- Где вы живете? - спросил я у Нины уже в кабинете.
- Какая вам разница? Ведь вы отказались разговаривать со мной, - небрежно ответила она, достав из сумочки пачку сигарет "Кент" и закурив.
- У вас есть родители? - продолжал я.
- У меня нет никого…
- Как же никого? Я знаю вашу маму Надежду Федоровну…
- Ха! Разве это мать? Она мне жизнь испортила…
- Почему в таком случае вы позволяете себе получать от нее помощь?
- Я не такая принципиальная, как вам кажется…
- Что вы знаете о маме, об отце?
- Слушайте, я не люблю сентименты. Подберите другую тему, повеселее, - раздраженно заявила Нина.
- Ладно, - согласился я. - Вы были замужем?
- Как это понимать?
- В прямом смысле…
- Я жила… Вас устраивает?
- С кем?
- Уж не ревнуете ли вы меня, следователь? - рассмеялась Нина. - Не надо, ревновать - пережиток прошлого.
- А дети у вас были?
- Вы обо мне плохо думаете. Мне эта обуза ни к чему.
- И в родильных домах вы не лежали?
- Только по поводу абортов.
- А по другим причинам?
- Нет, терпеть не могу эти учреждения, - брезгливо поморщилась Нина. - Писк, визг, пеленки, распашонки… За версту обхожу. Слушайте, я же просила: найдите другую тему!
- Хорошо. На какие средства вы жили?
- На подачки Надежды Федоровны. Иногда подрабатывала, не на пыльной работе, конечно.
- Вам хватало?
- На мелкие расходы…
- А на все остальное?
- Остальное меня не касалось. Думать о том, чтобы женщина была сыта, модно одета и обута, - дело мужчин, если они хотят, чтобы их любили. Вы придерживаетесь иного мнения?
- Хотелось бы взглянуть на этих мужчин.
- Вы опять за свое…
- Виноват. Скажите, вы в почтовом отделении Ф-239 деньги от Надежды Федоровны получали?
- Нет, только в том, где мы с вами познакомились.
- Неправда, Нина!
- Вы лучше меня знаете?
- Да, и могу это доказать.
- Доказывайте, а я не помню.
- Это отделение находится на Белградской улице, по соседству с домом, в котором вы снимали комнату до родов и после них…
Смяв в пепельнице недокуренную сигарету, Нина бросила на меня скучающий взгляд:
- Оставьте ваши шутки! Они мне надоели.
- Это не шутки. Вас наверняка опознают хозяйка квартиры, патронажная сестра и врач поликлиники. Только жили вы там под другой фамилией. Вы были тогда не Коневской, а Невской и звали вас не Ниной, как сейчас.
- Больше ничего не придумали?
- Нет. Со временем я смогу еще, наверное, предъявить вас персоналу родильного дома, в котором вы лежали до этого.
Прикусив нижнюю губу, Нина отвернулась. Она долго молчала, прикидывая что-то в уме, потом легким движением смахнула с глаз слезы и уже серьезно спросила:
- Скажите прямо: что вы хотите от меня?
- Правды, Нина, только правды.
- Года два мне за правду дадут?
- Дадут по заслугам.
Я достал из портфеля фотографию Иришки:
- Это ваш ребенок?
Нина мельком взглянула на ребенка:
- Да, мой…
- Почему вы перестали получать для него прикорм?
- Вы же знаете! Вы все знаете! Что вам еще нужно?!
- Ответьте на мой вопрос.
- Потому что бросила его! - крикнула Нина и, вскочив со стула, быстро заходила по кабинету.
Я подождал, пока она придет в себя.
- Почему вы скрывали свою настоящую фамилию?
- Меня ждал позор…
- Позор? Мало ли матерей-одиночек?
- Они знают отцов своих детей…
Не договорив, Нина заплакала. Больше, наверное, от страха, чем от стыда. А я подумал: "Да, ты, конечно, не из тех одиночек и одинока ты не только потому, что у тебя нет ни мужа, ни ребенка…"
Возобновив расследование, я предъявил Коневской обвинение, допросил ее и вызвал конвой.
Парадокс
Расследование автотранспортных происшествий я многие годы считал довольно-таки скучным занятием. Попадавшиеся мне дела этой категории были просты по фабуле, механизм происшествий почти всегда был достаточно очевиден, вследствие чего установление виновности или невиновности их участников не требовало особых усилий. Пожалуй, это и притупляло к ним интерес. Но однажды секретарь принесла мне увесистый том, на обложке которого было начертано: "Дело о гибели гр-на Рыбкина".
- Распишитесь в получении, - сказала она. - И заодно возьмите жалобу жены погибшего.
Я забрал и то, и другое, ушел к себе в кабинет и первым делом прочитал жалобу. По объему она была невелика - всего одна исписанная мелким почерком тетрадная страничка. Жена погибшего сообщала, что в мае, накануне Дня Победы, ее муж, ветеран войны и труда, инженер, был сбит легковой автомашиной "Москвич" на проспекте Карла Маркса и от полученных травм, не приходя в сознание, скончался. Жалобщица не оспаривала выводы следствия о том, что он погиб, пытаясь перебежать проспект перед приближавшейся автомашиной. Она знала, что зрение и слух у него были неважные, что, старея, он становился все более рассеянным. Ее сомнение вызывала установленная следствием скорость движения автомобиля - тридцать километров в час, потому что в выданной ей справке о смерти мужа было сказано, что погиб он от множественных переломов костей и разрывов внутренних органов. Такие травмы, по ее мнению, муж мог получить только в том случае, если машина двигалась гораздо быстрее. А это означало наличие вины и у водителя, так как в районе места происшествия висели знаки, ограничивавшие скорость движения именно тридцатью километрами…
Довод Рыбкиной заслуживал, конечно, внимания, но бесспорным не являлся. Погибшему было за шестьдесят… Он достиг того возраста, когда кости человека становятся хрупкими. К тому же травмы были причинены ему в результате двух сильных ударов: первого - о детали двигавшейся автомашины и второго - о дорожное покрытие при падении. Я знал: если вынести волновавший жену погибшего вопрос на разрешение экспертов, то они почти наверняка ответят, что с учетом возраста Рыбкина телесные повреждения, от которых наступила его смерть, вполне могли быть причинены при установленных следствием обстоятельствах.
Могли… Означает ли это, что так оно и было в действительности? Нет, не означает. Существуют ли другие средства для устранения возникших сомнений и установления истины?
Я принялся читать дело и по внешнему виду протоколов, по тому, что каждый лист был исписан огромными буквами и только с одной стороны, сразу понял, что его расследованием занимался Гусько, тот самый Гусько, с которым когда-то, будучи еще студентом, я проходил практику в Управлении ленинградской милиции. После окончания Университета мы работали в разных прокуратурах, однако волей начальника следственного отдела Чижова законченные им дела иногда попадали мне в руки. Они, как правило, выглядели объемисто, солидно, но стоило вникнуть в их содержание, как становилось ясно: солидность эта создана искусственно, она дутая…
На чтение дела я затратил около часа. Оно открывалось материалами Госавтоинспекции: схемой, объяснениями владельца "Москвича" - двадцатишестилетнего шофера такси Золотухина, двух свидетелей - шофера
Лентрансагентства Пучкова и грузчика Иванова, затем шли протоколы допросов этих лиц, как будто списанные с их объяснений, протокол допроса Рыбкиной, акт судебномедицинского исследования трупа ее мужа, заключение автотехнической экспертизы, документы, характеризующие Золотухина и Рыбкина, и постановление о прекращении дела.
Прочитав его, я узнал, что 8 мая, утром, Рыбкин вышел из дому в новом костюме, при всех наградах, которые он заслужил за свою жизнь. Тридцать лет подряд в этот предпраздничный день он одевался именно так, а на этот раз ему предстояло еще выступить на своем заводе с воспоминаниями о войне и Победе. Он сел в трамвай маршрута № 18, переехал с Васильевского острова на Выборгскую сторону и около половины девятого сошел на проспекте Карла Маркса, перед Гельсингфорсской улицей. Обогнув головной вагон трамвая, который тут же начал движение, он остановился на междупутье, поскольку вторая колея был занята встречным трамваем. Пропустив его, Рыбкин вне зоны пешеходного перехода побежал на другую сторону проспекта и попал под ехавший следом за трамваем автомобиль "Москвич". Трамвай между тем набрал скорость и вскоре скрылся из виду. Номер его никто не запомнил. Когда прибыла "скорая помощь", Рыбкин находился без сознания, но дышал и потому был сразу отправлен в больницу. Золотухин отогнал свою машину к тротуару, чтобы не препятствовать движению, и стал ожидать приезда госавтоинспектора. Он же записал двух свидетелей.
Таким образом, картина происшествия была установлена Гусько из показаний Золотухина и свидетелей, которых трудно было заподозрить в какой-то заинтересованности. Дополнив эту картину цифровыми данными о положении "Москвича" по отношению к последнему вагону трамвая, за которым он следовал, и о его скорости к моменту наезда, Гусько перенес ее в постановление о назначении автотехнической экспертизы. Эксперт, пользуясь исходными данными, которые ему сообщил следователь, пришел к выводу, что аварийную обстановку создал Рыбкин, и в этой обстановке у Золотухина не было возможности избежать наезда. Получив такое заключение, Гусько освободил Золотухина от ответственности…
Внешне все было сделано вроде бы правильно. Но почему никто не поинтересовался, какое расстояние и с какой скоростью Рыбкин должен был покрыть, чтобы угодить под машину? Мог ли он на седьмом десятке лет развить такую скорость? А ведь исходные данные для ответа на эти вопросы имелись в показаниях Золотухина и свидетелей…
Взяв чистый лист бумаги, я занялся расчетами, и у меня получилось, что, для того чтобы успеть попасть под машину, Рыбкин должен был развить скорость около 10 метров в секунду! Парадокс? Да, парадокс. Иначе не скажешь. Такая скорость доступна спринтерам с чемпионскими титулами, но не старикам…
Я пересчитал все заново, - результат получился тот же. Чтобы перепроверить себя, я побежал к Чижову. Он ведал у нас составлением статистических отчетов и арифметикой владел в совершенстве. Признав, что исходные данные для расчетов я взял правильно, Чижов через минуту подтвердил, что Рыбкин бежал навстречу своей смерти со спринтерской скоростью!
Это было открытием! Оно означало, что Золотухин и свидетели сообщили автоинспектору, а затем и Гусько неверные сведения о механизме происшествия, что владелец "Москвича" ехал на большем удалении от попутного трамвая, чем он показал, и, возможно, с большей скоростью. Оно ставило под вопрос его утверждение о внезапном появлении Рыбкина перед автомобилем и выводы экспертизы об отсутствии у него технической возможности избежать наезда… Наконец, оно заставляло сомневаться в самом существовании того попутного трамвая, за который так цеплялся Золотухин.
Водители иногда идут на такие выдумки. Помню, было у меня одно дело, когда водитель и подставные свидетели утверждали, что погибший пешеход вывалился на дорогу из густого, непроглядного кустарника. Когда я проверил их показания, то обнаружил на месте происшествия хворостинки высотой до колена. Воробей в таких кустах не останется незамеченным, не то что человек!..
Столкнувшись с парадоксом, я решил в первую очередь связаться с Гусько. Мало ли, может быть, он объяснит его природу.
Гусько приехал быстро; войдя в кабинет, достал из кармана круглое зеркальце, поправил кок на голове, провел мизинцем по тонким усикам и протянул мне руку.
- Здравствуй, лапушка. Что-нибудь случилось?
Он вытер платком выступившую на лбу испарину, сел к столу. Я дал ему лист бумаги, предложил записать цифры, которыми только что оперировал, и произвести необходимые расчеты.
Гусько сосчитал один раз, зачеркнул итог, пересчитал все заново и, получив те же 10 метров в секунду, раздраженно оттолкнул от себя лист.
- Галиматья какая-то!..
- Не согласен, - ответил я. - Если бы ты раньше занялся этими расчетами, дело, возможно, не пришлось бы прекращать. У тебя за его пределами ничего не осталось?
- Все здесь, - понуро произнес Гусько, и я понял, что думает он уже не о судьбе дела, а о том, какое наказание ему грозит за халтуру.
- У меня двое детей, - подтвердил Гусько мои предположения. - Может, оставишь все как было? Рыбкина ведь не воскресишь…
- Верно, не воскресишь, - ответил я. - Но если Золотухин виноват, то оставлять его безнаказанным - преступление. И ты хорошо понимаешь это.
Гусько как-то неопределенно мотнул головой и вышел из кабинета. А я продолжал размышлять над делом и все более убеждался, что сдвинуть его с мертвой точки удастся только в том случае, если появятся новые, объективные свидетели. Чтобы найти их, надо идти на заводы и в учреждения, расположенные в районе места происшествия, искать и допрашивать трамвайщиков. Передопросы Золотухина и свидетелей из Лентрансагентства казались мне бесперспективными. Люди эти находились в явном сговоре, а по опыту я знал, что развалить сговор методами логических построений и математических расчетов чрезвычайно трудно.
Для начала я решил переговорить с автоинспектором. Фамилия его была Малов. Я созвонился с ним и попросил привезти в прокуратуру все черновые записи об интересующем меня происшествии. Так в моих руках оказалась вторая схема наезда. Она соответствовала той, которая имелась в деле, во всем, кроме двух моментов: на ней стояла подпись одного Золотухина, а попутный трамвай отсутствовал!
- Что это? - спросил я у Малова.
- Первая схема Золотухина.
- Почему же на ней нет трамвая?
- Поясню, - спокойно ответил Малов. - Дело в том, что на месте происшествия я лично схему не составлял, так как обстановка была изменена. Я взял с собой понятых, Золотухина вместе с его свидетелями и привез их в ГАИ. Здесь я предложил Золотухину самому нарисовать схему. Он нарисовал ее, подписал и отдал мне, но в это время я получил команду выехать на другое происшествие. Поэтому я отпустил их всех и сказал прийти вече-ром, часам к семнадцати. Когда я снова встретился с ними и стал получать от Золотухина объяснение, он заявил, что сгоряча составил схему неправильно, нарисовал другую и на ней указал, что ехал за попутным трамваем, из-за последнего вагона которого и выскочил пострадавший. Эти объяснения подтвердили свидетели. Я чувствовал, что они сговорились, но мне ничего не оставалось, как составить свою схему дорожно-транспортного происшествия со слов Золотухина, что я и оговорил на ней. Первую золотухинскую схему я вначале хотел выбросить, потом решил отдать следователю, который будет вести дело, но замотался и забыл.
- Может, у вас найдутся и забытые свидетели? - спросил я.
- Вот уж тут ничем помочь не могу, - ответил Малов. - Когда подъезжал к месту происшествия, видел толпу, но стоило остановиться - все, кроме шофера и грузчиков из Лентрансагентства, разбежались.
"И впрямь, - подумал я. - О какой еще помощи можно мечтать?! И за ту, которая оказана, огромное спасибо!"
Рабочий день подходил к концу. Коротко допросив Малова и оформив изъятие у него схемы, я отправился домой, чтобы в спокойной обстановке получше осмыслить возникшую ситуацию. К утру мои планы изменились: я понял, что, перед тем как идти на поиск новых свидетелей, надо прощупать прочность позиций тех, которые допрашивались, да и самого Золотухина.
Зная, что он работает в таксопарке, я из дома поехал прямо туда, попросил вызвать его из рейса и увез с собой в прокуратуру. В пути я присматривался к нему, силясь понять его душевное состояние, но Золотухин был непроницаем.
В прокуратуре я спросил у него, правдивые ли показания он давал ранее. Золотухин, вскинув на меня серые глаза, ответил, что его предупреждали об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, а потому все, что он говорил, - чистая правда.
Я достал полученную от Малова схему и, после того как Золотухин признал, что она составлена им, попросил разъяснить, почему на ней нет попутного трамвая. Слегка покраснев, Золотухин объяснил, что рисовал схему вскоре после происшествия и, нервничая, просто забыл обозначить трамвай.
Я предложил ему, опираясь на собственные показания, определить скорость, с которой двигался Рыбкин перед тем, как попал под машину. Ухмыльнувшись и облй-зав свои пышные усы, Золотухин заявил, что оставшихся у него познаний в области арифметики хватает только на то, чтобы считать деньги. Когда же я настоял на своем, он, нисколько не смущаясь полученным абсурдным результатом, спокойно отпарировал: "Бежал, как чемпион? Значит, так и было!" - а на попытки убедить его в необходимости рассказать правду ответил дерзостью:
- Что вы прете? Или хотите помочь Рыбкиной содрать с меня деньги на памятник мужу-самоубийце? Не выйдет!
Продолжать такую беседу не имело смысла. Я записал показания Золотухина, предложил ему выйти в коридор, а сам принялся звонить в Лентрансагентство. Мне хотелось сразу допросить грузчика Иванова, а за ним и шофера Пучкова, чтобы исключить возможность общения между ними. Но свидетели эти не явились, хотя диспетчер, которому я звонил через каждые полчаса, неизменно заверял меня в том, что с работы они отпущены и направлены в прокуратуру.
Потратив впустую половину дня, я отпустил Золотухина и позвонил в справочное бюро "скорой помощи". Там мне ответили, что сообщение о наезде на Рыбкина поступило 8 мая в 8 часов 35 минут. С этими сведениями я поехал в трамвайно-троллейбусное управление и получил справку о всех трамваях, которые по графику должны были проезжать мимо места происшествия примерно с 8 часов 30 минут до 8 часов 40 минут. Я надеялся, что кто-нибудь из их водителей прольет на происшествие дополнительный свет. Мне удалось найти вожатого трамвая № 18, в котором ехал Рыбкин. О происшествии он ничего не знал. Потом ко мне пришли вожатые трамваев, следовавших в противоположном направлении, к центру города. Их было двое, и оба они заявили, что проехали остановку "Гельсингфорсская улица", не заметив там никаких признаков дорожного происшествия. За ними появился четвертый вожатый, который, узнав о причине вызова, сразу сказал:
- Да, видел я этот наезд. К Гельсингфорсской улице я подъехал по графику, в восемь часов тридцать три минуты. Перед остановкой, посмотрев в зеркало заднего вида, заметил, что меня догоняет "Москвич". Он обогнал мой поезд на скорости около пятидесяти километров в час и продолжал движение. Других поездов передо мной на той колее, по которой я ехал, поблизости не было, но на противоположной стороне проспекта, за Гельсингфорсской улицей, стоял встречный трамвай, из которого выходили пассажиры. Один пожилой пассажир с наградами на груди обогнул головной вагон и пошел на другую сторону проспекта вне дорожки для пешеходов. Водитель "Москвича" должен был видеть его по меньшей мере метров за тридцать. Пассажир шел не оглядываясь, а "Москвич" скорости не снижал и ехал прямо. Потом пассажир заметался перед машиной, шофер затормозил, но было поздно… "Скорая помощь" приехала быстро, а автоинспектор почему-то задерживался. Владелец "Москвича" поставил свою машину к тротуару, а я, чтобы не препятствовать движению, повел свой поезд дальше…
- Скажите, - обрата лея я к вожатому, - видели ли вы на месте происшествия грузовую автомашину Лентрансагентства?
- Видел, - ответил вожатый. - Но она подъехала не сразу, а минуты через две после наезда.