Платья и украшения не любит. Обожает шорты, джинсы, майки, водолазки. Волосы у Оты чёрные, блестящие, стрижка короткая - почти как у мальчишки. И полный рот зубов. Она любит скалиться. Пугает так - словно хочет укусить. Но самое лучшее в ней - карие глаза с очень длинными ресницами. Уже сейчас дочка умеет смотреть по-разному - и загадочно, и сердито…
Тогда, вечером, мы долго говорили с Озирским в офисе на Каширке. Он спрашивал, почему всё так произошло с Падчахом. Выслушав мою горькую исповедь, шеф заявил, что я зря такой ценой выгораживала его перед генералом Горбовским после покушения на генерала Ронина. Но, если уж так случилось, нельзя было говорить об этом Падчаху.
Тогда, прошлой осенью, Андрей был арестован по обвинению в покушении на милицейского генерала Антона Ронина. Саша Николаев, мой давний друг, от которого я не ожидала подвоха, пригласил меня на Литейный. Генерал Захар Горбовский якобы хотел кое-что уточнить. Я согласилась встретиться с ним, думая, что помогу этим Андрею. Готова была мчаться не то что в Питер, а хоть на край света. И доказывать, что Андрей - не террорист, не киллер, и сам тогда уцелел лишь чудом.
Николаев встретил меня на вокзале. Помню, что шёл проливной дождь. В лужах плавали жёлтые листья. Я помнила, что Озирский говорил мне раньше о Ронине. Да, хотел расправиться с ним, свести счёты за октябрь девяносто третьего. И просил меня помочь ему в этом деликатном деле.
Я отказалась, уехала во Владивосток для "погружения" в банду Никиты Ковьяра. И мне казалось, что всё уже в прошлом. Машина Ронина действительно взорвалась, но мы с Андреем отношения к этому не имели. И уж никогда бы я не подумала, что Николаев попросит меня дать показания против Озирского, нашего общего шефа.
- Мы с Сашей приехали в Главк одиннадцатого октября, - говорила я Андрею. - Я сама его торопила. Думала, что мои показания помогут тебе. А оказалось, что Николаев хотел тебя утопить…
Мы с шефом пили кофе в офисе, на Каширке. Там было пусто - только у дверей дежурил полусонный охранник.
- Я не хотела рассказывать тебе ту историю. И это было легко - мы ведь подолгу не виделись, - пояснила я. - Ты очень расстроился? Ведь разобрались же и освободили. Правда, всё это время я считала, что в таком исходе есть и моя заслуга. Пусть маленькая, но есть.
- Мне Сысоич в лицах передал тот допрос, - сообщил шеф, затягиваясь сигаретой. - Так что я давно всё знал. Конечно, генерал мог о чём-то и умолчать. Только не понимаю, почему ты об этом вспомнила? Я ведь спрашивал о причине развода с Падчахом. Это между собой как-то связано?
- Напрямую, - ответила я. шеф даже вздрогнул.
- Каким образом? - Он сделал свои огромные глаза её больше.
- Захар Сысоевич сомневался в твоих дурных намерениях относительно Ронина. Я это заметила. Он к тебе прекрасно относился. Переживал, всё время тёр сердце. И глаза у него такие несчастные были. Как будто он мысленно просил сказать что-то хорошее о тебе…
- Горбовского той же ночью увезли в госпиталь с обширным инфарктом. И с трудом спасли, - подтвердил Андрей. - Теперь-то всё нормально. Полгода прошло, особых осложнений нет. Сысоич вышел на работу, так что тут всё о’кей. Так почему же допрос послужил причиной вашего развода? Какое отношение к этому делу имел Падчах?
- Никакого. Николаев потребовал, чтобы я поклялась Аллахом…
- В чём? - удивлённо перебил шеф. - Ах, да, ты же приняла ислам.
- В том, что ты не посылал меня убивать Ронина или как-то по-другому ему вредить, - пояснила я. - Это было очень важно, и для Горбовского тоже. Николаев уверял генерала, что ты ему поручал то же самое. Сам понимаешь, что это тогда означало. Для тебя, в первую очередь. Я должна была это всё подтвердить…
- И ты отказалась? - дрогнувшим голосом спросил Андрей.
- Да. Я отказалась под протокол, подписала каждую страницу. Но Николаеву этого показалось мало. Он попросил генерала взять с меня клятву на Священном Писании. В моём случае, на Коране. Но, раз Корана не было, Саша сказал, чтобы я поклялась Аллахом…
- В том, что я не посылал тебя с заданием к Ронину?
- Вот именно.
- И ты поклялась?
- Да. Горбовский очень обрадовался. Николаев стоял, как оплёванный. Я дала ложные показания, совершила преступление. Конечно, это плохо. Но неужели я могла допустить, чтобы тебя надолго посадили? А вдруг расстреляли бы?…
- Ну, это вряд ли, - усомнился шеф. - Правда, умри Ронин, я бы сам пулю в висок пустил. Там ведь ещё двое моих людей погибли, отличные ребята. А за помощь спасибо, Ксюша. Я всегда знал, что могу на тебя положиться.
Андрей выпустил из носа кольца дыма, похлопал меня по плечу. Я поёжилась, как от холода.
- Захар мне об этом не говорил. Но теперь я знаю, как было дело. Сашок сам предстал лжесвидетелем. Он без боя не сдаётся. Я эту черту у него приметил ещё в подпольной секции карате. И, значит, пошёл ва-банк…
- Да, он потребовал, чтобы я поклялась Аллахом. Сказал генералу: "Оксана приняла ислам. Ни один мусульманин не сможет солгать, призвав в свидетели Аллаха". У Захара Сысоича глаза на лоб полезли. Я поняла - если не поклянусь, он ни в чём мне не поверит. По крайней мере, горчинка останется. А, значит, и тебе будет хуже.
- Значит, ты поклялась, - подытожил Озирский. - Это ведь действительно серьёзно, если ты мусульманка. У нас "ей-богу" говорят и врут, а там так нельзя.
- Теперь я хорошо это знаю. Надо, вероятно, объявить об отречении от веры, раз я так согрешила. Впрочем, Падчах может мне это устроить. Но он говорил при расставании только о брачном контракте - что мне отходит, а что у него в доме остаётся. Оказывается, я подмахнула условия, при которых должна отдать Падчаху дочку, если мы расстанемся. Она ведь его родственница. Год назад мне развод казался невозможным. Мы так любили друг друга! Казалось, ничто нас не разлучит…
Кондиционер делал воздух в офисе пресным, без единого запаха. Но всё равно мои глаза щипало - от слёз. И опять вспомнились пенные волны Чёрного моря. Я тогда еле удержалась, чтобы не утопиться.
- Брачный контракт и составляется во избежание недоразумений при разводе, - задумчиво пояснил Андрей. - В таких случаях процессы проходят быстро, легко. Людям ведь и без того тошно. Если условие контракта в отношении Октябрины было соблюдено, мы можем надеяться только на добрую волю Падчаха. Иначе ребёнка не вернуть. Когда страсти улягутся, я попытаюсь найти Эфендиева. Подключу нашего общего друга. Падчах прислушивается к его мнению. Они между собой побратимы. Ты знаешь, что я неоднократно оказывал помощь Мохаммаду. И его отец не может об этом забыть…
- Одно хорошо, что Мохаммад тогда воевал, - призналась я. - А то шлёпнул бы меня и "ах" не сказал. Он - фундаменталист, фанатик, я знаю. И был категорически против брака Руслана со мной. Но с отцом, конечно, не спорил. Говорил только, что сало - любимая еда украинцев. И я до конца жизни буду нечиста…
- Да, с Мохаммадом ты бы так легко не рассталась, - согласился Андрей. - Отступничество от ислама в шариате записано как одно из самых страшных преступлений. А Мохаммад Эфендиев живёт именно по этим правилам. Хорошо, что Руслан Элдарович - всё-таки советский человек, поэтому и отнёсся к тебе достаточно лояльно. Я знаю, какое мощное сопротивление пришлось преодолеть Падчаху, чтобы взять тебя в свой дом. И теперь ему, наверное, очень обидно. Легче было скрыть размолвку, но он предпочёл поступить по-другому. И до сих пор, наверное, ему припоминают эту ошибку. Помнишь, как сказано в Коране? "… Женитесь на всех, кто приятны вам, женщинах - и двух, и трёх, и четырёх", - улыбнулся Андрей. - Слыхала? Я слышал эту фразу именно от Падчаха. Он объяснял, почему берёт тебя в жёны. Ты была приятна ему, и это как минимум. Кроме того, Октябрина оказалась их родственницей. Руслан не мог оставить вас без помощи. Просто привести в дом женщину нельзя - надо оформлять брак. Ваш союз с Падчахом не был временным?
- Нет, хотя и такой вариант мы тоже обсуждали. Всё было, как полагается. Навсегда, без планируемого развода. И мы не были стариками, чтобы заключать временный брак на остаток дней…
Я много раз слышала от мужа такие выражения, употребляемые в шариате. Сразу вспомнила, как мы хорошо жили в Турции, и у меня сел голос.
- Ты считаешь, что Падчах любил меня? И моя ложь - не просто повод для развода?
- По крайней мере, он очень тепло, нежно к тебе относился. И держал бы тебя в своём доме сколь угодно долго. Дочку нелюбимой жены Падчах никогда не приравнял бы в правах к своим детям. Да, кстати, интимный вопрос, - усмехнулся шеф. - Ты не беременна?
- Нет, к сожалению. У нас почему-то не получалось. Но ты знаешь, что со мной перед этим было. Отку в ванне рожала. А потом - публичный дом, бандиты в Братеево. Наверное, они и виноваты. Врачи предупреждали, что я могу остаться бесплодной.
- Скорее всего…
Озирский скрипнул зубами. Должно быть, пожалел, что те мерзавцы так легко отделались.
- Извини, Ксюха, если обидел. Ты и так из-за меня пострадала.
- Ты только себя не казни! - всполошилась я. - Самой надо было думать. И не врать…
- Что сделано, то сделано, - вздохнул Озирский. - Фарш назад не прокрутишь. Разумеется, я у тебя в долгу. Когда увижу Падчаха, расскажу всё - и про сестру твою, и про племянника. И про то, что ты никак не могла дать показания против меня. А у тебя, кроме Отки, теперь никого нет.
- Андрейка найдётся, я чувствую! - Эти слова как будто кто-то сказал за меня.
- Пока он считается пропавшим без вести, - сказал шеф. - А что касается Падчаха… Он действительно свято чтит свою веру. И не напоказ, а в действительности. Тебя же просто к такому не приучили. Вы - разные люди в этом плане. И Падчах всё-таки должен понять твои чувства. Хотя, конечно, я ничего обещать не могу. Ты только знай, что это - не придирки, не поиск предлога для того, чтобы развестись. А ты поступила так по неведению, без злого умысла. Считала, что предать друга страшно. Лучше дать ложную клятву именем Аллаха. А как, собственно, Падчах про это узнал? Неужели опять Сашок донёс?
- Нет, всё было по-другому, - успокоила я шефа.
- Ты сама призналась? - удивился он.
- Да. За неделю до того, как мы должны были летать в Москву, захворала Отонька. Боль в животе, температура, понос. Под конец - с кровью. Она так кричала, что я чуть не сошла с ума. Всё-таки Турция, может всякая болезнь прицепиться. Я не знала, что делать, как её лечить. Лишь бы жива осталась, а о другом я и не мечтала… Сейчас мне собственное поведение кажется диким. А тогда Альбика, старшая жена, приказала мне молиться Аллаху о милости и выздоровлении ребёнка. Я так и сделала, но лучше Отоньке не становилось. У неё уже начались судороги, пошла неукротимая рвота. Когда приехал доктор, она потеряла сознание. Я г8отова была умереть сама, лишь бы спасти ребёнка. Врачи предположили наличие бактериальной дизентерии, а в таком случае возможен любой исход. На виллу приехала целая медицинская бригада. Стали делать уколы, антибиотики. Ещё что-то вводили. Я была, как в страшном сне. Мы с Альбикой стояли рядом на коленях и кланялись, кланялись, не переставая. Потом старшая жена сказала, что я, наверное, чем-то прогневала Аллаха, раз Он глух к моим мольбам…
- Ничего себе! - Никаких других слов шеф не нашёл.
- И я вспомнила. Впервые после того, как побывала тогда у Горбовского. Альбика ушла, а я этого и не заметила. Только прислушивалась, плачет доченька, или уже нет. Андрей, ты себе не представляешь, что я тогда пережила, какие обещания давала!.. Какие сулила жертвы! Потом приехал из Стамбула Руслан. Вызвал меня с женской половины и спросил, каким образом я согрешила. Альбика ему всё рассказала. И добавил, что только мое чистосердечное признание, раскаяние могут спасти малышку.
- И ты призналась?
- А что мне было делать? Какая мать выдержала бы всё это? Я попросила не судить меня строго, и всё рассказала. Добавила и то, что речь шла о твоей свободе и жизни. Хорошо, что мы были одни. Кроме Падчаха, ужасного признания никто не слышал. Руслан сразу же объявил мне о предстоящем разводе. И о том, что Оту оставит у себя в доме. Положенную по брачному контракту долю я получу в любом случае, но отныне между нами всё кончено. Самое главное, как только я призналась Падчаху в своём проступке, и он объявил решение, в саду появилась Альбика. Она крикнула, что девочке лучше. Она перестала плакать и заснула.
- Невероятно! - воскликнул Озирский. - Отка поправилась?
- Она ещё слабенькая, конечно, но опасности для жизни уже нет. Температура упала через несколько часов после того, как я призналась. И больше не поднялась. Всё так и было, Андрей, я не преувеличиваю. Если бы я начала изворачиваться, могла бы доченьку потерять. У неё уже глазки закатывались. Доктор, который вообще ничего не знал, сказал, что это - чудо! Он ожидал другого исхода. Ну, ты понимаешь…
- Может быть, лечение сыграло свою роль? - предположил Озирский.
- Не знаю. Только без признания, без раскаяния было не обойтись. Когда я улетала, прощалась с Отонькой, она уже улыбалась. И я знала - дочка будет жить. Конечно, она быстро уставала, всё время хотела спать. Но это же понятно… И я подумала - пусть она называет матерью Альбику, если я того не достойна. Теперь ей нужно будет долго наблюдаться у доктора.
- Значит, тебе карантин надо выдерживать, - неожиданно сказал Озирский. - Ладно, что Андрейка пропал, а то заразила бы мне его за милую душу! А что касается Отки… Южная страна, экзотически микроорганизмы. Наверное, накормили её чем-то неподходящим. Или вода недостаточно очищена. Впрочем, когда умирает дочь, матери не до подобных размышлений…
Андрей снял пиджак, жилетку, отколол от галстука булавку с зелёным янтарём. Из манжет вытащил такие же запонки, отстегнул часы "Ролекс".
- Иди спать, Оксана. Постели себе сама. Где бельё лежит, ты знаешь. И диванчик там удобный. Мы с тобой обо всём договорились. Попробую увидеться с Падчахом, хотя ничего не гарантирую. Да, ещё! Если будешь на Звенигородке искать Андрейкины "прыгунки", то я их снял и положил в чулан. Сынуля весь в меня - обожает тренажёры. Ладно, иди, спи. Если станет тошно, прими снотворное. У нас завтра тяжёлый день. Потом, помимо маньяков, будем заниматься сбежавшим Матвиенко. Конечно, упустили целые сутки. И он, наверное, успел уйти. До украинской границы не так уж далеко. В России он, конечно, не задержался. А с "незалэжной" его достать - проблема из проблем. Не верю я в то, что с младенцем он расправился. Бросил где-нибудь. Только почему нет никаких известий?…
Я сидела за кофейным столиком, уставленным чашками. Озирский собрал их на поднос, поставил в мойку.
- Да не Божья кара болезнь Октябрины, - сказал он, подставляя чашки под кран. - Не думай об этом. Обыкновенная зараза, от которой никто не застрахован. Не может быть Аллах столь мелочен. Спи.
- Спокойной ночи.
Я почувствовала некоторое облегчение. Но плакать мне хотелось и тогда, и после.
Девятнадцатого апреля день был действительно тяжёлый - пасмурный, свинцово-жаркий, не весенний. Будто бы вне времён года. Другого такого я не припомню. В полдень на Николо-Архангельском кладбище похоронили Липку. Без отпевания, хоть на теле и был обнаружен крест. Озирский вновь приглашал меня заночевать в агентстве, но я отказалась.
На Звенигородке были поминки. В конце я попросила оставить меня одну, пообещав Андрею не делать глупостей. Закрывшись в кладовке, я нашла "прыгунки" - подарок Озирского сыну. И долго ревела, прижав к груди детский тренажёр. Вспоминала, как веселился Андрейка, подскакивая, словно кузнечик, в дверном приёме. И хохотал он до упаду. Племянник крепко спал после таких тренировок, охотно ел. И Липка не знала с малышом никаких забот.
Где ты теперь, птенчик мой? Только отзовись, найдись, и тётя Ксана никому тебя не отдаст. Она вырастит тебя, и Отку тоже. Падчах не может быть таким жестоким. Он благородный, умный человек. И я его бесконечно люблю.
Всю ночь на двадцатое апреля я не спала. А утром стала прибираться в квартире, от которой уже успела отвыкнуть, и за Липкиной тахтой нашла школьную тетрадку. Раскрыла её и узнала, что сестрёнка, оказывается, вела дневник.
- Осторожно, двери закрываются! - ворвался в моё сознание женский голос из динамика. - Следующая станция - "Алтуфьевская"!
Я еле успела выскочить из вагона на станции "Бибирево". Подождала, пока поезд уйдёт на конечную. Потом достала зеркальце и расчёску, поправила волосы. Наверное, зря прихорашивалась. Ведь придётся ещё давиться в транспорте, или идти под жарким солнцем, навстречу ветру. Нет, автобус я ждать не стану, лучше прогуляюсь. Весна, погожий денёк. Да и хмель из мозгов полезно выветрить.
Глазея по сторонам, я тащилась мимо киосков с бельём и колготками. Думала о том, что долго не придётся делать такие покупки. Изделия, привезённые мною из Турции, могут украсить любую выставку-продажу. Сразу после нашей с Падчахом свадьбы я гоняла "мерс" по Стамбулу, останавливая его около дорогих магазинов. "Челноки" туда и носа не совали.
Не забывала я и Липку. При каждом удобном случае снабжала её бельём для сна, после сна, дообеденным и послеобеденным. Подробно объясняла, что и когда нужно надевать, чтобы не попасть впросак.
Сестрёнку положили в гроб в белых чулочках на ажурной резинке, в подвенечном платье, присланном мною из Стамбула совсем для другой церемонии. На ноги надели атласные туфельки. Лицо закрыли белой фатой. Андрей боялся, что такое роскошное захоронение запросто могут разрыть. Ведь на покойнице много жемчуга. И не искусственного, а натурального, розового.
Я только махнула рукой. Теперь уже всё равно. Сестрёнке ничего не нужно, да и мне тоже. В этот печальный, но всё же торжественный день, кокетка Олимпиада должна быть одета дорого и со вкусом. Она так любила наряжаться…
В коленках у меня разлилась противная слабость, и потому я всё-таки решила сесть в автобус. Окраинный полдень плавал в дымке, сквозь которую мягко, вкрадчиво светило солнце. На меня многие смотрели с удивлением. Траурная одежда, вуаль, и тут же много золота.
Через некоторое время отворачивались - принимали его за фальшивое. Это же совсем свихнуться надо, чтобы в настоящем шататься по Москве даже днём. Ограбят у всех на виду, и пикнуть не посмеешь. К тому же, отчётливое амбре перегара не внушало почтения ко мне. Откуда у "синюхи" столько золота?…
Ты всё ещё веришь в любовь,
Фильмами добрыми бредишь,
И всё ещё веришь в любовь,
Веришь…
Я впервые слышала эти песню. Её только что завели в киоске звукозаписи. Пока жила в Турции, пропустила появление многих интересных новинок. А. может, раньше эту песню просто не замечала - слишком много было дел.
Теперь я предоставлена самой себе. Когда не занята по службе, могу весь день валяться перед "видеодвойкой", слушать магнитолу. Надо по киоскам пройтись, купить кассет для досуга. Интересно, я ведь совсем не привычная к праздной жизни. Как себя помню, помогала матери. И до сих пор не задавалась вопросом - верю ли я в любовь?…
Из дома уходишь тайком,
Так же, без спросу, взрослеешь.
И всё ещё веришь в любовь,
Веришь…