4
К концу дня из Челябинска сообщили по телефону, что Гусько Владимир Карпович, осужденный на двадцать пять лет за убийство, бежал из тюрьмы полтора месяца назад. Одновременно челябинская милиция подтвердила проживание Гусько Елены Карповны, очевидно сестры его, по Пушкинской улице дом № 4. Значит, Орлов говорил на допросах неправду вперемежку с правдой.
- Завтра вылетишь в Челябинск, - сказал Белкину Городулин. - Если Гусько там, - возьмешь его, только поосторожней… У тебя имеется такая привычка - лезть на рожон. Предупреди тамошних ребят из розыска, что это - сволочь отпетая. Деньги есть?
- Есть.
- Покажи.
Белкин долго с беззаботным лицом шарил по карманам. Городулин писал, не поднимая головы.
В это время позвонил начальник управления. Поинтересовавшись состоянием усть-нарвинского дела, начальник заметил, что уж больно долго о нем ему не докладывают.
- Между прочим, товарищ Городулин, к начальству, вообще, хотя бы изредка заходить следует. Оно ведь тоже может что-нибудь посоветовать… Или сомневаетесь?
- Никак нет, - ответил Городулин. - Нам сомневаться не положено.
- Больно строго вы, Алексей Иванович, придерживаетесь того, что положено и что не положено… Так зайдешь?
- Прикажете…
- Дело твое, - сказал начальник. - А надо будет, и прикажу.
Думая, что Городулин уже забыл про деньги, Белкин поднялся. У Алексея Ивановича лицо было красное. Потоптавшись, Белкин тихо сказал:
- Значит, я пошел, Алексей Иванович…
- Вам что велено было? - спросил Городулин.
Белкин вынул из кармана скомканную десятку.
- Ого! Много тебе жена отвалила. Возьмешь сейчас аванс… Но дома не оставляй: жене зарплаты хватит, а тебе в дорогу нужнее. Бери вот еще пятьдесят рублей, в получку отдашь.
Сопротивляться было бессмысленно. Белкин взял деньги и вышел. Ему было неприятно, что в управлении известен характер его жены. Все откуда-то знали, что она выдает ему каждый день на пачку "Беломора" и еще рублей пять на обед и что, когда он в милицейской форме, она стесняется ходить с ним по улице. Понять они, все равно, этого не поймут, а он ее любит.
Вскоре после ухода оперуполномоченного Городулин запер бумаги в стол и собрался было домой. Затылок разламывало. Глаза и щеки горели от повысившегося давления. Из-за стены кабинета, из той комнаты, где обычно вели допросы, сейчас доносились голоса - женский и мужской. Мужской что-то бубнил, а высокий женский строго оборвал его:
- Не годится. Сначала.
И мужчина снова загудел, теперь уже громче.
- Для того, чтобы уничтожить иррациональность в знаменателе…
Очевидно, секретарша Валя помогала делать уроки кому-нибудь из сотрудников.
Выучится черт, а потом нос задерет, как Лытков, - с горечью подумал Городулин.
Когда он был уже в пальто, в дверь постучали.
- Да! - крикнул Городулин. - Можно.
Вошел Колесников. Увидев Алексея Ивановича в пальто, он смущенно спросил:
- Не ко времени подгадал?
- Здорово! Садись. Это меня знобит…
Бывший "клюквенник", крупнейший специалист по ограблению церквей, за которым во времена нэпа охотились угрозыски всей России, сел на клеенчатый диван рядом с подполковником милиции. Оба посмотрели друг на друга с нескрываемой нежностью.
В далеком прошлом Колесников выезжал на работу не более двух-трех раз в год. У него была карта Российской империи, где все города, в которых находились старинные соборы и церкви, отмечены крестиками. Если рядом с крестиком стояла чернильная птичка, это значило, что Колесников побывал там и сделал все, что было в его силах. Работал он обычно вдвоем. Напарников менял часто, ибо его не удовлетворяли их качества. Сам Колесников водку не пил, не ругался, ценил вежливое обращение. Дело свое он знал преотлично. В полной темноте, лизнув языком оклад иконостаса, Колесников безошибочно определял, золото это, серебро или медь. Его коллеги пользовались в таких случаях кислотами, а для этого надо было, забравшись под алтарь, зажечь фонарь, что было небезопасно.
Году в двадцать восьмом все это надоело Колесникову. Отбыв очередной срок, он пришел в Ростове-на-Дону на биржу труда и попросил работы. Заведующая биржей, просмотрев его документы, грубо ответила:
- Я честных людей не могу обеспечить работой, не то что вас…
- Понимаю, - сказал Колесников. - Тогда дайте червонец.
- Это, собственно, почему?
- На инструмент. Я думал бросить профессию, а теперь надо снова обзаводиться.
Обидевшись на Ростов-Дон, Колесников стал чистить его так, что квартиры затрещали. Временно сменив свою редкую специальность на довольно рядовую профессию "скокаря", он в одиночку грабил нэпманов. Поднакопив денег, выезжал в Ленинград играть в карты. Тут-то он и познакомился с Городулиным.
Городулин ловил его долго и упорно. Еще ни разу не встретившись, они знали друг друга хорошо. Иногда даже они снились один другому: Городулину мерещилось, что Колесников украл у него из-под носа, Колесникову - что Городулин его схватил.
Однажды примерно так и произошло.
Выследив Колесникова, Городулин только с нетерпением ждал сигнала - брать его. Но сигнал поступил не вовремя: Алексей Иванович лежал в постели.
И все-таки Городулин наконец-то взял вора. К этому времени Алексей Иванович еще больше изучил его повадки и привычки. Даже только читая протокол осмотра какой-нибудь ограбленной церкви, он мог с точностью сказать - колесниковских ли рук это дело. Формулу отпечатков его пальцев Городулин знал наизусть. Цвет глаз, рост, конфигурация ушей и носа - все это было известно до такой степени, что, только мелькни Колесников, Городулин схватил бы его на бегу.
Но вот случилось так, что вор женился. Влюбившись в немолодую, добропорядочную вдову, Колесников постеснялся ей сказать о своей профессии. Поскольку в ту пору многие не работали, пожилой молодожен не вызывал никаких подозрений у своей супруги.
Они прожили месяца три. Подходил Новый год, встречать его решили дома. Вечером, накрывая на стол, жена сказала, что, пожалуй, маловато вина, и хорошо бы еще чего-нибудь солененького. Колесников тоже осмотрел стол, посвистел, потом взял из кладовки маленький потрепанный чемоданишко, валявшийся там запертым на замок, и, сказав жене, что сбегает в магазин, ушел. Наняв на последний червонец дородного лихача, с жеребцом под сеткой, Колесников мигом домчался до Волкова кладбища. Лихач был оставлен шагах в двухстах от ворот. Минут за двадцать Колесников перепилил отличными инструментами оконный переплет кладбищенской церкви, спрыгнул внутрь, забрал драгоценные камни у божьей матери и через полчаса уже снова мчал в экипаже. Знакомый скупщик на Разъезжей дал за один из камней приличную сумму. Все на том же лихаче, груженном вином и продуктами, Колесников часу в двенадцатом подъехал к своему дому. Когда он позвонил, придерживая подбородком покупки, дверь открыл Городулин.
Колесников отшатнулся.
- С Новым годом! - сказал Гордулин. - Не стесняйся, заходи.
В квартире шел обыск. С досады Колесников лег на диван и закрыл глаза. Городулин участия в обыске не принимал. Пока его ребята работали, он сидел за накрытым столом и украдкой посматривал на хозяина.
- Ты подумай, встретились все-таки! - вымолвил наконец Алексей Иванович. - Правильно люди говорят: гора с горой не сходится…
Он, поднялся, подошел к окну, взял горшок с фикусом.
- Игрушек у меня в детстве не было, - вздохнул Городулин, быстро и незаметно взглянув на Колесникова: у того дернулось закрытое левое веко. - И играли мы с пацанами так: спрячет кто-нибудь из нас камушек или тряпку, а остальные ищут. Известна тебе эта игра? - дружелюбно спросил он Колесникова.
Колесников всхрапнул, словно со сна.
- Ну, вот, - продолжал Городулин. - Значит, ищут они, ищут, а тот, который спрятал, по правилам игры приговаривает: "Холодно, холодно… теплее, горячо!.."
Произнеся это, Городулин рванул фикус из горшка: в земле, между корнями, заблестели две маленькие металлические коробочки из-под мятных лепешек.
- Смотри, пожалуйста! - изумился Городулин. - Не разучился играть…
В коробочках лежали бриллианты, припрятанные на черный день.
- Михаил, в чем дело? - спросила у Колесникова жена.
- Прикидывается, что не знала! - разозлился один из сотрудников.
Забрали Колесникова, забрали и его жену.
До передачи дела в прокуратуру Алексей Иванович вел расследование сам. Вызывая Колесникова на допросы, Городулин приносил из буфета чайник, дешевого печенья - в те далекие времена это разрешалось начфином - и разговаривал с подследственным до поздней ночи.
Как это ни покажется странным, Городулин очень верил своему первому впечатлению. Он приучил себя слушать не только то, что говорит арестованный, но и то, каким тоном он произносит слова, как ведет себя при этом, как сидит, какое у него выражение лица.
В Колесникове он прежде всего почувствовал усталость. Равнодушно признавшись во всех грехах, старый вор мечтал только об одном: чтобы выпустили его жену, которая ни в чем не виновата. Доказать ее невиновность он ничем не мог, но Алексей Иванович поверил. А поверив, сделал все для того, чтобы это обосновать. Жену освободили. После суда Городулин зашел к Колесникову в тюрьму и сказал:
- Вернешься, приходи ко мне.
- Не дай бог, - ответил Колесников.
- Придешь, - уверенно сказал Городулин. - Вора из тебя больше не получится, пружинка сломалась. Да и жена будет ждать…
- Обещала, - сказал Колесников.
Он вернулся из лагерей года через четыре. Жена ждала его. Городулин устроил его слесарем на завод: руки у Колесникова были золотые. Первое время Алексей Иванович приглашал его изредка в управление. Это никогда не носило характера проверки или наблюдения, во всяком случае, внешне, для самого Колесникова. Иногда даже Городулин с ним советовался по тем уголовным делам, в которых Колесников слыл когда-то мастаком.
Застав как-то бывшего вора в кабинете Городулина, Федя Лытков повертелся и после ухода Колесникова сказал:
- Если со стороны послушать, как вы разговариваете с ним, то создается впечатление, что вы - закадычные друзья, ей-богу… А между тем, ну что у вас может быть с ним общего? Ведь не можете же вы, в самом деле, его уважать?
- Почему, собственно, не могу?
- Коммунист, подполковник…
И стало вдруг Алексею Ивановичу неприятно оттого, что Лытков не понимает, как он, Городулин, горд и рад, когда ему удается хотя бы одного из сотни воров поставить на ноги, какое это нечеловечески трудное дело, и как он уважительно относится к людям, умеющим переломить себя, уйти навсегда, после долгих лет, из преступного мира. Стало ему так скучно и тошно, что он только буркнул в ответ:
- Сейчас некогда, Лытков. Другим разом поговорим…
А после его ухода Городулин все же думал, что, в общем, Лытков - парень ничего, молод еще, пооботрется, станет помягче к людям и посуровее к подлецам и бросит судить обо всем с налету, с маху, поубавит кичливость.
Когда нынче в кабинет вошел Колесников, Алексей Иванович обрадовался ему. Болел затылок, хотелось отвлечься от этой боли. Антонина Гавриловна сразу бы заметила по его красному лицу и воспаленным глазам, что у него повысилось давление.
- Исповедаться пришел, Алексей Иванович, - сказал Колесников, осторожно усаживаясь на диван.
- Это к попу надо, в церковь.
- Отлучили вы меня, Алексей Иванович, от церкви, - сказал Колесников. - Я теперь туда не ходок…
- Кстати, мне ведь с тобой посоветоваться надо, - спохватился Городулин и, подойдя к своему письменному столу, достал из ящика коротенький ломик. Протянув его Колесникову, спросил: - Как считаешь, ничего фомич?
Колесников повертел ломик, осмотрел расплющенный и копьевидный конец, подбросил в руке, взвешивая металл.
- В наше время лучше делали. Самодельная вещь.
- По-твоему, можно им открыть маленький переносный сейф?
- Да вы что, смеетесь, Алексей Иванович? Какому же дураку вскочит в голову открывать сейф фомичем?!..
- Вот я им то же самое говорю, - сказав Городулин, - а они уперлись…
Колесников тактично не стал расспрашивать, кому это "им", и кто это "они": ответа бы он все равно не получил. Городулин поставил ломик в угол.
- Да, перебил тебя. Ну, рассказывай.
- Похоронил я, Алексей Иванович, жену…
- Давно?
- Третий месяц пошел. Поминала она вас, велела зайти, а я, только похоронивши ее, слег в больницу. До того мне плохо было, Алексей Иванович, - думал не вытяну…
- Здоровый мужик, - сказал Городулин. - Еще меня переживешь.
- А мне и не надо, - спокойно ответил Колесников. - Вспоминать особенно хорошего нечего, разве что вразбивку…
- Слушай, ты что пришел-то? - возмутился Городулин. - Я ведь все эти нюни не перевариваю…
- Я написал завещание, - бухнул Колесников. - По всей форме. Третьего дня был у нотариуса, оплатил гербовый сбор…
Он волновался, и только сейчас Городулин увидел, как он плох: серое, словно немытое лицо и бледные бесформенные губы. "Ах ты, господи, - подумал Городулин. - Как же его скрутило, беднягу!.."
- Биография моей жизни вам известна, - продолжал Колесников. - Родичей у меня нету. Детей я не наплодил. Придут чужие люди, составят акт, а это мне не интересно. И написал я завещание на вас…
- А ну тебя к лешему, - рассердился Городулин. - Ей-богу, нет у меня времени, Колесников, слушать разную чепуху!
- Имейте уважение, - попросил Колесников. - Если вы, Алексей Иванович, думаете, что деньги у меня божьи, с тех годов…
- Да ничего я не думаю. Слушать не хочу…
- Заработал я их своим хребтом. Откладывали с покойницей по сто целковых в получку. Хоть капитал и не велик - десять тысяч, - однако помирать, не зная, в чьи руки попадает, боязно…
- Не волнуйся, государство распорядится, - поднялся Городулин. - Ну, мне пора домой.
- Государство - вещь большая, мне бы чего-нибудь поменьше. - Колесников поднялся вслед за ним. - Если на всех делить, это и по копейке на нос не выйдет…
Они вышли в коридор. У Городулина стучало в висках. Закрывая кабинет, он пошатнулся от головокружения. В полутьме сводчатого коридора Колесников не заметил этого.
- Так как же, Алексей Иванович, возьмете?
- Отвяжись, - поморщился Городулин, привалившись плечом к стене. - Мне самому впору… - Он не договорил. - Проводи-ка меня лучше домой…
Можно было, отдавая ключ дежурному, вызвать машину, но хотелось глотать и глотать свежий воздух. На улице ему полегчало. На всякий случай взяв Колесникова под руку и стараясь дышать равномерно, глубже, Городулин ворчал:
- В карты проигрывал мешками - не боялся…
- А я не свои, Алексей Иванович, проигрывал.
- Уж если так приспичило, завтра пойди к нотариусу, перепиши на детский дом в Пушкине. Ей богу, Колесников, - обрадовался вдруг Городулин, - хорошая мысль! А?..
Когда они дошли до Городулинского дома, Алексею Ивановичу снова стало плохо.
5
Он пролежал дней десять. Антонина Гавриловна делала все, что предписывали врачи, и кое-что от себя. Последние годы гипертония мучила Городулина не раз.
Звонил начальник управления, справлялся, как здоровье Алексея Ивановича, предлагал путевку в санаторий. Разговаривала с ним Антонина Гавриловна громко, оживленно, и это Городулину не понравилось.
- Обрадовалась, - проворчал он. - Любишь чуткость… Не великое дело - звонок.
- Ладно, ладно, не капризничай. Тебе все плохо: не позвонил - худо, позвонил - тоже худо. Не знаешь уж, к чему и прицепиться…
- В санаторий не поеду, - сказал Городулин.
- Это почему?
- А чтоб не привыкали, что я болен.
Из Челябинска вернулся Белкин. Когда он пришел проведать Городулина, Антонина Гавриловна успела предупредить его в прихожей, что врачи категорически запретили Алексею Ивановичу разговаривать о делах.
Белкин приехал счастливый: Гусько удалось схватить, его привезли в Ленинград. Подробности распирали Белкина, но в комнате сидела Антонина Гавриловна и усердно штопала носки. Да и лицо Городулина было непривычно небритое, нездоровое. От всего этого Белкин стал разговаривать каким-то глухим, больничным голосом.
- Ты что, простужен? - недовольно спросил Городулин.
Белкин откашлялся и уже более громко соврал, что его прихватило в вагоне. Они пили чай тут же, у постели Алексея Ивановича, на тумбочке. Антонина Гавриловна спросила, как в Челябинске с продуктами.
- Исключительно все есть, - сказал Белкин, у которого не было времени, да и нужды бегать по магазинам: он питался в столовой.
- А промтовары?
- Полно. Я даже купил себе два носовых платка: забыл дома положить в чемодан…
- Что нашли во время шмона? - спросил вдруг Городулин, мрачно до той поры молчавший.
На лице Белкина выразилась растерянность, он покосился в сторону Антонины Гавриловны.
- Сейчас же прекрати, Алексей! - оборвала она мужа. - Никаких шмонов. Я знаю, что это - обыск.
Поговорить так и не удалось. Чтобы не выглядеть совсем уж глупо, Белкин стал длинно рассказывать содержание кинофильма, который он видел в Челябинске. Не сказал он только, что пошел в кино потому, что следил за санитаркой, у которой ночевал Гусько. Картину он смотрел урывками, и теперь, в пересказе, Антонина Гавриловна так ничего и не могла понять.
- Какой-то он у тебя бестолковый, - сказала она мужу, когда Белкин ушел.
- Да он и картины-то не видел, - досадливо отмахнулся Городулин. - Наблюдал, наверное, за кем-нибудь в кино…
На другой день в управлении к Белкину подошел Лытков и спросил о самочувствии подполковника.
- Замечательно чувствует себя, - ответил Белкин. - Уже поправляется.
Лытков покачал головой и сказал:
- С такими вещами, как гипертония, в его возрасте не шутят…
Дело с назначением Феди Лыткова, хотя его и не отпустили на курорт, затягивалось. Кадровики уж было подобрали ему место, заготовили проект приказа, но пока Лытков числился за отделом Городулина, поскольку оттуда его направили в Москву на учебу.
В отделе кадров он бывал теперь часто. Отношения у него здесь сложились хорошие. Его даже доверительно посвящали в некоторые подробности.
Высокий, подтянутый блондин, с очками без оправы на тонком нервном носу - заместитель начальника отдела кадров, похожий на молодого профессора, приветливо встречал Лыткова и разводил руками.
- Не подписал еще. Лежит в папке у него на столе. Может ты сам попытаешься пройти к нему?
- Да нет, я погожу, - обиженно говорил Федя. - Зачем я буду подменять тебя…
- Картина по нашему управлению, вообще, довольно странная, - улыбался блондин-кадровик. - Я тут прикинул процент работников с высшим образованием. Знаешь, на каком мы месте по РСФСР… - он сделал паузу, как перед выстрелом, - на третьем! Ну, не смешно ли?
- Смешного мало, - сухо сказал Лытков. - Есть указание министра…
- В том-то и дело! Я тебе больше скажу: твое назначение повысило бы наш процент на одну десятую, а если еще сменить руководящий состав в Луге и в Подпорожье, то мы сразу выходим на второе место…