Звоночек-то из Патриса Лумумбы. Мне девок наших жаль. И я наконец этих козлов африканских прижучу. И не когда-нибудь, а сегодня, - зло проговорил Слава. - Есть среди них один, Али его зовут. Страшная сволочь. Возьму его я, а потом отдам парням из ФСБ.
Он глянул на Александра, и тот, сразу почуяв прежнего Грязнова, терпеливого сыскаря и бесстрашного человека, отвел глаза и снова хлебнул из его кружки.
А напиточек-то в общем ничего... Очень даже ничего. Освежает... Так говоришь - по графе "непредвиденные затраты"?
Не бери в голову. Шутка.
Выгорит дело - оплатим. Сколько у тебя гавриков работает?
Двадцать три человека.
Всех поить-кормить надо. И все, надо полагать, семейные?
До единого. Кроме меня.
Оплатим. Строго по таксе.
У нас таксы, Саша, нет. Мы работаем по обоюдному согласию.
Договоры-то хотя бы составляете?
Иные просят представить, для отчета, так сказать, а большинство просто так несут, в конвертике.
И много несут?
Ты знаешь, Саша, по-разному. Я и сам не ожидал.
Не прибедняйся. Кое-что знаю.
И что, к примеру?
Девчушку одну нашли...
Она потерялась, а мы нашли. Ничего особенного.
Скромником ты стал, Слава... А квартирная кража на Тверской? Там, кажется, бриллиантики светились, золотишко? Вдова не работяги - замминистра? И не какого-нибудь, а финансов.
Было, - с улыбкой согласился Грязнов. - А что нам делать, коли МУР не чешется? Мы у них хлеб не отбиваем. Могут - пожалуйста, не могут - извини-подвинься. Вот выбросили своих "старичков", а я их подобрал.
Теперь же, слышал, обратно зовут?
А они не пойдут. Хорошо платить надо. Вон Мишка Старостин, пчел забросил, из деревни сбежал, вкалывает - любо-дорого смотреть. Или Колька Щербак. Какие там мемуары? И думать забыл! Зато и получает раза в три побольше твоего.
Не в деньгах счастье, Слава. Вернее, не только в деньгах.
Это само собой. Почуяли мои орлы-соколы настоящую работку. Без кнута, без пряника, без нотаций. Я с ними много не говорю. Они сами больше моего знают. Ожил народ, Саня, ожи-ил! Помолодели. Дело- то любимое. Ну и конечно, зарплата.
По мелочи, говоришь, а накатывает, видно, прилично?..
Ты ж меня перебил. Несут. На мелочах мы, кстати, пожалуй, побольше взяли, чем на вдовьих бриллиантах. Да вот, что далеко ходить? Заявилась как-то старушка. Божий одуванчик, протягивает бумажку в сто долларов. "За что, бабуля?" - "Собачку нашли". - "Много даешь. Полмиллиона на наши". А она: собачка, мол, для меня дороже жизни, бери, коли даю. Стыдновато мне стало. За какую-то блохастую шавку и такие деньги? От кого? От старухи! Может, последние, "гробовые". "До свидания, - говорю, - бабуля, мы ее вам просто за спасибо нашли". Тут она мне и выдала! Выпрямилась, глаза засверкали. "Я, - говорит, - княжеского роду! Со мной, - говорит, - сам предводитель Дворянского собрания Голицын стоя разговаривал, а ты почему сидишь?" Да так строго, что меня будто ветром сдуло! Хлопнула она американской купюрой по столу и вышла. Чего смеешься? Правду говорю.
Тоненько запищал зуммер. Грязнов поднял трубку:
Грязнов слушает.
По лицу друга Турецкий понял, что услышанное не очень-то понравилось Славе.
Хозяин - барин... Приказы не обсуждаются. Будьте готовы! Не слышу ответа. Вот так-то лучше. Будь здоров... Осечка, - кладя трубку, мрачно сказал Грязнов. - Все дела переносятся на ночь.
Не привыкать.
Понимаешь, Саня, какое дело! Шуму больно много. Расследуем-то дело мы, так уж получилось. Но теперь, оказывается, подключены работники ФСБ, МВД и даже спецназ.
Облава?
Она самая. Извини, что рано тебя потревожил.
Ничего. А чем ты недоволен?
Да по-тихому надо было делать. А теперь что? Спугнем! Голубки черненькие сфотографированы -- анфас и в профиль, курлычут по-русски, "геры" этой по сто двадцать долларов за грамм я уж с полкило сдал.
А кто платил?
Ну не я же! ФСБ, конечно. У меня таких денег нет.
Значит, твои ребята вышли на продавцов?
И мои тоже, - поразмыслив, ответил Слава. - Друзья. Водой теперь не разольешь.
Кто платит, тот и музыку заказывает.
Музыка, будь уверен, будет.
Нужна облава, - сказал Турецкий. - Ты по зернышку клюешь, а нужен мешок. И лучше сразу.
Не знаю, не знаю. Не уверен. Не удержишь мешочек-то. Тяжеловат. Я вот наклевал с полкило...
Убавь, Слава.
И сколько?
Да хотя бы последний нолик.
Грязнов весело рассмеялся:
Тебя будить?
Буди.
А куда звонить?
Домой, конечно.
На том они и расстались.
Спросите любого москвича, живущего в районе университета имени Патриса Лумумбы, что за народ там учится, он или с отвращением сплюнет, или загнет такое, что ни одна газета не напечатает. Учатся в университете молодые люди из африканских и азиатских стран различного цвета кожи, но москвичи называют их всех скопом "черными". Если припомнить наше давнее-давнее время благородного порыва просветить все отсталые народы, но на свой, советский лад, то можно ясно увидеть, с каким восторгом и любовью встречали русские люди чернокожих, темноглазых, таких необыкновенных юношей и девушек. Сколько было цветов, улыбок, искреннего удивления и доброго отношения! Все были уверены в том, что эти юноши и девушки вырвались наконец-то из ада, где их били палками белые работорговцы, или же в лучшем случае прибыли из тропиков, где их насмерть закусывали мухи цеце. Да и что взять- то было с москвичей, если единственной книгой, дающей представление о жизни негров, был роман "Хижина дяди Тома"? И еще долгие годы москвичи с какой- то непонятной жалостью относились к студентам университета, хотя уже появились тревожные симптомы, которые со временем перешли в настоящую трагедию. За нейлоновые трусики, кофточки и колготки симпатичные негры трепали наших девушек как хотели, устраивали пьянки с дикими песнями и плясками, покуривали "травку" - дело немыслимое в те времена - и потихоньку приторговывали заграничным тряпьем. Их бы за шкирку: ведь учиться приехали! Ан не тут-то было. "Ну и что? - сказали добрые дяди соответствующих ведомств. - А в наших общагах лучше? Молодо- зелено. Перемелется!". Но вот появился и первый труп: выбросилась из окна девушка. "По пьянке", - решили одни. "Так ей, суке, и надо", - сказали другие. Третьи задумались, но промолчали. Зато не промолчали местные парни. Они собрались возле стен Донского монастыря, посоветовались и вечерком устроили хороший погромчик в общаге университета. Районная больница быстренько наполнилась увечными, насмерть испуганными черными молодыми людьми. И на этом дело не закончилось. Две недели подряд парни метелили каждого встречного-поперечного черного. Девушек, надо особо отметить, пальцем не тронули. Прекрасно сработала и наша славная милиция. Понагнали их, ментов, в количестве, превышающем, пожалуй, охрану всенародно избранного, а негров метелят и метелят. "Вы что же, такие-разэдакие, мать вашу в гробину! - орали и топали ногами в кабинетах милицейские генералы и полковники. - Где преступники?!" Ответственные за поимку, видавшие виды майоры и капитаны, отводили глаза в сторону, невнятно оправдываясь: "Их разве поймаешь? Известное дело, молодежь". Приказ немедленно задерживать любого правонарушителя был, его зачитывали на каждом разводе, но его как бы и не было вовсе, а существовало мнение, тайное и справедливое: "За что брать-то?"
И лишь когда запахло международным скандалом, менты, как говорится, в один секунд похватали вожаков из местных, постращали и отпустили с миром. Низкий поклон тебе, родная милиция! Если бы, разумеется, не всегда, но в особых случаях ты поступала подобным образом, наверняка не плевались бы жители района, а теперь и все москвичи при одном лишь упоминании об Университете Дружбы народов.
Примерно так размышлял Александр Турецкий, проезжая но ночным улицам Москвы.
Недалеко от общежития, метрах в пятидесяти, его машину тормознули два спецназовца, и, пока проверяли документы, пока внимательно сличали внешность Турецкого с фотографией на документе, в общежитии, прежде темном и мрачном, на всех этажах стали вспыхивать окна. Операция началась.
Выйдя из машины, Турецкий наметанным глазом приметил фигуры людей, стоявших под деревьями по периметру общежития, спецмашины, несколько "волг". Александр вошел в здание.
Двери большинства комнат были выбиты, а в самих комнатах уже велась работа. Действовали профессионально и аккуратно. Двое обыскивали одежду, тумбочки, постели, третий перекрывал выход. Обитатели жилищ понуро сидели посреди комнаты.
Выскочила в коридор полураздетая девица, то ли пьяная, то ли наколотая, пронзительно завизжала.
- Закрой пасть, шалава, - спокойно посоветовал густой мужской голос.
Да? - спросила девка. - Ты бы платье подал даме. И манто.
Но визжать перестала, покачивая бедрами, направилась в комнату, по пути кокетливо подмигнув одному из сотрудников. Лиц женского пола было немного, не больше десятка, контингент известный - проститутки среднего пошиба, и с ними не церемонились. Быстренько заставили одеться, обуться, чуть ли не строем вывели на улицу - в "рафик" и в ближайшее отделение.
Перебросившись несколькими фразами со знакомыми сотрудниками, Турецкий узнал, что операция удалась, судя даже по первым вещдокам: "гера", кокаин, "экстази", "травка" - все есть и в количестве, достаточном для возбуждения уголовных дел.
Для возбуждения и порции за глаза хватит, - усмехнулся Турецкий.
Я имею в виду - крупного дела. Чтобы послы не вякали, - нашелся знакомый.
Парни из ФСБ, безошибочно определяя жертвы, уединялись с ними и в лоб задавали такие вопросики, сдобренные четкими фотографиями, что студентики, и так – то порядком обалдевшие, обалдевали совершенно.
Раскалываются? - спросил Турецкий у одного из парней.
А куда им деваться? - откликнулся сотрудник и подмигнул негру. - Правда ведь, господин Тиббс?
Правда, правда, - торопливо ответил студент.
Господин Тиббс хорошо знает, что чистосердечное признание... ну и так далее. О’кей?
О’кей! О’кей!
Но далеко не все были такими, как господин Тиббс. Некоторые требовали представителей своих посольств, возмущались, быть может и справедливо, другие же начисто забыли русский язык, а третьи вообще молчали. Одного такого молчуна Турецкий и встретил у Славы Грязнова в комнате на третьем этаже. Да? - спросила девка. - Ты бы платье подал даме. И манто.
Но визжать перестала, покачивая бедрами, направилась в комнату, по пути кокетливо подмигнув одному из сотрудников. Лиц женского пола было немного, не больше десятка, контингент известный - проститутки среднего пошиба, и с ними не церемонились. Быстренько заставили одеться, обуться, чуть ли не строем вывели на улицу - в "рафик" и в ближайшее отделение.
Перебросившись несколькими фразами со знакомыми сотрудниками, Турецкий узнал, что операция удалась, судя даже по первым вещдокам: "гера", кокаин, "экстази", "травка" - все есть и в количестве, достаточном для возбуждения уголовных дел.
Для возбуждения и порции за глаза хватит, - усмехнулся Турецкий.
Я имею в виду - крупного дела. Чтобы послы не вякали, - нашелся знакомый.
Парни из ФСБ, безошибочно определяя жертвы, уединялись с ними и в лоб задавали такие вопросики, сдобренные четкими фотографиями, что студентики, и так- то порядком обалдевшие, обалдевали совершенно.
Раскалываются? - спросил Турецкий у одного из парней.
А куда им деваться? - откликнулся сотрудник и подмигнул негру. - Правда ведь, господин Тиббс?
Правда, правда, - торопливо ответил студент.
Господин Тиббс хорошо знает, что чистосердечное признание... ну и так далее. О’кей?
О’кей! О’кей!
Но далеко не все были такими, как господин Тиббс. Некоторые требовали представителей своих посольств, возмущались, быть может и справедливо, другие же начисто забыли русский язык, а третьи вообще молчали. Одного такого молчуна Турецкий и встретил у Славы Грязнова в комнате на третьем этаже.
С первого взгляда на чернокожего студента Турецкий определил, что крепкий орешек достался Грязно- ву. Широкоплечий, с могучей шеей борца, большими ладонями, сжатыми в кулаки, бесстрастно равнодушными глазами, парень вызывал особого рода уважение, хорошо знакомое работникам спецслужб.
Тот самый. Ходок по нашим девкам, - сказал Грязнов. - Молчит, как Зоя Космодемьянская! Себя не узнает, - кивнул на фотографии, лежавшие на столе, - "друзей" тоже. Доллары свои, кровно заработанные, в форточку выбросил, - Слава тряхнул пачкой "зеленых". - Долго молчать будешь, чурка с глазами?
Ты бы полегче, Слава, - улыбнулся Турецкий. - Все-таки гражданин дружественного нам государства. Студент.
Не знаю. Ты вот знаешь, а я не знаю. Передо мной торговец наркотиками, нашими бабами и личность, носящая оружие без разрешения! - указал Слава на целлофановый пакет.
"Макаров"?
Вальтер.
Наркотиков много?
Навалом.
Имя?! - грохнув кулаком по столу, рявкнул Турецкий.
Парень вздрогнул, метнул на Александра волчий взгляд, оскалил крепкие белые зубы, однако промолчал.
Услышал! - удовлетворенно произнес Грязнов. - А я думал, он не только дара речи лишился, но еще и оглох.
Он не студент, Слава, ты прав.
А я о чем?
Действуй!
Слушай, Али. Слушай и запоминай. Я с тобой разговаривал по-хорошему, как отец родной. Ты не понял. А теперь я тебя, Али, шлепну. Вставай.
Тон Грязнова был столь внушителен, что даже Турецкому стало не по себе, не говоря уж об Али. По его лицу пробежала судорога, глаза забегали, на мгновение останавливаясь то на Грязнове, то на Турецком, то на спокойных, неподвижных фигурах двух сотрудников, стоявших неподалеку.
Не имеете права! - выкрикнул Али.
Заговорил, - удовлетворенно хмыкнул Грязное. - Имею. У нас, в России, это называется "при попытке к бегству". Можно и по-другому: "вооруженное сопротивление". - Грязнов похлопал по пакету, в котором лежал вальтер. - Думай, Али. Но быстро.
Подождав немного, Слава кивнул сотрудникам, и один из них, ласково улыбаясь, проговорил:
Пошли, приятель.
Али вдруг заговорил на своем языке.
По-русски, Али, по-русски! - перебил Грязнов.
Да-да! Рюски, рюски...
И без акцента, - нажимая кнопку портативного магнитофона, сказал Грязнов. В это время на пороге выросли парни из ФСБ.
Кончай, Грязнов. Время.
Пять минут. Пленка будет ваша, - ответил Слава.
Али, словно почуяв спасение, рванулся к двери,
но тут же и рухнул, споткнувшись о подставленную ногу.
Живой? - усмехнулся один из фээсбэшников. - Чего это он?
Турецкий вышел из комнаты, знаком пригласив парней следовать за собой, представился и коротко объяснил, что за птица этот Али.
Ясно. Мы вас не видели, Александр Борисович, - сразу поняли парни. - Ждем в машине.
В коридоре возле комнат деловито работали ловкие мужчины: поправляли косяки, вставляли замки - одним словом, наводили порядок, чтоб было, как раньше, и чтобы представители посольств и дотошная пресса не кричали на весь мир о варварстве спецслужб.
Передавая наркотики, пистолет и пленку и показывая на Али, сидевшего в наручниках в машине, Грязнов сказал старшему группы:
Моя воля, шлепнул бы. Много горя принес, погань. Ты уж проследи, Николаич. Рванет за бугор, не прощу...
Не рви душу, Грязнов, - подмигнул Николаич. - Прослежу. Понял?
Вот и все, - провожая красные огоньки отъезжающей машины, проговорил Слава. - Двадцать минут плюс полгода... Прав у меня маловато, Саня. Выследил, взял и отдал. Ты бы чирикнул где-нибудь в высших сферах о моих правах.
Обойдешься. С твоими методами и меня притянут в высшие сферы, - грубовато откликнулся Турецкий. - Не переживай. Не уйдет за кордон Али.
А коли и уйдет, недолго протянет, - усмехнулся Грязнов. - До скорого? Через пару деньков встретимся?
Почему именно через пару?
А похороны Кузьминского?
Я с ним на брудершафт не пил.
Я тоже.
Что вызнал? Говори.
Грязнов все знает, все видит и все слышит. А если и не все, то о многом догадывается. Уж не поставил ли ты крест на мне, Александр Борисович?
Турецкий подумал, не рассказать ли Грязнову о новом деле, но, решив, что пока рановато, протянул руку:
До скорого.
На следующий день из акта химико-биологической экспертизы Турецкому стало известно, что героин, изъятый в общежитии, производства не пакистанского и один в один соответствует качеству перехваченной в свое время сотрудниками партии, которая шла с Востока.
* * *
Похороны вождя либерал-социалистической партии Кузьминского, вопреки опасениям, прошли спокойно. Ожидали большого количества людей, были привлечены значительные милицейские и оперативные силы, но они не потребовались. Народ был, однако не тысячи, и уж во всяком случае не десятки тысяч, как грозились, так, не больше полутора сотен человек пришло. Правда, собравшиеся вели себя шумно, особенно в ожидании выноса тела вождя, на небольшом пространстве возле ворот Ваганьковского кладбища. Сообщения о смерти Кузьминского появились во всех газетах, об этом не раз вещало телевидение, конечно без подробностей, но слух, что вождя укокошили в самый пикантный момент, то есть на бабе, каким-то образом распространился и среди рядовых граждан. Каким? Одному Богу известно. Быть может, по этой причине, а всего вероятнее, по другой, более существенной - надоела трепотня, народ и не пришел.
Турецкий стоял возле торгового ларька, смотрел на портреты Кузьминского, обтянутые черным сукном, и ему думалось о том, что совсем недавно, каких-то два года назад, при появлении Кузьминского на трибунах собирались десятки тысяч людей, а голосовали за его кандидатуру миллионы.
Были деньги, слава, заграничные командировки, встречи с сильными мира сего, застолья и красивые женщины. И в один миг все исчезло для него навсегда, вон несут его, сердечного, на руках мужички в черных костюмах, а следом плывет вереница шикарных машин.
Шествие остановилось. Из блестящих, сверкающих лаком и никелем, супердорогих иномарок начали выбираться уверенные господа, которых мигом окружили телохранители. "Вот они, истинные хозяева России, - с горечью подумал Турецкий. - Все как на Сицилии - вор на воре. Бери любого - не ошибешься".
Тот, что впереди, Михаил Сергеев, кличка Майкл, - услышал Александр знакомый голос, обернулся и увидел ухмыляющегося Славу Грязнова. - За ним Антоша, но не Чехонте, а Маевский. Первый - гендиректор совместной фирмы, второй, как и ты, юрист.
К делу, Слава.
Точно знаю одно: отмыв "черных" денег. Шефа не вижу... Алик Попов-Городецкий, с животом! И рядом, конечно, Фима Фишкин! Ба-а-лыние люди, Саня... Казино, ночные клубы, кафе, рестораны, гостиницы. Директора всех этих заведений "шестерки", хозяева - они. А вот шефа не вижу.
Зазвучала траурная мелодия, толпа раздвинулась, давая дорогу господам в черных костюмах.
И кто шеф?
Ваня Бурят. Пойдешь? - кивнул Слава на ворота кладбища.
А я схожу. Мне любопытно.
Откуда ты их всех знаешь?
Я много чего знаю, Саня.