- Я уж говорил Агашову, - сказал Лытков. - Получается, что нет никакого расчета учиться при таком равнодушном отношении.
- Ну, это ты зря! Надо уметь отличать временные явления от закономерных.
- Да по-мне, назначайте меня хоть постовым. Я ведь не о себе. Разговор идет о политике партии в расстановке кадров…
Так беседовали они, умело путая друг друга знакомыми сочетаниями слов, и всякий раз расставались с тем неизменным дружелюбием, при котором каждый из них думал потом: "А не сделает ли он мне какой-нибудь пакости?" Думали они так вполне мирно и дружелюбно, ибо по их понятиям эти опасения никак не нарушали законов товарищества.
А пока на письменном столе начальника управления, в папке "К подписи", продолжал лежать проект приказа о новом назначении Лыткова.
Раза два блондин-кадровик пытался мимоходом напомнить начальнику, что приказ следовало бы подписать, но тот, рассеянно кивая, говорил: "Да, да", и бумажки не подписывал. Когда же разговор об этом зашел в третий раз, комиссар милиции расстегнул верхний крючок на вороте своего кителя и спросил:
- Вы полагаете, что до выздоровления подполковника Городулина имеет смысл назначить на его место майора Лыткова?
Кадровик тактично пояснил:
- Я имел в виду не только на время болезни подполковника, товарищ комиссар. Я имел в виду вообще…
- А Городулина куда?
- С Городулиным все остается в порядке: он становится заместителем Лыткова. На будущей пенсии это совершенно не отразится.
- А на самолюбии? - спросил комиссар.
Кадровик тонко улыбнулся:
- С этим, к сожалению, мы с вами не всегда имеем возможность считаться. Да и подполковник - старый работник наших органов. Я уверен, он поймет целесообразность… Лытков - его ученик, начинал под его руководством. Преемственность, товарищ комиссар, в наших условиях вещь закономерная. И показатели наши резко улучшились бы, ибо мы выйдем тогда по процентам на второе место, - услышал он голос кадровика.
- А вы считаете удобным подписывать этот приказ в то время, когда Городулин болен?
- Он уже поправляется, - радостно сообщил блондин. - И, вероятно, сразу же отбудет в санаторий. А наша кадровая практика показывает, что лучше всего делать передвижения по службе, когда человек отдыхает. - Он снова, теперь уже доверительно, улыбнулся. - Шуму меньше, товарищ комиссар.
- Шуму меньше, - сказал комиссар, подымаясь. - Подлости больше.
6
В санаторий Городулин не поехал. Выздоровев, он немедленно взялся за усть-нарвинское дело.
К этому времени папка Гусько основательно распухла. Сам Гусько сидел в Крестах. На всех допросах виновность свою отрицал. В камере вел себя спокойно и уверенно, каждое утро делал зарядку. В первый же день перевода в Кресты Гусько крикнул в окошко камеры в часы прогулки:
- Комар, беру все на себя!..
Очевидно, он предполагал, что арестован кто-нибудь из его сообщников, и хотел предупредить его, как вести себя на допросах. Было ли у плотника Орлова, тоже сидевшего в Крестах, прозвище "Комар", установить пока не удалось.
Прежде всего Городулин внимательно прочитал протоколы допросов.
Многочисленных свидетелей допрашивали и челябинские работники розыска и усть-нарвинские. Были тут и совсем пустые показания, по-видимому, не имеющие никакого значения.
В Челябинске Гусько заходил к своей сестре всего один раз. Сестра утверждала, что о преступлениях брата не имела понятия. Писал он ей редко, одно письмо в два-три года, и из различных городов Советского Союза. В этот приезд сказал, что завербовался на какие-то торфоразработки, и ему для этого нужна справка из Челябинского ЗАГСа. Одет был в ватник, тельняшку и хлопчатобумажные штаны темно-серого цвета. В руках был старый коричневый чемодан небольшого размера.
В вечер прихода к сестре Гусько познакомился у нее с санитаркой Клавой Суриковой, работавшей вместе с сестрой в больнице. Втроем они пили чай, а Гусько потом сбегал за четвертинкой для себя и бутылкой красного для девушек. Посидели недолго, часа два. Потом Гусько взял чемодан и вышел вместе с Клавой. Сестре сказал, что, может, еще на днях зайдет, а, может, уедет так.
Санитарку Гусько проводил до дому, постоял с ней у ограды. Клава попрощалась с ним и спросила, куда же он, на ночь глядя, пойдет? Он ответил: "Добрые люди найдутся"… Она сказала: "А может добрые люди около вас?.." Он ее обнял, но она вырвалась и сказала, что если он этих глупостей не будет себе позволять, то она пустит его переночевать к себе. Они пришли к ней в комнату, она постелила ему на полу, а потом они легли на ее кровать. В половине шестого утра она ушла на дежурство. Гусько еще спал. В обеденный перерыв санитарка принесла из столовой щи и биточки, накормила Гусько. Сестре его она ничего не стала говорить.
Так прожили они с неделю. Клава отдала ему второй ключ от комнаты. Уходил он из дому редко и только вечером. Клава его ждала. Один только раз со скуки пошла в кино: был культпоход. О себе он ей ничего не рассказывал. На спине у него есть татуировка с надписью: "Рожден без счастья в жизни". Клава прочитала и спросила: "Это правда?" Он ответил: "Правда".
- А вам не приходило в голову, что он преступник? - спросил у нее Белкин.
- Приходило. Только я жалела его.
- Как же можно жалеть преступника?
- Если любишь, обязательно жалеешь, - ответила санитарка.
- Но ведь вы же теперь будете нести ответственность.
- Ну и пусть. Я за ним куда угодно поеду.
- Куда он поедет, вам туда не добраться, - сказал Белкин.
Клава заплакала.
Взяли Гусько у нее на квартире. Пришли вчетвером: Белкин и три работника челябинского розыска. Двое стали у окон со двора. Занавески на окнах были задернуты. Гусько лежал в постели. Услышав стук, он сказал Клаве:
- Не отпирай.
Она накинула крючок и на дверь, ведущую из комнаты в сени.
- Закрой ставни, - сказал Гусько, продолжая курить в постели.
Белкин рванул дверь, скоба держалась не на шурупах, а на гвоздях и легко отлетела. Войдя в сени, Белкин уже не стучался, а стал срывать вторую дверь. Ему помог младший лейтенант, и крючок вырвали.
- А ну, вставай, Гусько. Ты арестован, - сказал Белкин.
Гусько неторопливо поднялся, взял со стула брюки, Белкин следил за его руками: в карманы Гусько не полез. Вслед за брюками он так же медленно надел резиновые сапоги. Потом спросил;
- Кланя, ремня не видела?
Она не ответила, только покачала головой.
Он откинул одеяло, поднял подушку, затем сунул руку под матрас и, выхватив оттуда топор, швырнул его в Белкина. Белкин успел отстраниться, топор с шорохом пролетел мимо его головы и вонзился в дверной косяк. Гусько скрутили.
- Шляпа! - сказал Городулин, выслушав Белкина. - Ты ж говорил, что следил за его руками?
- Так я думал, он ремень ищет, у него же портки валились.
- И наплевать. Скрутить его надо было прямо в подштанниках.
Ознакомившись с делом, Городулин взял с собой Белкина и поехал в Кресты.
Женщина-конвоир в гимнастерке и темной юбке ввела Гусько, когда Городулин уже сидел за столом, а Белкин - подле дверей. Оба были в гражданском.
Покуда арестованный шел от двери к углу - это было шагов пять-шесть, - Городулин быстрым, но очень точным взглядом оценил его высокий рост, крепкое телосложение.
Опустившись на табурет, Гусько застенчиво улыбнулся, положил ногу на ногу, как человек, приготовившийся к длинной беседе.
- Гусько Владимир Карпович? - спросил Городулин, но не его, а Белкина.
Белкин кивнул, а Гусько сказал:
- Он самый.
Все еще не глядя на него, Городулин снова равнодушным голосом обратился к оперуполномоченному:
- Имел срок десять лет за бандитизм в 1946 году, двадцать пять лет за убийство с целью грабежа в 1953 году, восемь лет за разбой в месте заключения… Прикиньте, пожалуйста, товарищ оперуполномоченный, сколько это получается всего?
- Сорок три года, - ответил Белкин.
- А отроду ему?
- Двадцать девять.
Краем глаза Алексей Иванович видел, что во время его разговора с Белкиным Гусько сбивал щелчками с колена невидимые соринки.
"Нервничает", - подумал Городулин.
- Вам предъявляется обвинение, - повернулся к нему Городулин, - по статьям пятьдесят девятой, пункт четырнадцатый, и сто тридцать шестой. Содержание статей вам известно?
- Рассказывали, - кивнул Гусько в сторону Белкина.
- Почему же вы не подписываете предъявленного вам обвинения?
- А зачем меня на девять граммов тянут? - усмехнулся Гусько.
- Тянут на то, что заслужили, - резко сказал Городулин. - А девять там граммов или восемь - я не взвешивал. Не в аптеке.
- Что мне судьбой отпущено, то я беру, - сказал Гусько, подтягивая голенища сапог. - А лишнего мне не клейте.
- Из тюрьмы бежал? - спросил Городулин.
- Ну, предположим.
- Три буфета в Усть-Нарве ограбил?
- Это вопрос. Доказать надо.
- Милиционера ножом ударил?
- А если у меня было безвыходное положение! - сказал Гусько. - Ясно, посчитал нужным ударить. Я легонько полоснул, по шее, для острастки.
- И в спину - для острастки?
Гусько улыбнулся широко и беззаботно.
- Этот вопрос. Надо доказать.
- Что ж тут доказывать, - сдерживаясь, спросил Городулин, - если ты нож по рукоятку оставил в ране?
- Не я, - ответил Гусько. - Он сам. Когда мы упали, боровшись, он и напоролся на мой нож.
- А топор в Челябинске тоже не ты швырнул? - спросил Белкин.
- Насчет топора разговору нет, - ответил Гусько. - Это дело чистое, я на суде объясню. Двери ломаете, когда человек отдыхает. Конечно, он не соображает спросонку…
Теперь глаза у Гусько были уже совершенно наглые, насмешливые.
Скользнув холодным взглядом по Гусько, Городулин обернулся к Белкину и лениво сказал:
- Кончаем, Белкин. Чего в самом деле, возиться? "Комар" ведь сознался. Распорядитесь привести его сюда.
Оперуполномоченный тотчас вышел в коридор. Он был в некотором смятении. Ни Городулин, ни он сам понятия не имели о "Комаре". А уж о том, что он сознался, и говорить не приходилось. Очевидно, Алексей Иванович решил рискнуть. Белкин успел заметить, как на одно мгновение застыл на своем табурете Гусько, когда Городулин велел привести "Комара".
Через десять минут в камеру ввели плотника Орлова. Это единственное, что мог придумать Белкин.
Как только Орлов показался на пороге, Городулин сказал Гусько:
- Ну, вот твой кореш. Целуйся с ним. Оба сгорели!
И, быстро ткнув в сторону Гусько пальцем, резко спросил Орлова:
- С ним грабил?
Орлов пошевелил губами и сипло ответил:
- С ним.
- Прокашляйся! - приказал Городулин.
Орлов покорно откашлялся.
- Сука! - просвистел с табурета Гусько.
- А ну, не выражаться! - оборвал его Городулин. - Садитесь, Белкин, за стол, пишите…
В этот день выяснить все до конца еще не удалось, но клин между сообщниками был вбит крепко, и воля Орлова окончательно подорвана. Гусько же временами продолжал цепляться за каждую мелочь, даже потребовал бумагу для жалобы, часто просился в отхожее место. Однако с этого дня утреннюю зарядку делать перестал и в камере поговаривал, что, кажется, "дырка" ему обеспечена.
7
Каждый раз, выходя из ворот тюрьмы, Алексей Иванович чувствовал безмерную усталость. Допросы Гусько изматывали, вероятно, больше самого Городулина, чем бандита.
Жалости никакой Алексей Иванович к нему не ощущал, да и злобы, пожалуй, тоже. Скорее всего это было изумление, что вот сидит на табуретке человек, у которого все на месте - руки, ноги, крепко сколоченное тело, объясняется он теми же звуками, что и все остальные люди - и, тем не менее, это не человек, и нет у Городулина никакой возможности изменить его.
В тот день, когда дело, наконец, было окончательно подготовлено для передачи в прокуратуру, Алексей Иванович вышел из Крестов часу в седьмом.
По дороге домой он зашел в управление позвонить на Всеволожскую. Отдавая Городулину ключ от кабинета, дежурный сказал:
- Вас, товарищ полковник, разыскивал начальник управления.
Пока Городулин разговаривал со Всеволожской, из соседней комнаты привычно проникали два голоса: Агашова и секретарши Вали. Переговорив по телефону, Городулин постучал кулаком в стену:
- Агашов, зайди ко мне.
Агашов вошел вместе с Валей. Валя села в сторонке на диван.
- Ты на опознании сегодня был? - спросил Городулин.
- Был, Алексей Иванович. Все в порядке.
- Сделал по правилам, как положено?
Краснея, молоденький оперуполномоченный закивал:
- Чуть не завалил, Алексей Иванович!.. Преступник, как вы знаете, рыжий, значит, положено выставлять перед свидетельницей пять рыжаков, чтоб она выбирала. А местечко-то маленькое, где мне столько рыжаков достать? Хорошо, со мной сержант был в масть. Одел я его в гражданское, посадил на стул рядом с преступником, да еще троих разыскал в поселке… Ох, я и волновался, Алексей Иванович! Старуха смотрит на нашего сержанта, а я думаю: ну, а что если она его сейчас опознает?..
- Когда у тебя экзамены? - перебил его Городулин.
- Через восемь дней.
- Как он? - повернулся Городулин к Вале и увидел, что Агашов подает ей знаки.
- Н-ничего, - хмуро протянула она; глаза у нее были красные, вроде заплаканные.
Городулин потемнел.
- Ты зачем ее обижаешь?
- Я не обижаю, товарищ подполковник, - удивленно вытянулся Агашов, и было видно, что не врет.
- Имей в виду, - сказал Городулин, - ты там этих чисел не усвоил…
- Иррациональных, - быстро подсказал Агашов.
- Вот-вот. А без них в нашем деле, как без рук. Понял? Иди. А вы останьтесь, пожалуйста, Валя.
Агашов вышел почти строевым шагом.
Городулин пересел на диван.
- Ну, быстренько, Валя. Что стряслось? Кто обидел?
Она промолчала.
- Я же устал, Валюша. Пожалейте старика. Мне домой пора.
- Учите их на свою голову, - со злостью вдруг произнесла Валя.
- Кого "их?" - спросил Городулин.
- Всех… Лыткова, Агашова… Всех…
- Не понимаю.
- А то, что Лыткова назначают к нам в отдел. Вот что! - выпалила Валя со злостью, словно Городулин был в этом виноват.
- Ну, назначают, - спокойно сказал Городулин. - Он и так за нашим отделом. Подумаешь, делов палата…
- Вы, честное слово, Алексей Иванович, как маленький! - Она повернула к нему расстроенное лицо. - Его же на ваше место назначают. На ваше, понимаете?..
- А меня куда? - наивно спросил Городулин.
- К нему заместителем…
Он вынул папиросу, закурил, потом поплевал на нее, притушил и аккуратно положил в пепельницу. Валя с испугом смотрела на него, она уже жалела, что проболталась.
- Вот что, Валя, - сказал Городулин, подымаясь. - Я вас убедительно прошу никогда мне больше никаких служебных сплетен не рассказывать.
- Простите, Алексей Иванович… Я думала…
- Ладно, ладно, - улыбнулся Городулин. - Я ведь на вас не сержусь. Идите.
Она вышла.
Городулин зачем-то открыл сейф, что-то ему нужно было там, но он забыл. Постоял, глядя на папки, погладил их, пытаясь все-таки вспомнить. Потом вынул штуки три необычно тяжелых самопишущих ручек, развинтил одну из них - это был узенький финский нож.
"Так вот, значит, зачем меня разыскивал начальник", - подумал Городулин.
Идти домой не хотелось. Он вспомнил, зачем полез в сейф. Надо было передать статью для комсомольской газеты. Охотники в области оставляют дома заряженные ружья без присмотра, а их дети палят потом по ком попало. Он написал по этому поводу статью. В редакции статью в основном одобрили и даже хвалили, но попросили убрать цифры.
- Понимаете, товарищ Городулин, уж слишком это сухо, мрачно выглядит. Вы возьмите один факт и оттолкнитесь от него…
Он перечитал, не присаживаясь, свою статью. Нет, сейчас не станет переделывать. Ну их к лешему, написано коряво, а факты правильные.
Закрыв сейф, Городулин хотел было позвонить, начальнику - тот иногда задерживался допоздна в управлении, - но передумал. "Обойдется, - решил Городулин, - не он мне, я ему нужен".
Вызвав машину, поехал домой. По дороге казалось, что шофер тоже уже знает.
Дома он ничего рассказывать не стал. Перед сном, как всегда, по-стариковски погуляли с женой - прошлись до Александро-Невской лавры.
Среди ночи Алексею Ивановичу показалось, что жена не спит. Он тихо сказал:
- Тоня, а Тоня… Может мне на пенсию выйти?
Но Антонина Гавриловна, очевидно, спала, она только спросонья пробормотала:
- Боржом на тумбочке…
На другой день с утра до трех Городулин занимался несовершеннолетними. Этим отделением ведал капитан Зундич. Городулин очень ценил его. Зундич не отличался какими-нибудь особенными качествами, но никто не умел так предупреждать преступления, заниматься так называемой профилактикой, как он. Работа эта, к сожалению, не видная, да в нее и не очень верят. А Зундич верил. Он редко сидел на месте и вечно бегал по школам, ремесленным училищам и заводским молодежным общежитиям. У него постоянно возникали какие-то идеи, которыми он одолевал то обком комсомола, то управление трудовых резервов, и всегда, прежде всего, - Городулина.
После ухода Зундича Городулин повозился еще с полчаса, все время посматривая на телефон. Потом решительно сел за стол, написал рапорт о переводе на пенсию, снял с вешалки фуражку, запер кабинет и отдал ключ Вале.
- Я к начальнику, - сказал он, не глядя ей в глаза.
День был неприемный, но в приемной комиссара сидело несколько человек.
- Отыскался след Тарасов! - насупившись, сказал начальник, когда Городулин вошел в кабинет. - Прошу садиться, товарищ подполковник… Володя, много еще там народу? - спросил он своего адъютанта.
- Трое, Сергей Архипыч.
- Ты им объясни, пожалуйста, что я ведь сегодня не принимаю… Помягче как-нибудь, но твердо. А заявления у них возьми. И никого ко мне не пускай, - сказал комиссар уходящему адъютанту.
"Приготовился проявлять чуткость, - с горечью подумал Городулин. - Мне ее не надо".
- Я полагаю, - сказал начальник, - вам докладывали вчера, что я приказывал зайти?
- Так точно. Допрос Гусько задержал меня в Крестах до двенадцати часов.
- И вы после этого не заезжали в управление?
"Знает или не знает?" - подумал Городулин.
- Заезжал, товарищ комиссар.
- Для вашего возраста и милицейского стажа выглядит это довольно странно. И затем - сегодня утром. Вам надлежало тот час же по приходе доложиться мне. Я ведь, очевидно, приглашал вас не к теще на блины, а по служебному делу, товарищ подполковник…
Одутловатое, обычно бледное лицо Городулина покрылось розовыми пятнами.
- Виноват, товарищ начальник, - сказал он.
- Что с Гусько? - сухо спросил комиссар.
Городулин коротко доложил: прокуратура будет вести следствие не более двух недель, а затем - народный суд в Усть-Нарве.