Ещё не всё потеряно, думала я, поправляя рыжие локоны перед запылённой витриной. И надо жить. Отоньке повезло - она вырвана из гибнущей семьи. И нужно радоваться, наступив на горло собственной песне, поборов эгоистичное желание видеть дочку рядом с собой. Она не должна разделить участь всех Бабенко!
Кроме того, Октябрина приравнена в правах к детям Падчаха. Он заявил об этом при разводе. Но так будет лишь при том условии, что я исчезну навсегда. Ота и сын Падчаха Алхаст будут считаться близнецами, детьми его старшей жены Альбики. Ведь между ними разница всего три дня. И матерью моя доченька будет называть эту важную, фанатичную даму.
Ради счастья Отоньки я согласилась на это кошмарное, издевательское предложение. Подписала бумаги на турецком языке, даже не попросив их перевести на русский. Но и в том случае я всё равно не смогла бы их прочесть. Слёзы лились из глаз, сознание меркло. И чем тут поможешь. Чем?…
Ребёнка всё равно не отдадут, раз Падчах так решил. Но могут поместить к бедным родственникам, а то и к прислуге. И жить моя доченька станет соответственно. А я никак не могу этого допустить. Обыкновенная "наташа"*, проститутка, каких в Стамбуле навалом, москвичка украинского происхождения, принятая из жалости в дом, никакой радости девочке не доставит. Наоборот, Ота станет стыдиться, переживать. А потом придёт страх, что об её тайне узнает любимый человек.
А так она будет считаться законной дочерью Падчаха от второй жены. И брат Алхаст впоследствии будет о ней заботиться, как о родной сестре. Да, она действительно сестра Алхасту, только троюродная, да ещё внебрачная. Кроме того, нечистой крови…
Я буду рыдать в ночи, стонать, как вот сейчас. Если станет совсем невмоготу, напьюсь. Кольнусь даже - наркоты в Москве много. А потом умру, и меня отвезут на Николо-Архангельское кладбище, где теперь покоится вся моя семья. Я сегодня видела фотографии среди цветов и венков. Но перед тем как уйти из этой жизни, я должна обеспечить богатую, спокойную жизнь моему ребёнку.
Я не могу больше ни в чём себя упрекнуть. Больше жизни любя Октябрину, я понимаю, что в Турции ей будет гораздо лучше. Я согласна ради этого расстаться с ребёнком навсегда. Так было уже, когда я "погружалась" в банду, оставив дома четырёхмесячную дочь. Иначе задание было не выполнить, и бандитов не взять.
Теперь же мне будет гораздо легче справиться со своими чувствами. Ведь не каким-то посторонним людям я оказываю услугу, а самому родному, бесценному существу. Дочка ни в коем случае не должна отвечать за мои грехи, страдать вместе со мной…
- Слышь, "солома"* не нужна? - шёпотом спросил у меня парень в грязной джинсовой куртке. - Товар кончается, дёшево отдам…
Патлы у него сальные, глаза безумные, изо рта воняет. В таком виде непозволительно торговать даже наркотиками. Я отрицательно помотала головой, отвернулась и еле сдержала рвоту.
- Тогда эфедрин могу устроить. - Парень решил, что "солому" не употребляю, и предложил более благородный вариант. - А метадон? Слушай, у меня триметил-фентанил есть…
Парень навалился на меня, пытаясь толкнуть за ларёк.
Но я нагнулась, нырнула ему под руку и прошипела:
- Ничего не надо, сваливай! Ошибочка вышла…
- Надо тебе, надо! - гаденько улыбнулся сбытчик, жирно сплюнул на асфальт и затерялся в толпе.
А я проглотила слёзы и подумала, что кокаин сейчас не помешал бы. Но нельзя поддаваться минутной слабости, особенно находясь при исполнении. Ведь так оно и есть - не сейчас нужно ехать на улицу имени 800-летия Москвы. Там живёт бабушка Наталии Логиневской, которую сразу после Нового года нашли убитой в Измайловском парке.
По делу маньяков я работаю с сегодняшнего дня. Первая неделя после приезда у меня была занята уже привычными скорбными хлопотами. Тупо глядя на "форд" "скорой помощи", приехавший со стороны Рязанского проспекта, я вспоминала свежую Липкину могилу. На ней, в лентах и бутонах роз, стоял большой цветной портрет. Под ним - дощечка с датами жизни. Потом её заменит красивая каменная плита.
Теперь мне всё равно, маньяков ловить или ещё кого. Дальше кладбища не попаду. Андрей - молодец, понимает моё состояние. Он сразу объяснил суть дела, которым сейчас занимается. И предложил присоединиться к группе агентства, работающей по маньякам. Сказал, что их, предположительно, двое. Может быть, и больше. По крайней мере, уж точно не один.
Я никогда не согласилась бы на такое, останься Ота со мной. Но, раз теперь за дочку отвечает Падчах, я буду работать на агентство Озирского, как делала это раньше. Больше-то мне всё равно заняться нечем. На Звенигородке, в жуткой пустой квартире, меня никто не ждёт. И поэтому я согласна ночевать хоть на чердаке, хоть в подвале. Лишь бы не видеть тот дом, где ещё три года назад жила шумная дружная семья, хоть и потерявшая кормильца…
Когда нам было тяжело, не хватало денег, опускались руки, мама всегда говорила: "Семейное счастье даром не даётся. Но, раз детишек много, ты никогда одна не останешься. Всегда будет, кому помочь. Вырастут Липка с хлопцами, у всех будут семьи, дети. Сколько родных людей! Будете собираться за столом по праздникам. Да и в беде не так тяжело покажется…"
Мама утешала себя в первую очередь. Её ведь часто называли сумасшедшей, потому что родила четверых. Говорила, что один или два прута переломить куда легче, чем шесть или двенадцать. Вместе и на холоде теплее, и в голоде сытнее. Но не сбылось, не получилось большой семьи с оравой внуков для мамы. Никогда не вырастут братья, не женятся. И мы с Липкой не смогли уберечь своих малышей.
Я навеки рассталась с Отонькой, потому что не могла поступить по-другому. А Липкиного сына украли из квартиры в ночь убийства. По горячим следам его не сумели найти, несмотря на все старания Озирского. Это означает только одно - надежда тает с каждым часом, с каждой минутой. А потом исчезнет совсем…
Когда я летела из Стамбула в Москву, всю дорогу ревела, кусала носовой платок. Грызла пальцы, ногтями царапала ладони. Утешала себя только тем, что смогу помочь сестре с племянником, если уж собственная личная жизнь разбита вдребезги.
Но Озирский, встретивший меня в аэропорту, сразу же сообщил страшную весть. Липка зарезана прямо в нашей квартире, пасхальным вечером. Вероятно, это сделал Коля Матвиенко, который ревновал её уже давно. А маленький Андрейка пропал, и найти его пока не удалось.
Лишь после этого он спросил меня, где же Октябрина. Я ведь собиралась приехать с ребёнком. Я попросила шефа подождать, дать мне прийти в себя после страшного известия. И только через неделю, свыкнувшись с мыслью о том, что никогда не увижу Липку, я рассказала свою горестную историю.
Странно, но я не испытываю ненависти к Кольке Матвиенко. Даже удивляюсь этому, но ничего не могу с собой поделать. Колька не мог сделать это в здравом уме. Он был и в детстве куда мягче меня. Я лезла в драки, и Колька разнимал нас с соседскими мальчишками. А потом мазал зелёнкой мои ссадины и уверял, что ничего не расскажет тёте Рине - чтобы не заругала.
Как же ему тяжело пришлось, бедному, если он решился на преступление! Жалостливый, застенчивый, добрый хлопчик… Он не убийца, нет! Колька - лишь орудие, как наш кухонный нож. Сам по себе он не может быть виноватым.
Я подставила солнцу мокрое от слёз лицо. Попыталась представить себе Кольку. Его пёстрые, как птичьи яйца, глаза, пегую чёлку, оттопыренные уши. Прошлым летом мы встретились, и я удивилась, что Колька совсем не изменился. Он остался тем же тощим, вертлявым мальчишкой, с которым мы хоронили кузнечиков в спичечных коробках. И Колька переживал взаправду, даже плакал.
Я уже не говорю о том, что было после кончины их цепного пса Байкала. Тут Колька чуть не бросился в яму за дворнягой. Ещё один день, вернее, вечер всплыл в памяти. Мы с Колькой ехали по шоссе на велосипедах. У меня был "Школьник" без рамы, у него - мальчиковый "Орлёнок". Кругом была степь, вдали высились терриконы. Прямо перед нами заходило красное солнце. И небо было безоблачное, как наше детство.
Липку мы нянчили вместе. По очереди катали её коляску, учили сестрёнку ходить. Справляли её первый день рождения, и несколько дворов гуляло до утра. Колька Липку очень любил. И я до своего приезда в Москву радовалась, что именно он станет моим зятем. Не вышло у нас пожениться, но всё равно станем одной семьёй. И вдруг слышу от Андрея, что главный подозреваемый - заядлый голубятник, юннат, кроткий и трогательный Колька…
Когда в последний раз гостила в Донбассе, ещё в девяностом, Колька показывал своё птичье хозяйство на чердаке. Он махал шестом с привязанным к его концу флажком. От него я и узнала, что в Москве на подоконниках гадят скалистые голуби, а есть ещё много разных пород.
Микола особенно любил турманов: чёрно-пегих, красно-пегих, серых московских. Он за бешеные деньги тогда купил белого русского бородуна. Эту старинную породу вывели ещё в восемнадцатом веке для графа Орлова. На Галину Петровну, Миколкину мать, это не произвело никакого впечатления. Она не выдрала сына лишь потому, что ему уже было пятнадцать лет. Правда, неделю с ним не разговаривала.
Микола наказания не заметил, он помешался на бородуне. Кроме него, никого не видел. Часами мог рассказывать про "божьих птах", как часто называл голубей. Без него я никогда не узнала бы, что есть Бакинские бойные голуби и бухарские барабанщики. Воркование последних, объяснил Колька, напоминает барабанный бой.
Где же теперь все его подопечные - курчавые, чубатые, с мохнатыми ножками? Ненормальная я баба! Человек родную сестру убил, племянника похитил, а я о голубочках его печалюсь…
Но ведь и я не безгрешна. Та Оксанка, что лазала на голубятню по приставной лестнице, не подозревала, что убьёт пятерых. Что пойдёт по заданию руководства на позор и на смерть. И душа её зачерствеет, как хлеб - когда-то горячий и мягкий.
Колька никогда не был особенно ревнивым. Может быть, он скрывал истинные чувства. Гасил пожар страстей? Пытался, глядя на голубей, очиститься душой? Не знаю. Каждого голубя Колька выхаживал, если тот заболевал. Когда любимого "спортивного" сожрал сокол, Колька буквально по земле катался. Я боялась, что он свихнётся.
Все мы за последнее время осатанели, стали жестокими, возбудимыми, нетерпимыми, не умеющими прощать. И жизнь человеческая для нас - тьфу, дешёвка. Если затронуты личные интересы, амбиции, или ущемлено самолюбие - бей!
Колька сделал мне предложение на крыше голубятни. Сказал, что я разделяю его интересы, и потому смеяться не стану. При Липке он про голубей не вспоминал. Наверное, разорился на кормах. Там же много чего нужно покупать - зерно, просо, семечки, горох, кукурузу, ещё что-то. Конечно, на мать он птиц не оставил, когда уехал работать в Москву. Наверное, распродал их по дешёвке или подарил кому-то.
И стоит теперь его голубятня пустая. А вернётся ли Колька в Донбасс? Жив ли он сейчас? Может, потому я так спокойно о нём вспоминаю, что мы с ним оба должны отбывать срок. И не мне его судить. Не мне - это точно.
- Послушай, может, надумала брать товар?
Уже знакомый парень дёрнул меня за рукав. И я испуганно заморгала.
- Тут недалеко, парочку остановок к МКАД проехать. Я с собой всё-то не ношу, только "солому"…
- Сказала уже, кажется!..
Я выдернула руку и вошла к метро, потому что опаздывала. Мало того, что я самовольно поехала на кладбище, потеряла там два часа, так ещё и напилась, как свинья! Не хватало, чтобы меня с этим типом увидели. Ещё подумают, что - его клиентка! Если не повезёт, но и арестовать могут. Оно мне надо?
Лишь бы в метро не заметили, что я с бодуна. Мне отсюда с Бескудниково пилить и пилить. Ладно, Андрею всё можно объяснить, он поймёт. Как тут не напиться? Да и бабушка Логиневской скорее поверит, что я - подружка Наташи. Никто другой пьяным к ней не придёт…
Я чуть не налетела на книжный лоток, потом - на стенд с газетами. И поняла, что дошла до кондиции. Свою роль, впрочем, я помнила прекрасно. Лишь бы только эта бабушка оказалась дома.
Рассекая толпу, я направилась к входу в метро. Между прочим, вспомнила, что в сумке у меня лежит школьная тетрадка - Липкин дневник. Бедной девчонке не с кем было поделиться наболевшим. Ребёнок грудной, мужикам всё время некогда. А сестра застряла в Турции, плюнула на неё. И семью не сохранила, дура, и Липку не сберегла…
Странно, но я не удивлялась тому обстоятельству, что снова еду в московском метро. Год, даже больше, прожила в Турции - в Стамбуле и на морском побережье. Если требовалось куда-то ехать, звала шофёра с "мерседесом". Та жизнь словно приснилась, и я не ощущала сердечной боли при мысли о роскошном доме, не сожалела об утраченных возможностях. Я так и не приучилась командовать слугами, услаждать себя восточной негой.
Турция словно привиделась и растаяла с первыми лучами весеннего солнца. Если бы не нелепый разрыв с мужем и не разлука с дочерью, я была бы совершенно спокойна. Первое потрясение после гибели Липки прошло. Теперь я ощущала только светлую, тихую печаль. Брела по платформе навстречу выходящему из депо метропоезду, будто на заклание - обречённо, покорно, не пытаясь возмущаться или противиться.
Нам с Андреем есть, о чём поговорить на досуге. Он ведь тоже потерял жену и детей. Глядя на рекламу часового магазина "Рубин ЮСМА", висевшую в вагоне, я вспоминала, сколько этот человек сделал для нас. И покойная Франсуаза - тоже. За что тёща так обозлилась на Озирского? Запретила видеться с детьми, посещать могилу жены на острове… Наверное, всегда была недовольна, что он из России. А тут ещё такое произошло с единственной дочерью! Но причём здесь Андрей? Этот камень мог упасть и на него самого, и на кого угодно…
Шеф посоветовал мне спасаться работой. Сказал, что только она одна сможет если не полностью залечить душевные раны, то хоть немного приглушить боль. Теперь я одна, и Андрей один. В третий раз он лишился жены. И клянётся, что никогда больше ни с кем не распишется. Может, нам с ним сойтись? Пока об этом нет и речи. Но кто знает, что будет потом? Ведь нужна же ему женщина - молодой мужик, темпераментный.
- Мне больше и делать нечего, кроме как маньяков ловить. Хуже не будет, - согласилась я. - Ставь задачу.
- Вот и мне ничего другого не остаётся, - подтвердил Озирский. - Спасибо тебе, Ксюха! - Он пожал мою руку и сел обратно в кресло. - А теперь слушай…
Я собиралась в метро читать Липкин дневник, но сидела неподвижно, смотрела на рекламу часов. Думала, куда мог подеваться Колька Матвиенко. Ничуть не удивилась бы, узнав о его самоубийстве. Вряд ли он сможет спокойно жить, когда придёт в себя и поймёт, что натворил.
Но на убийство Андрейки Колька ни за что не решится. Значит, оставит ребёнка в людном месте, чтобы его вернули домой. Зачем унёс Андрейку из дома? Наверное, не понимал, что делает. Или боялся, что соседи услышат плач, захотят узнать, что творится в квартире? Лучше всего на этот вопрос ответил бы сам Николай. Так найди его теперь! Возможно, и в живых-то нет горе-убийцы…
Озирский просматривает все сводки о младенцах, найденных в Москве после четырнадцатого апреля. Несколько раз даже выезжал в больницы, в отделы милиции, когда обнаруживался мальчик примерно восьми-девяти месяцев. Озирский не ленился и лично осматривал каждого. Даже мотался в Тулу, в Рязань, Владимир, Калугу и Смоленск. Сегодня утром он уехал в Ярославль. Напоследок оставил Тверь, хоть там давно уже не находили подброшенных детей такого возраста. В основном были мёртвые, новорождённые.
Вчера Андрей вернулся из Питера, где посещал приют "Маленькая мама". Туда тоже подкинули младенца мужского пола. Там проживают такие же мамаши, как Липка. Надо было её туда поместить. За этими девчонками глаз да глаз нужен, раз сподобились так рано родить…
В московский офис агентства Озирского то и дело приходили нищие, которые якобы видели Миколу с Андрейкой. Их грязные, шумные отпрыски бегали по кабинетам. Шеф, только что приехавший на джипе из Смоленска, одновременно брился, пил кофе и выслушивал доклады. Швейцарские паласы после их ухода приходилось пылесосить с шампунем.
Одна из попрошаек сказала, что запомнила бедно одетого парня с ребёнком на руках. Младенец был в богатом конверте, на подстёжке. Парень плакал, никого не стесняясь, вытирал глаза кулаком. Было это вечером, уже после восьми. Точно она не помнит, потому что часов не было. По фотографии уверенно опознала Миколу Матвиенко, а также Андрейку. Было это на Курской-радиальной.
Выслушав тётку, Озирский сунул ей пятьдесят тысяч одной бумажкой и выпроводил вон. Судя по тому, что Миколу потом видели у Трёх вокзалов, с Курской он не уехал. Ветеран Чернобыля, который давным-давно искал справедливости в Москве и жил на вокзалах, видел Миколу с Андрейкой на Ярославском. Там парень якобы жевал гамбургер, записал его колой, а ребёнка поил кефиром. Ничего подозрительно в поведении Миколы никто не заметил. Ребёнок, вроде, хныкал, но с кем не бывает? Все эти показания ветеран Чернобыля перемешал проклятием в адрес чиновников из приёмной Президента.
- У меня есть сведения, что похожий парень покупал на Ленинградском вокзале билет до Твери, - сообщил мне Андрей. - Это было в девять часов вечера. Хитёр бобёр, не ожидал от него такого. Думал, что на Киевский двинет, или на Курский. Так что, скорее всего, нужно проверять все станции по этой ветке…
Я уже пересела на линию, ведущую к конечной станции "Алтуфьево". Поезд сейчас только что отошёл от "Петровско-Разумовской". Водка сделала своё дело, и я почти спала, развалившись на сидении. Толстый дядька рядом со мной пытался уменьшить свои объёмы, не желая препираться с пьяной девицей.
Ярославское направление проверили, и никого не нашли. Теперь осталось прошерстить Санкт-Петербургское. При подъезде к станции "Владыкино" я окончательно разомлела, и мне приснились волны Чёрного моря. Они были мутные, как зелёные щи, с гребешками и стебельками тины. Я сидела на берегу, на камне, и плакала.
В тот день Падчах позвал двух мужчин. Я раньше видела их в гостях у мужа. Они приезжали по пятницам. Видимо, это были какие-то его родственники. В их присутствии Падчах трижды произнёс одно слово - "таляк"*. Таким образом, произошёл наш развод. И я сразу же пошла собирать вещи.
Багаж у меня получился внушительный. В аэропорт его везли на двух машинах. Чемоданы до сих пор лежат на таможне. Драгоценности все тоже там. На мне только те, что были в момент отъезда. Руслан объявил мне, что, по Корану, лишь взрослые дети безоговорочно остаются с отцом. Маленьких может взять жена. Но разве я хочу, чтобы Ота потеряла право на весьма неплохие деньги?
- Наследство делится следующим образом, - объяснил бывший муж. - Сыну - долю, подобную доле двух дочерей…
Хоть Алхаст получит вдвое больше, чем две маленькие дочери Падчаха от других жён и моя Октябрина, сумма всё равно будет внушительная. Власть мужа не распространяется на имущество жены. Я вернулась из Турции зажиточной, по московским меркам, дамой. У меня есть даже автомобиль "ауди", но он пока не растаможен.
Но я вынуждена была признаться себе, что и автомобиль, и золото мне ни к чему. Лишь бы Октябрина дремала сейчас у меня на руках, прильнув головкой к плечу! Она - непоседа, лазает везде, хватает любую вещь, пробует на вкус. А уж потом пытается найти её какое-то иное применение.