Они с Андреем глядели друг на друга воспалёнными от бессонницы глазами. В их зрачках вспыхивали электрические искры.
- Зачем тебе "очняк" потребовался? Отношения выяснить или поговорить по делу?
- Поговорить по делу, - с готовностью сказал Андрей и хлопнул ресницами.
Горбовский вылез из-за стола, прошёлся по кабинету, ослепляя арестанта мелькающими лампасами. И вновь вспомнился Ронин - в генеральской форме, в тонированных палевых очках с золочёной оправой. Он стоял на крыльце особняка в Ольгино. Не по-осеннему высокое, синее небо сияло над его головой. Плыли пепельные облака, и вечернее солнце светило сквозь сильно поредевшие кусты и деревья в саду.
Антон, осенний по рождению, был словно соткан из разноцветной листвы, далёких дымов, нежаркого, ласкающего солнца. Вот он возникает в дверном проёме, сверкая пуговицами и шитьём на форме. Над фуражкой Антона прилежно поработал мастер. У неё потрясающий фасон, филигранное исполнение. У Ронина вся одежда - что форменная, что цивильная - скроена ладно, сшита добротно и вместе с тем изящно.
Другого генерала на примерку фуражки не загонишь. Адъютант бегает в мастерскую, и все пожелания заказчика передаёт на словах. А Ронин лично прибыл голову обмерять. Заодно поучился делать фуражки, постарался освоить технологию. Внимательно наблюдал, как фуражечник стряпает заготовки - козырьки, околыши, фетр; а потом шьёт.
Через час после феерического появления в саду, сверкающем бриллиантами капель после недавнего ливня, генерал Ронин превратился в обугленный кусок мяса. Его прекрасная форма погибла в огне. Лучше бы он красиво ушёл из жизни, а то ведь действительно останется овощем…
Андрей тупо смотрел на сияющие ботинки Горбовского, и только с третьего раза услышал его голос.
- Ты оглох, что ли?… По какому вопросу хочешь "очняк" с Николаевым? Я знаю - ты молчать умеешь. Можешь не говорить - твоё право.
- А мне нечего скрывать…
Андрей поднялся, потому что стоял Захар. Тот отметил, что веки арестанта налились гипсовой тяжестью, как всегда бывало в минуты яростной борьбы с собой. Когда надо было обуздать себя, укротить, заставить чувства подчиниться разуму. Горячий нрав Озирского превращал эту борьбу в страшную пытку. Но иначе поступить Андрей не мог - не имел ни права, ни возможности.
- При первом допросе я заявил, что инициатива ехать отдельно от Ронина принадлежала не мне. А ведь именно на этом факте стоится всё обвинение. Якобы я то ли сам заминировал автомобиль, то ли приказал кому-то это сделать. А после, под благовидным предлогом, отказался ехать в этой машине. Я отправил Ронина вместе с водителем и охранником на верную гибель. Чтобы усыпить бдительность генерала и самого Николаева, этой же машиной в город поехал Аркадий Калинин. Уж им-то я ни при каких обстоятельствах пожертвовать не мог! Кстати, благодарю, что хоть его не посадили!
Озирский смотрел на Захара, а на оконное стекло, на размытые дождём огни на улице. Но спасительные слёзы не приходили. Глаза драло, словно туда насыпали песку.
- Так вот, по версии следователя, сцена встречи Аркадия с тётей Тосей, его родственницей, была подстроена специально. Надо было дать Калинину возможность избежать страшной участи, не вызвав подозрений. Как только Аркадий покинул лимузин, пересев на трамвай, раздался взрыв. Этому можно было и поверить, если бы не одно обстоятельство…
Лицо Андрея теперь было похоже на белую страшную маску с бородкой, и эта маска говорила.
- Я заявил следователю, что обязательно поехал бы в "мерсе", а с немцами поговорил бы по мобильному, из салона. Но мне помешал сесть в ту машину именно Александр Керимович Николаев! Он и никто другой был категорически против того, чтобы четвёртого октября, в шесть часов вечера я был рядом с Антоном Рониным. Вероятно, он не верил в наше примирение. Счёл, что я просто хочу ввести генерала в заблуждение. А потом обязательно нанесу удар. Из-за этого и потребовал, причём в ультимативной форме, ехать с ним, в джипе "чероки"…
- Санька потребовал? - Горбовский поднёс два пальца ко лбу. - Погоди-ка… Да-да, следователь вызывал его, спрашивал об этом. Из ФСБ товарищ тоже присутствовал… Но Санька утверждал, что ты сам решил ехать в город не с Рониным, а отдельно. Под тем предлогом, что в "мерседесе" слишком тесно. Да и задержаться тебе ненадолго потребовалось - как раз из-за тех немцев. Я согласен, с клиентами можно было поговорить из машины. Саньке тоже об этом сказал. Он возразил: "Не хотел Озирский вести переговоры при всех. Мало ли, какие деликатные вопросы могут быть подняты. Поэтому решил говорить из офиса, а потом догонять "мерседес" на джипе. Пётр Ясаков как раз собирался заправляться на колонке "Петросервиса" в Старой Деревне…"
- Это он будет отрицать до последнего, - уверенно сказал Озирский. - Иначе рассыплется всё обвинение. А бывший прокурор знает, что это значит.
Андрей завёл руки за спину, к чему приучился в последние дни. Сцепил пальцы, потянулся. Захар открыл жужжащий, новомодный замок сейфа, кинул туда папки, собранные со стола. Потом захлопнул бронированную дверцу, и на его пальце сверкнуло обручальное кольцо.
- Если Сашок признается, то выйдет, что он - сообщник террориста. Приехал рано утром четвёртого октября в Ольгино, весь день не отходил от нас с Рониным ни на шаг. Своё странное поведение мотивировал тем, что спасает Антона от меня. Смешно. Хотя бы потому, что Ронин - профи высшего класса, а Сашок только что стал ходить после странного покушения в июне. Уж как-нибудь Ронин сумел бы защититься и без Сашка! Ты согласен? Мы оба - каратисты, стрелки; владеем холодным оружием. Колоть Ронина отравленной иглой я никогда не стал бы. Сысоич, я знаю, ты любишь Николаева - с тех пор, как он был Минцем…
Андрей вдруг заметил, какое у генерала измятое и дрожащее лицо, ему стало пронзительно жаль бывшего начальника.
- Я ценю твои чувства, но не хочу, чтобы Николаев держал тебя за идиота, выставлял на всеобщее посмешище. И не прошу отпускать меня. Буду сидеть, сколько нужно. Моя доля вины пусть со мной и останется. Но я требую, чтобы были соблюдены все формальности. И ложные показания Николаева были признаны ложными. Я готов подвергнуться проверке на детекторе лжи. Снова и снова заявить под присягой, что насчёт октябрьских событий с Рониным объяснился. Я больше не считал его своим врагом, и смерти ему не желал. И дата покушения была выбрана Алексеем Зубцом совершенно случайно. Бывают же роковые совпадения, и это - одно из них. Меня нужно судить за халатность. Я не проверил автомобиль при выезде с охраняемой территории агентства. Именно потому, что она охраняемая! Да, я ругал Ронина последними словами в присутствии Николаева. Заявлял, что расправлюсь с ним четвёртого октября, в шесть часов вечера. Даже предлагал Сашку помочь мне… Я и не скрываю этого. Но ведь тогда ничего не случилось. А потом случиться и не могло.
Захара словно током тряхнуло. Даже зная нрав Андрея, он не ожидал такой откровенности.
- Я признаюсь в том, что действительно имело место, - продолжал директор агентства. - Но никогда не наговорю на себя, и другим не позволю. Это были только слова, понимаешь? Никакой серьёзной подготовки я не вёл. Напился, вспоминая погибших в те дни, и стал мести пургу. Если бы я действительно готовил покушение на Ронина, об этом никто не знал бы. Справился бы и без Николаева. Для меня выследить полковника и ликвидировать его не составляло никакого труда. Это если бы я хотел. А трепался, чтобы спустить пар, потому что молчать уже не мог. На самом деле, не было нужды просить Сашка соблазнить дочь Ронина. Я и сам был в состоянии это сделать. Она ведь меня тогда не знала. И вообще, Сашок никогда и никому не помог. Он всегда только мешал. Он - пустышка, резонёр и бездельник. Но тебе сумел пустить пыль в глаза. Этой способности у него не отнимешь. Только это - пороки плёвые, невинные по сравнению с другими. Он - подлец, стукач, исподтишник. Короче, худая баба.
- Это - твоё мнение, - вставил Горбовский, вытирая пот со лба.
- Я знаю, Сысоич, что о вкусах не спорят. Но ты спрашиваешь, а я отвечаю.
Андрей говорил тихо, почти шёпотом, но с такой силой и страстью, что Горбовский почувствовал себя прижатым к сейфу невидимым прессом. Он не отвечал на гудки селектора, на звонки телефонов, потому что просто не слышал их. В безвоздушном, тёмном пространстве кабинета были только он и Озирский.
- Допускаю, что Николаев действительно боялся за Ронина. Впрямь поверил в мои нехорошие намерения. Пытался не оставлять нас одних в тот день. Хвалю от всего сердца. Но почему, в таком случае, он отрицает, что я сменил "мерс" на джип, уступая его уговорам? Вот для этого мне и нужен "очняк", Сысоич. Я должен выбить из Николаева правду, если "следак" на это не способен. Будь Сашок заинтересован лишь в установлении истины, он не отпирался бы от очевидных фактов. Выдал бы всё так, как было - лишь бы разобрались быстрее. Я не знаю, что конкретно движет Николаевым, когда он лжёт тебе и следователям. То ли страх, что его признают сообщником, то ли желание засадить меня за решётку. Между прочим, я называл имя свидетеля - автомеханика Александра Александровича Пигузова. Он обслуживал парк наших машин как раз в то время. Находился в ремонтной яме под микроавтобусом "Каравелла". Он мог слышать…
- Допрошен! - перебил Горбовский, поправляя форменный галстук перед тёмным оконным стеклом.
Генерал смотрел на складки штор с преувеличенным вниманием, потому что не мог обернуться и взглянуть в лицо Озирскому. Тот уже давно убедил Захара в своей правоте, как убеждал всегда. Но согласиться с ним означало плюнуть в лицо самому себе и своему ведомству, запятнать милицейский мундир. Получается, взяли невиновного человека, арестовали его официально, предъявили подрасстрельные статьи.
- Допрошен твой Пигузов. Он действительно находился в гараже и слышал, как ты разговаривал с мужчиной, голос которого был ему незнаком. Тот человек очень просил тебя не ехать в Питер на "мерседесе" с генералом. Следователь вывел Пигузова в соседнюю комнату, а потом пригласил Николаева. Дал возможность свидетелю услышать его голос…
- Ну и как? - усмехнулся Озирский.
- Пигузов голос опознал. Но он ведь может и ошибаться! Тем более, мужичонка он пьяненький, ушибленный, нервный. Короче, особого доверия не вызывает.
Захар поймал бешеный взгляд Андрея и поспешил смягчить тон беседы.
- Впрочем, это не повод для того, чтобы сомневаться в его показаниях.
- У Сан Саныча сын летом погиб под Шатоем. Это - в южной Чечне, в горной её части. Поэтому Пигузов и пьяненький, и ушибленный. А до тех пор он был классным механиком. К нему многие "крутые" записывались на приём - чтобы "тачку" довёл до блеска. Недееспособным Пигузова не признали. Значит, следователь может ему верить. Да, Николаев знает о показаниях Сан Саныча? Чем он их объясняет?
- Знает. И объясняет просто. Вы элементарно договорились с механиком. Ты сам назвал его фамилию, объявил единственным свидетелем вашего разговора в гараже агентства…
Захар заметил, что губы Андрея сделались ещё тоньше. Потом они побледнели до голубоватого оттенка. Генерал вспомнил, что этот человек был ранен в сердце. Надо кончать разговор, который продолжался вместо получаса - полтора. Так можно далеко зайти. Ведь Озирский - уже не коллега, не подчинённый, даже не частный сыщик. Он - арестованный, заключённый СИЗО. Вполне возможно, будущий подсудимый. Но пренебрегать мнением Андрея нельзя. И поэтому генерал Горбовский шагнул вперёд, положил руки на плечи бывшего майора.
- Андрей, я безропотно отвечаю на твои вопросы, чтобы тебе же помочь. Твои аргументы "плачут", согласен? Как говорил капитан Жеглов: "Это - не свидетели". Пигузова ты мог заинтересовать - запугать или подкупить. Я не говорю, что ты сделал это. Но механик - слабое звено в цепи твоей защиты. Тот же Глеб Егорович считал, что единственным и неповторимым свидетелем убийства является сам убийца. Он, и только он может помочь снять подозрения с невиновного. В твоём случае, таким человеком является Алексей Зубец.
- Сысоич, а если его не поймают, мне в зону идти?
Озирский смертельно устал. Он хотел сесть, но не мог, потому что стоял генерал.
- Молчишь? - Андрей невесело рассмеялся. - Ты знаешь меня восемь лет. Ответь лично, от себя - веришь в то, что я преступник?
- А ты не соображаешь разве? - дёрнул щекой генерал. - Если говорю об Алексее Зубце, значит, верю. Я нуждаюсь в нерушимых доказательствах, в фактах, которые смогу привести в твоё оправдание. И вот тут мне не всё ясно…
- Я могу помочь? - участливо спросил Озирский.
- Конечно, можешь.
Захар чувствовал, что ещё один подобный разговор он сегодня не вытянет. Но знал - должен вытянуть, чтобы потом спать спокойно.
- Например, ты утверждаешь, что Николаев хочет тебя посадить. На каком основании ты делаешь такой вывод? Может, поделишься со мной, старым пнём? Для чего ему тебя сажать-то? Надеюсь, что ответ уже готов…
- Готов, - спокойно согласился Андрей. - Сверх того, я поведаю, почему Николаев год назад ничего не сообщил в органы, а сейчас сподобился. Вопреки твоему мнению, я не хочу мазать его одной чёрной краской, как измарал меня он. В девяносто четвёртом году ещё не произошло того события, которое настроило Николаева резко против меня.
- И какое это событие?
Захар уже хотел вызвать секретаря с двумя стаканами чаю, но не решился прервать выжигающий душу разговор. Нужно всё закончить, и уже тогда выпить чайку. Но Андрей точно не согласится составить компанию - до тех пор, пока не будет оправдан.
- Двадцать второго июня этого года Николаев приехал в офис. Мы справляли поминки по моей матери. Как водится, повздорили за совместным распитием спиртных напитков. Мы тоже живые люди. Очень крепко повздорили, смею заметить. А когда Сашок возвращался домой, на него было совершено нападение. Это случилось у самого его дома. Итогом стали пять ножевых ранений. Учитывая отнюдь не ласковое прощание, Николаев решил, что убийцу подослал я. И вот тут он меня совершенно возненавидел. Сразу заявляю, что никакого отношения к нападению не имею. Иначе Сашок давно отдыхал бы на Южном кладбище. Я таких халтурщиков никогда не посылаю. Думаю, что это - дело рук не господ мафиозного окраса. Им Николаев не интересен. Кто мог искромсать Сашка ножиком и оставить в живых? Я сперва решил, что какая-то девица отомстила за поруганную честь. Удары наносились женщиной, ничего не смыслящей в подобных делах. Скорее всего, она находилась в крайне возбуждённом состоянии. Николаев говорит, что знает имя преступника, но никогда его не назовёт. Должно быть, мне он тоже знаком. Ведь, по мнению Сашка, я мог его подослать. Пока теряюсь в догадках, кому это потребовалось. Я не знаю, как там всё у них было. Предъявлялись ли Сашку какие-то претензии? Или на него просто напали из-за угла? Вот он и решил отправить меня в места не столь отдалённые, пусть по другому делу. Тебе достаточно?
- Не совсем.
Горбовский расстегнул китель, скинул его, повесил на спинку вертящегося кресла. Только что в кабинете было прохладно, даже зябко. И вдруг опять, как в начале разговора, пот потёк за ворот рубашки.
- Из-за чего вы поругались с Санькой, когда выпивали?
- А он тебе не рассказал? - криво ухмыльнулся Андрей. - Я ведь тогда прятал чеченского террориста. Сашок не мог умолчать об этом.
- А-а, сына Эфендиева! Да, Санька говорил о нём. Это сразу после Будённовска было, а парень участвовал в рейде?…
- Участвовал. Но, говорит, никого не убивал там. Сысоич, пусть его другие службы ловят. А я этим заниматься не стану. Тогда Мохаммад был мне нужен - для поездки в Каир, к Зубцу. Египетскую часть операции он буквально вытянул на себе. Без него мы бы Зубца даже не обнаружили. Долгая история, но вкратце так. Николаев грозил сообщить Ронину, что Мохаммад - чеченский боевик. Я просил не делать этого, иначе сорвётся вся операция. Антон выправлял Мохаммаду документы для выезда за границу. Разумеется, не зная, что тот находится в розыске. Потом я всё рассказал Антону, и он понял меня. Во-первых, дело "лунатиков" было для нас тогда превыше всего. Во-вторых, как сказал Ронин, нельзя подходить к действиям, совершаемым на войне, с мерками мирного времени. Да, налёт на Будённовск - преступление! А налёты на чеченские города и сёла - героическая борьба за целостность страны. Эти боевики требовали не валюту и наркотики, а прекращения войны. И всё. Эти террористы были идейными…
- Я сейчас дискутировать на сей счёт не стану…
Горбовский вспомнил вдруг, что вечером должны позвонить жена и старший сын. Да они, конечно, и звонили, но глава семейства раз двадцать бросал трубку. Теперь он горько пожалел об этом.
- Получается, ты хотел убить Саньку, чтобы он не выдал Мохаммада Эфендиева властям?
- Скорее всего, чтобы он не сообщил Ронину о занятиях нашего будущего гида. Тот согласился нам помочь, и блестяще выполнил это. Николаев и тогда уже бурно переживал за Ронина. Как бы тот не лишился погон за то, что помогал преступнику бежать из страны…
- Похоже не правду. - Горбовский плавно соединил ладони. Кончиками пальцев коснулся лба. - Но я считаю, что ты должен был сообщить о террористе. Ты хороший товарищ, но плохой гражданин.
- И пусть люди дальше гибнут, Сысоич? Впрочем, хоть горшком назови. Только осуждать-то надо не меня, а тех хапуг на блокпостах, что пропускали боевиков к Будённовску. Ходили даже слухи, что они ехали в Москву, да денег на взятки не хватило…
Андрей полыхнул зеленью своих выпуклых глаз, как в их лучшие дни. Горбовский прижал локтём сердце - впервые в жизни жгучая боль пронзила левую руку. Потом она ушла под лопатку, оттуда - в поясницу. Нужно закругляться, и сразу же ехать домой, на Морскую набережную. Стоит отменить запланированную встречу, несмотря на то, что готовился к ней целый день.
- Не все могут вытащить сына-срочника из поезда южного направления, и потому согласятся со мной. Война неправедна, преступна, и нужно её кончать. Прости, но ты меня разозлил, - опустил ресницы Андрей.
Захар тупо смотрел на его жёсткие, очень длинные пальцы, на пробитые гвоздями ладони. На грудь, где под верблюжьим поношенным свитером остался след от ожога, оставленного чугунным утюгом. И там же был шрам от раны в сердце. Зачем Андрей вообще сидит в камере? Он не может быть виновен во взрыве автомобиля с генералом!
Горбовскому представились отвратительные пиявки в стеклянной трёхлитровой банке. Бабка Захара именно так и лечилась от варикоза. В её хате, в Скадовске, всегда стояла наготове ёмкость с водой, где шевелились эти гадкие чёрные твари. И всегда, в самые трудные минуты жизни, Захар вспоминал этих пиявок.
Он должен освободить его своей властью, и никто не посмеет возразить. Андрей намекает на историю с Сысоем. Здесь крыть нечем. И даже никак не обидеться - на Озирского вообще трудно разозлиться. Он ни в чём не виноват - дело ясное. И Санька Николаев заблуждается. Надо будет сказать ему об этом при встрече…
- Андрей, хочешь, я тебя отпущу? - по-детски спросил генерал. Как будто они играли во дворе, а родители позвали их ужинать. - Позвоню "следаку" по внутреннему. Он изменит меру пресечения. Ты ведь не удерёшь - я знаю. Хоть и загранпаспорт у тебя есть, и жена во Франции…