дороге, не заполненной транспортом, но настроение Сергея было таким хорошим, что плохие мысли ему даже не приходили в голову.
В сумерках зеленая "Нива" в экспортном исполнении, за рулем которой сидел широкоплечий мужчина со сдвинутыми на лоб солнцезащитными очками и в черной майке с короткими рукавами, въехала в Браслав. Городок встретил Сергея Дорогина странной тишиной.
Сергей остановил машину рядом с двумя пожилыми мужчинами, которые о чем‑то оживленно разговаривали, держа в руках велосипеды.
- Добрый вечер, - сказал Сергей, приоткрыв дверцу машины.
- Добрый, добрый, - в два голоса, как‑то распевно ответили мужчины, осматривая "Ниву" с хромированными бамперами и многочисленными фарами.
- Где тут у вас гостиница? Я здесь давно был, уже не помню.
- Гостиница? Поедешь прямо до площади, там будет райком с флагом, возле него гостиница.
- Машину там где‑нибудь можно поставить?
- Конечно, можно, - сказал мужчина, поскреб щетинистую щеку и посмотрел в ту сторону, где, по его разумению, находилась гостиница. Затем резко обернулся. - А вы небось издалека?
- Издалека, - сказал Дорогин.