– Даю вводную, – объявил Лисицкий. – Наше преимущество: мы знаем, что некая преступная группа ворует сырье с химкомбината, украденное перерабатывает в изделия и реализует через горпромторг. Предполагаем также, что переработка происходит в КБО, затем "левая" продукция списывается через уценки на Центральном складе. Наш минус – мы не уверены точно, что это именно так, и во всяком случае понятия не имеем, когда и по каким актам все это свершается. Отсюда – ставлю задачу: в споры и политдиспуты не вступать. Ходить, околачивать груши и приглядываться.
По поскрипывающей дощатой лестнице оперативники поднялись на площадку второго этажа, на которую выходили две обитые дермантином двери. Из правой с табличкой "Побегайло. Один звонок" нестерпимо тянуло прогорклым салом.
Они нырнули в левую дверь, за которой открылся длинный прохладный коридор комбината бытового обслуживания.
Не отвлекаясь на шум голосов и стрекот машинок, Лисицкий дошел до последней слева двери, без стука толкнул и, лишь шагнув внутрь, произнес:
– Разреши?
Он, а за ним Виталий оказались в неуютном кабинете. Из мебели здесь были лишь стол напротив двери, рогатая вешалка в углу да три стула, на одном из которых стоял маленький сейфик. С некоторой натяжкой к мебели можно было отнести и округлую побеленную печь.
– Чего гремишь? – хозяйка кабинета – породистая, лет сорока женщина с властным загорелым лицом – с досадой оторвала голову от бумаг. – Итак дом скоро рухнет.
– Похоже, опять не вовремя, – огорчился Лисицкий.
– А когда вы вовремя-то бываете? Садитесь, раз притащились, – она требовательно оглядела Мороза.
– Наш сотрудник, – представил Лисицкий, фамилии впрочем не называя. – А это сама Маргарита Ильинична Панина, директор и владыка здешних мест. Попросту – богиня.
– Считай, что дневную порцию комплиментов отвесил, – вяло поблагодарила Панина. – Выкладывай, чего пришли. Не на коленки ж мои пялиться.
Застигнутый с поличным Виталий зарумянился, чем доставил хозяйке нескрываемое удовольствие.
– Скажи, пожалуйста, какие среди вас еще встречаются, – подивилась она.
– Душно у тебя, – Лисицкий ослабил навороченный узел широкого, по последней моде галстука.
– Это когда пригреет. Зимой в шубе сижу.
– Ничего. Слышал, скоро в горисполкоме, в кресле председателя, греться будешь.
– А, и ты об этом. Вот уйду, план тянуть перестану, тогда все оцените.
– Да я-то ценю.
– В самом деле? Не замечала.
– Работа у меня такая, чтоб никто ничего не замечал.
– Знаешь что, милый? – Панина собиралась сказать что-то резкое, но передумала. – Иди-ка ты заливай все это малолеткам из моей бухгалтерии. Они байки про вашу опасную службу очень любят.
– Мать родная! Чем провинился-то? – Лисицкий только что не разрыдался. – Вроде стараешься, чтоб по-доброму, по-соседски. И – на тебе! Встретила. Вот она, брат Виталий, благодарность людская.
– Да потому что во вы у меня где сидите! – Панина чисто мужским движением похлопала себя по изящной шее. – Ревизии, проверки. Утром – ревизии, после обеда – проверки…
– Вечером уценки, – с хохотком продолжил Лисицкий.
– У-у, – откинув голову, она заскулила, будто полоскала больной зуб. – Кто о чем. Сразу бы выкладывал, с чем явился. Уценки, милый мой, – это работа. А вот ревизии ваши бесконечные душу выматывают!
Она зло постучала кулачками по столу.
– Нет, кроме шуток, с тех пор как этот главбух-шизоид появился, у меня бухгалтерия только на ревизоров и работает. Ты вон в кои веки забрел. И то смотришь, не сперла ли чего.
Панина подхватила трубку зазвонившего телефона.
– Да. Да я это! Я тебе не выгружу! Выгрузишь и сам пересчитаешь. Сам! А мне доложишь. Все! – она метнула трубку на рычаг. – Слава Богу, плиты привезли. Хоть здесь за план спокойна.
– Что ж ты так дергаешься? За план у тебя есть ответственный.
– Это Шимко, что ли? – поразилась Панина. – Да на нее надежда, как на хрущевскую облигацию. Я здесь, она вроде крутится. Отвернулась – уже куда-нибудь усвистала. Работнички, мать вашу!
Дверь приоткрылась, и в нее протиснулось добрейшее конопушечье лицо.
– Слышу шум у Маргариты Ильинины. А это гости дорогие, – не решаясь войти, женщина растеклась радостью прямо через приоткрытую дверь.
– Вот, пожалуйста, легка на помине, – обрадовалась Панина. – Вы думаете, она по делу пришла? От безделья томится. А ну, сгинь!
Видение исчезло прежде, чем она договорила. Панина вздохнула. И тут же внезапно обозлилась:
– Полагаете, хоть кому-то, кроме меня, это надо? Ну, хоть кому-то?! Во! – и преизящнейшая мадам Панина ткнула в сторону ошеломленных милиционеров преизящнейший кукиш. – Мое здесь все. Мое! Не было меня, ни шиша не было. Уйду – и опять не будет.
Вновь телефон прервал пламенную ее речь. Еще не остывшая, она резким движением приблизила трубку к уху, готовясь выплеснуть скопившееся раздражение на звонившего. – Да. Кто? Слободян? Хорошо, соедините… Слушаю, слушаю тебя…Что?! Значит, все-таки уперлись? Ладно, в суд так в суд. Там я сама порешаю. А знаешь что? У нас сегодня как будто вечер! Организуй через девок, чтоб под каким-нибудь предлогом пригласили. Ну, ты понял кого… Там и пообщаемся в неформальной обстановке. Глядишь, и найдем этот самый, прости господи, консенсус… А ты уж и забыл по старости, какой у женщин предлог бывает? Давательный. Все, до вечера!
Она положила трубку, оглядела сидящих, определяя их реакцию на разговор. Поймав глумливую складку на лице Лисицкого, не смутилась. Наоборот, неожиданно подмигнула и вальяжно откинулась в кресле.
– А не вернуться ли нам к нашим, как говорят, баранам? – напомнил о себе маленький опер. – Что все-таки с уценкой получилось?
– С какой именно? У меня их по сотне на год. Да не темни, пинкертон: все-таки не первый день замужем.
– Последняя по тряпкам. Майская, кажется, – с некоторым напряжением припомнил Лисицкий.
– Вон оно что! – смотревший во все глаза Мороз поразился: усталость смыло волной нескрываемой злобы.
– Ну, гад! – оскорбленно прошипела Панина. – Нечего сказать, обзавелась работничком. А я-то и впрямь обнадежилась, что в кои веки в гости заглянул. Помяни, Лисицкий, мое слово: лопнет терпение – придавлю паскуду.
– Толком можно?
– Пятый! – Панина растопырила ладонь, и для наглядности поднесла ее к физиономии оперативника. – Ты уже пятый, кто откровенности тут взыскует. Думаешь, не знаю, откуда ноги растут? Краснов настучал. Так?!
Лисицкий удивился, не слишком, впрочем, естественно.
– Да Краснов, чего там? Послал Господь главбуха! Встречу ту падлу, что мне его сюда рекомендовала, отведу душу. Полгода он у меня. И полгода дрязги. Уже не до работы. Только из ЦК пока, кажется, не приезжали. Ну, так приедут. Я так думаю, – она доверительно сбавила голос. – Еще пару месяцев – и на территорию КБО будут введены войска ООН. Напора у этого дедка хватит… Ладно, слушайте. Но – в последний раз. Облуправление спустило план по уценке. Как это делается, сам знаешь. Мы со всех пунктов стянули всякие залежалые и неходовые ткани на центральный склад…
– Это к Богуну?
– Да вот к твоему любимому Богуну, кстати. Вызвали представителей из исполкома, облпотребсоюза, уценили. Цены, к слову, не наши – товаровед облпотреба определял. Я дала разрешение на вывоз и уехала. Все это хозяйство погрузили на машину и привезли сюда, в контору, подписать накладные. Так этот… в общем, запретил вывозить. Тканей он, дескать, не видел.
– Ну, вообще-то поглядеть он их вроде должен, – вмешался Мороз. – По инструкции.
– Милый, солнечный ты мой! Его ж в комиссию три раза приглашали. Сама приказом включила. Да, наконец, чего проще? Раз уж ты такой бдительностью замученный, оторви задницу, спустись вниз да осмотри шмотье прямо в машине. Логично?
Выглядело логично.
– Так это для вас, для меня. А у него мыши в голове. Теперь бегает, вопит, что в КБО расхитили половину дефицита. Так что, извиняйте, дядьки, но мне ваш визит – не в великую радость. Проверять будете?
Лисицкий удрученно вздохнул.
– Вот что. Вот тебе бухгалтерия, все документы, вот тебе… – она с размаху лупанула ладонью о стену, – Шимко в помощь. Что хошь смотри. Об одном прошу: не назначай ревизии. Опять ведь из графика выбьемся. Да и осточертело. Добро?
– Сама-то уцененное видела? – уклонился от прямого ответа Лисицкий.
– Нет. Если стану на каждой уценке сидеть, то вот этой гадостью заниматься некогда будет. Планами. Мне их доводят, а я реализую. Чтоб другим было за что зарплату получать, – Панина смела бумаги в ящик стола, скосилась на ходики.
– Опять эта стерва где-то шляется, – прорычала Маргарита Ильинична и, уже злее, стукнула в стену.
– А ты не думаешь, что во время уценки действительно списали дефицит?
– Еще чего! Ну, конечно, часть тряпок, что получше, расхватали – на то и бабы. А так, нет… У нас же картотечный учет.
– Завскладом мог нахимичить. За счет пересортицы, – напомнил о себе Виталий.
– Да бросьте вы. – Панина пренебрежительно отмахнулась. – Уж Богун где стянет, там и сядет. Между нами, большего труса я не видела. Иной раз сама подсказываешь, как схимичить. А что вы хотите? Это производство: инструкцию не нарушишь, план не сделаешь. Куда там! Стоит – трясется. А впрочем – попытайте сами.
– Вызывали, Маргарита Ильинична? – Шимко просочилась в кабинет, на всякий случай не отходя от спасительной двери.
– Ну, чего мнешься? – Панина нагнулась, чтоб запереть сейфик. Длиннющие, с пульсирующей жилкой ноги маняще исчезали под юбкой, устемляясь куда-то к шее.
Несдержанный Лисицкий сладострастно зачмокал.
Панина разогнулась, с удовлетворением оценила произведенный эффект, кинула ключи в сумочку. – Так что если Богун воровал, то только вместе с ней. Она председателем комиссии была.
– Чего-й-то вы такое говорите, Маргарита Ильинична? – обиделась Шимко. – Когда-й-то я воровала?
– А это тебе сейчас Николай Петрович объяснит и еще вон товарищ при нем.
– Молоденький, – искательно улыбнулась Шимко.
– А тебе, старой дуре, не все равно, кто тебя сажать будет? – Панина плотоядно ухмыльнулась. – В общем я уехала. Занимайте мой кабинет. Что надо – к Шимко. Общий привет.
– А что сказать, если спросют, где вы?
Панина круто остановилась, с иронией оглядела своего главного технолога. Рядом с обабевшей, сжавшейся от привычного страха Шимко злая, нетерпеливая Панина выглядела задиристой гусыней, вытанцовывающей перед наседкой.
– Поняла, – поспешно сообразила Шимко.
– Во-во. И еще дальше, – сделав общий жест рукой, Панина шагнула в коридор.
Среди абсолютной тишины притихшей конторы процокали, удаляясь, ее каблуки, стукнула входная дверь.
– Не в духе сегодня Маргарита Ильинична, – доверительно объяснила Шимко. – С планом опять не заладилось. Так чего делать будем?
– Вы, кажется, тут по соседству, – бесцеремонно перебил Лисицкий. – Понадобитесь – вызовем. И главбуха пригласите.
– Да, да, понимаю. Но вы уж поосторожней с ним. И если чего, стучите.
– Вы – тоже, – расшаркался Лисицкий, откровенно выдавливая ее из кабинета.
– Пустая бабенка, за то и держат, – он вернулся к столу. – Понравилась, вижу, Панина. Колоритна. Сейчас еще один экспонатик подойдет. Главбух Краснов называется. Это уж полный паноптикум. Похрюкай с ним, чтоб не скучать. Может, какую информацию надыбаешь. Вряд ли, конечно. Зато гарантирую массу удовольствия. А я пока по конторе пошляюсь, сплетнями разживусь. Оченно я это дело уважаю.
Едва он вышел, Мороз пересел на Панинское место, кончиками пальцев передвинул мраморный чернильный прибор, покрытый золотистыми пятнами. Рядом терпеливо вздохнули. У края стола стоял усохший старик со сдвинутыми на лоб очками и всепонимающе наблюдал за Морозовскими гримасами.
– Примеряетесь? Похоже, новую мебель завозить будем? И приказ уж подписан? – продребезжал он.
– Я, собственно, из милиции, – Виталий смешался и оттого обозлился.
– А, бывает. А то я подумал, может, новый директор?
"Ни черта ты не подумал, гнида старая".
– Вы, собственно, присаживайтесь.
– Да уж сяду, – Краснов пристроился к крайнему стулу, – то ли сел, то ли ноги подогнул. – Только имейте в виду, что мне еще отчет делать. Так что рассиживаться некогда.
Тут же оскорбленно вскочил:
– И что у вас за работа такая? Выпытывать, вынюхивать. Неприятные вы все-таки люди. Людишки! Вот так точнее – людишки!
Главный бухгалтер удовлетворенно забарабанил пальцами по столу.
– Вы что, знаете меня? Видели хоть прежде? – поразился Мороз.
– Не знаю и знать не хочу. Подумаешь, не знаю я его. Фигура какая! Шишка – два вершка. Я дружка вашего зато Николай Петровича распрекрасно знаю. Тот еще прохвост.
– Почему прохвост? – Мороз слегка растерялся. – Прохвост-то отчего?
– Ну, может, не прохвост, – неожиданно легко пошел на попятный Краснов. – Это я, скорей всего, погорячился. А все равно: с Паниной приятельствует. Раз так, значит, прохвост и есть. Все вы одинаковы – только вынюхиваете. А толку чуть.
– Вам-то чего нас бояться? Вы, говорят, сами правдоборец. А мы все-таки контролирующие органы.
– Знаю, как вы контролируете. Вон Лисицкий пришел по зиме к Богуну на контроль, а тот ему бац пыжиковую шапку – и весь контроль.
Мороз смутно припомнил закутанную в целлофан шапку на шкафу, прямо над головой Лисицкого: да, тяжелы следы блата.
– Жалобы-то сами писали. Никто не заставлял.
– А не вам писал. Кто вам, таким прохвостам, писать будет? – довольный собой, Краснов хихикнул. – В народный контроль писал. Народу значит. Им всё и отдам.
– А проверять все-таки мы будем. Жалобу вашу народный контроль к нам переправил, – неожиданно для самого себя соврал Виталий: очень захотелось вывести из себя вздорного старика – чтоб самому не наорать со злости. Впрочем не слишком-то и соврал: рупь за сто – сидит уже какой-нибудь клерк в КНК и мозгует, куда б "отфутболить" склочную бумаженцию.
Полученного результата он не ждал и не хотел. Рот старика перекосился, морщинистое, словно мятый пергамент, лицо пошло пятнами, голова мелко задрожала, в груди что-то угрожающе забулькало.
– Не будет, – просвистело в воздухе. И вслед за тем тонко и коротко взвизгнуло. – Не бывать!
И уже истошно закричал, заливая жутким звоном прохладное помещение КБО, главный бухгалтер Краснов:
– Все одно правду найду! Кого хошь подсылайте, найду! До ЦК! До Совмина! Не для того! – голос резко сорвался, и дальше захрипел, страстно и безумно. – Не для того в войну, по колено в крови… Чтоб теперь бендеровцы недобитые страну по крупицам. Державу российскую!
Пораженный Мороз видел, как неестественно быстро трясется на дряблой шее старческая голова – "не обломилась бы ненароком". Он ждал, что в кабинет ворвутся люди и кинутся помогать несчастному. Но никто не вбежал и даже в коридоре шум не усилился. Это немного его успокоило: видно, подобные сцены были здесь не в диковинку. Да и Краснов внезапно оборвал крик, – будто струна оборвалась. Стало так тихо, что Виталий явственно расслышал голос Лисицкого и отдаленный смех. "Анекдотцы девочкам травит", – неприязненно сообразил он.
В дверь все-таки заглянули – Шимко. Она осуждающе посмотрела на согбенную спину главбуха:
– Степан Павлович, что ж вы опять? Некрасиво. Что о нас товарищ подумает? Поприличней бы себя вести надо.
– Уйди, воровка, – не оборачиваясь, выдохнул Краснов.
Отвечать, впрочем, было уже некому: ободряюще улыбнувшись Виталию и напоминающе кивнув на стену, Шимко вышла.
– Да, отец, умеешь ты шороху нагнать, – хмыкнул Мороз. – Был бы помоложе, залепил бы я тебе с левой успокоительного.
– А знаете, что? – Краснов быстро перегнулся через стол, окатив Виталия ароматом гниющих зубов. – Пожалуй, я вам все и расскажу.
– С чего бы вдруг? – Мороз на всякий случай слегка отодвинул кресло.
– Потому что верю, – прошептал Краснов заискивающе. – У меня вообще на хороших людей чутье. Непорченый вы.
– Вообще-то было бы полезней, если б наши отношения как-нибудь поровней развивались, – предложил Мороз.
– Так и меня поймите, – главбух прочувствованно прижал сухие кулачки к груди. – Вы-то появились и ушли. А я здесь остаюсь. Маргарита Ильинична, она на нервах фугу какую-нибудь сыграть – великая, знаете, мастерица. А нервы-то не те. Да вам, должно быть, тут наговорили?
Он пронзительно прищурился, набрал воздуху:
– А я нормальный! Слышь ты, проверяло?!
Мороз, окончательно отбросивший политес, хлопнул кулаком по столу, и голос старика, вспорхнувший было, послушно осел:
– Да нет, я ничего! Нервы. А так ничего. Вы им не верьте! Я ж как пришел – вижу, бухучет запущен. На складе даже картотека толком не ведется. Завцентральным складом отчетов и то не пишет. За него бухгалтер делает. Это ж кому выгодно, а?
Он вновь прищурился, уже победно:
– То-то. Я к Паниной. А она меня куда, словом, подальше. Знай, мол, свое место. А мое место – в строю! – решительно заявил Краснов и , значительно ткнув пальцем в стену, перешел на шепоток. – Вот тогда я за документы и взялся. Раскопал, словом. Все они у меня теперича здесь! Великую войну я им объявил. Давайте вместе! Вашу руку, товарищ! Рот-фронт!
Старик принялся втискивать Морозу шершавую ладошку.
– Только сами-то вы, юноша, уверены, что хотите правду узнать? Она ведь тяжела, правда. За этими гнусами, – он выразительно потыкал в директорский стол, – большие подлецы стоят. Так что крепко подумайте.
От всех этих коловращений Мороза слегка замутило.
– Хочу – не хочу. Приходится, – буркнул он.
– И то хорошо, что душой не кривите. С Паниной бороться – наука трудная. Ох, трудная!
– Слушай, отец. Давай договоримся, – Виталий решил, что хватит с него фарса. – Есть сигнал. Отсюда танцуем: кто, когда, где, сколько и чем подтверждается. То есть, вопрос-ответ. Для начала: почему так уверен, что в КБО совершаются замаскированные хищения?
– Потому что воры!
– У! – Мороз заскулил, поймав себя на подражании Паниной. – Опять двадцать пять. Да воры-то в чем? Что украли?
– Так ясно же, – в свою очередь рассердился Краснов. – Материал покрали, на сторону продали и – списали.
– Хорошо. Раз так уверен, убеди меня.
– Вас?! Я – вас?! Да ваша профессия – подозревать. Сигнал-то вы получили. А убедить можно того, кто убедиться желает…А вот я щас опыт проведу, – Краснов по-молодому метнулся к двери. – Прям сейчас. Доказательства ему подавай! Ишь, деловой!
Было слышно, как шаркают по коридору стоптанные тапочки.
" Смыться бы из этого дурдома", – безысходно помечталось Морозу.
Опять заслышалось мышиное шуршание. "Идет, мучитель".
– Вот, доказательств хотели? Извольте. На блюдечке, так сказать. Если сами не умеете, – Краснов выложил из-под рубахи бумажный рулончик. Тут же прикрыл его сверху. Вид главбуха сделался торжествен.
– Здесь, на этих скромных листах бумаги, бесспорно, документально доказано, что во время уценки шестнадцатого мая сего, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, уценено самое ценное из того, что за несколько месяцев пошили два крупнейших наших швейных цеха. Так-то! Да вы сядьте, – Краснов заботливо подставил стул.