- Через час я вернусь, и выложу вам как одну копейку. Но, - старик строго посмотрел на Ольгу Павловну, - я должен знать, кто продает, я должен видеть его паспорт, я люблю, чтобы все было чисто. Я прошу вас подождать один час, принести паспорта и вы не пожалеете.
- Могу дать задаток. Вот две тысячи, больше с собой нет.
Сунув Ольге Павловне деньги, он опять заторопился:
- Ай-ай-ай! Как я опоздал!
Старик исчез. Эдуард Максимович и Ольга Павловна стояли на лестничной площадке и смотрели друг на друга улыбающимися, почти влюбленными глазами.
- Шестьдесят тысяч! - прошептал Эдуард Максимович и сдвинул на затылок свою зеленую шляпу. - Фу, меня даже в жар бросило. Теперь давайте рассуждать здраво. Этот чурбан стоит внизу и мечтает о сорока тысячах. Через час мы приведем его к Шприцу и тот отвалит ему все шестьдесят. Мы будем стоять и облизываться. В лучшем случае этот гопкин подарит нам свои паршивые часы и кольцо ценою в двести рублей. Есть в этом смысл? Как вы думаете, Ольга Павловна? По-моему, никакого смысла в этом нет. Мне пришла такая идея. А что, если нам вдвоем отдать этому счастливчику его сорок тысяч и пусть он катится в свои Малые Кобыляки. А со Шприцем будем иметь дело мы - законные владельцы коронных бриллиантов. Зная Шприца, могу заверить, что если он, не взвешивая, дает шестьдесят тысяч, то взвесив, отвалит восемьдесят. Вы со мной не согласны?
- Да, вы правы, конечно. Но…
- Никаких "но"! Я чувствую, что вас волнует денежная проблема. Чепуха! Десять тысяч он уже получил от меня. Две тысячи уже дал Шприц. Неужели вы не сможете на эти несколько часов достать двадцать восемь тысяч, чтобы к вечеру иметь сорок или пятьдесят? Я бы мог это сделать сам, но мне не хочется вовлекать в операцию третьего человека.
- Нет, нет, - испугалась Ольга Павловна, - обойдемся без третьего…
- Сколько у вас найдется наличными дома?
- Немного… тысячи полторы…
- Маловато… А если заглянуть в сберкассу?
- Пожалуй, тысяч двадцать я смогу снять с книжки.
- Ну и чудесно! Остальное наскребем, подкинем какие-нибудь вещички, и он будет сыт. Вы изумительная женщина! Вы околдовали меня с первого взгляда. Возьмите Опанасовы брилльянты. Они ваши!
Эдуард Максимович с фамильярностью близкого человека вложил в сумочку Ольги Павловны ватку с бриллиантами и, прижав локоть спутницы к своей груди, стал спускаться с лестницы.
После полутемного подъезда весенняя улица ослепила Ольгу Павловну. Ей показалось, что все усеяно алмазами. Они валялись в грязных кучах последнего снега, висели, как серьги, на изгибах водосточных труб, сверкали на фарах проезжающих машин.
Опанас стоял на том же месте и, разинув рот смотрел на железные локти снегоуборочной машины.
- Эй, друже Опанасе! - окликнул его Эдуард Максимович. - Закрой рот и поди сюда.
Ему наскоро объяснили, что он получит за свои камни сорок тысяч и сможет уехать в деревню. Опанас кивал головой и бормотал:
- Вот спасибочка, добры люди, вот спасибочка. Вин казав…
- Ладно, что "вин казав", мы узнаем позже, а сейчас не будем терять времени.
Эдуард Максимович остановил такси, посадил на переднее место Ольгу Павловну, а сам с Опанасом уселся позади.
Пять минут спустя машина остановилась у дома, где жила Ольга Павловна.
- Одну минуточку, - сказала она. - Я поднимусь за сберкнижкой, получу деньги, а потом мы зайдем.
Ольга Павловна взбежала по крутой лестнице и нетерпеливо повернула ключом в замочной скважине.
Эдуард Максимович с Опанасом присели в ближайшем скверике.
Видимо, им вдвоем было очень скучно, потому что появление Ольги Павловны оба встретили с нескрываемой радостью.
- Пойдемте теперь ко мне, там рассчитаемся.
В большой профессорской квартире было просторно и уютно. Из кухни выглянула и снова скрылась голова домработницы. Ольга Павловна ввела гостей в столовую и выложила на стол деньги, Эдуард Максимович пересчитывал каждую пачку и вручал Опанасу.
- Получай, друг-миллионер. Десять тысяч я тебе уже выдал. Вот еще десять. В этой пачке тоже десять. Итого тридцать. Вот еще около четырех. Остаются пустяки. На них получишь вещи. Идет?
Опанас нахмурился, подозрительно посмотрел на Эдуарда Максимовича и спросил:
- Яки-таки вещи?
- "Яки-таки", будешь доволен. Ольга Павловна, нет ли у вас каких-нибудь отрезов? До завтра! - шепнул он ей. - Любой отрез будет завтра у ваших ног.
Ольга Павловна долго копалась в спальне и принесла отрез синего бостона и светлую шерсть на платье.
Опанас потрогал материал и угрюмо сказал:
- Дуже мало.
- Но у меня больше ничего нет, - развела руками Ольга Павловна.
- Черт, какая жалость! - страдальчески морщился Эдуард Максимович. - Этот дуб упрется и заберет камни. Может быть, что-нибудь из готового платья найдете?
Ольга Павловна ушла и вернулась с новым коричневым мужским костюмом.
- Все! - воскликнул Эдуард Максимович. - Теперь тебе хватит.
- Не! - заупрямился Опанас. - Хиба ж тут на десять тысяч?
- Ну и черт с тобой! Забирай свои камни и убирайся. Не хватает каких-то пустяков, разве мы их у тебя не заслужили? Отдайте ему его паршивые бриллианты, Ольга Павловна.
Опанас заколебался.
- Нехай, - сказал он, - дайте ще одну шкурку и все.
- Какую шкурку?
Опанас вышел в коридор и вернулся с чернобуркой, снятой с вешалки. Эдуард Максимович всплеснул руками.
- Ну, и кулак! Ну и жадина! Ольга Павловна, разрешите, я выгоню его в шею.
- Погодите, Эдуард Максимович, я прямо не знаю, что делать…
- Э, ладно! - махнул рукой Эдуард Максимович, словно вырывая чернобурку из своего сердца… - Завтра у вас будет палантин. Он смял лису и бросил Опанасу в лицо.
- Возьми и подавись. Ольга Павловна, дайте ему какой-нибудь чемоданчик, пусть укладывается и уходит… Я не могу больше смотреть на его гнусную рожу.
С карманами, распухшими от денег, и с чемоданом в руках Опанас двинулся к выходу.
- До свиданьица, хозяйка. Спасибочка за ласку, - бормотал он.
Встал и Эдуард Максимович.
- Я его провожу и посажу в машину, чтобы он не болтался около дома. Вернусь через десять минут, и мы обсудим дальнейшие шаги.
Они вышли. Хлопнула дверь, и Ольга Павловна осталась одна. Хотя алчность Опанаса, сорвавшего чернобурку чуть ли не с ее шеи, продолжала возмущать Ольгу Павловну, в глубине души она оправдывала парня. В конце концов шестьдесят тысяч - это не сорок, и бриллианты на улице не валяются.
Ольга Павловна переложила камни в бархатную коробочку из-под часов и вновь поразилась их необычайной величине. Прошло уже минут тридцать, а Эдуард Максимович все еще не возвращался. Ольга Павловна не знала, что делать. Ей хотелось куда-то идти, с кем-то говорить, слышать слова восхищения, зависти. Она оделась и вышла на улицу. Эдуарда Максимовича нигде не было видно. "Пусть теперь он меня подождет" - рассердилась Ольга Павловна и направилась к троллейбусной остановке. Она решила заехать в магазин Ювелирторга, чтобы узнать, какова государственная цена бразильским бриллиантам.
В магазине было тихо, как в музее. Ольга Павловна вынула из коробочки самый крупный камень и подошла к продавцу, похожему на знакомого доктора филологических наук. Протянув ему бриллиант, она сказала дрогнувшим голосом:
- Я хотела бы знать, сколько мне дадут за этот камень.
Продавец взглянул на Ольгу Павловну, потом на бриллиант, снова на Ольгу Павловну и сказал ласково:
- Мы такие вещи не оцениваем.
- Почему? Я хотела бы его продать…
Продавец опять посмотрел на камешек и произнес:
- Таких вещей мы не покупаем, это… стекло.
- Что?.. Какое стекло? - вырвалось у Ольги Павловны.
- Обыкновенное. С так называемой алмазной гранью. Цены оно не имеет.
- Вы ничего не понимаете, - чужим голосом сказала Ольга Павловна и стала торопливо открывать свою сумочку. Это было очень трудно. На руках как будто появились чужие пальцы, которые мешали друг другу. Достав, наконец, маленькую коробочку, Ольга Павловна показала продавцу еще пять бриллиантов, покоившихся на черном бархате. - Да вы посмотрите на них, возьмите лупу. Разве можно так?
- Тут не на что смотреть. Обыкновенное стекло не требует специальной экспертизы.
Ольга Павловна почувствовала, что в магазине страшная духота. Положив в сумочку свои камни, она пьяными шагами вышла на улицу. Здесь было до отвращения шумно. Все куда-то торопились и толкали Ольгу Павловну. Она подошла к закрытому газетному киоску и стала смотреть на журналы, выставленные за стеклянными рамами. Так было легче припомнить, что собственно произошло за последние два часа. Она увидела выпученные глаза Опанаса, широкую улыбку Эдуарда Максимовича, седую бородку старого ювелира и даже засмеялась от радости. "Боже! Как напугал меня этот болван из магазина. Все ясно: он никогда в жизни не видел бразильских бриллиантов. Но ведь есть Шприц, крупнейший знаток, милый, смешной старикашка, который замирал от восторга на лестнице. Он уже давно ждет ее. Он приготовил шестьдесят тысяч. Скорее к нему!"
Найти подъезд дома на Загородном не представляло труда. Номер квартиры Ольга Павловна запомнила - восемь, четвертый этаж. Она взлетела на верхнюю площадку и остановилась у двери, обитой клеенкой. На звонок долго никто не отвечал. Потом старушечий голос спросил:
- Вам кого?
- Откройте, пожалуйста. Я к товарищу Шприцу. Он меня ждет.
- Кого?
- К Шприцу, к ювелиру. Откройте, ради бога.
Лязгнули какие-то задвижки и дверь приоткрылась на длину цепочки. Подслеповатая старушка долго вглядывалась в Ольгу Павловну и снова спросила:
- Кого вы спрашиваете?
- Шприца бабушка, Шприца, старичка с седой бородкой. Скажите ему, что пришла женщина, которую он ждет.
Старушка долго молчала, потом сказала решительно:
- Никакого Шприца у нас во всем доме отродясь не было.
- Как не было?! Откройте сейчас же!
Ольга Павловна потянула к себе дверь, но старушка проворно дернула цепочку, и тот час же лязгнула задвижка. Стало тихо, как на кладбище. Ольга Павловна ухватилась за перила лестницы и наклонила над пролетом голову, чтобы слезы падали отвесно, не смывая ресниц, и не растекаясь по щекам.
Она вспомнила, как бежала за сберегательной книжкой, вспомнила отрезы, костюм мужа, чернобурку и застонала от боли. Как это могло случиться? Как? Среди бела дня, при всех, своими руками отдала… Какой стыд?! Что сказать людям? Это было колдовство. Нет, колдовства не бывает. Гипноз! Ну, конечно, ее загипнотизировали, лишили воли, разума, ограбили. Ограбили! Ограбили!
Ольга Павловна бросилась к телефону-автомату.
Прошло уже несколько часов с той минуты, как оперативные работники уголовного розыска "закрыли" Московский вокзал.
Но этого не замечали ни пассажиры, направлявшиеся к поезду, ни провожавшие их родственники и друзья, ни носильщики, без всякого спортивного азарта ставившие рекорды по поднятию тяжестей.
Майор Комлев, "закрывавший" центральный выход на платформу, сидел на широкой дубовой скамье неподалеку от перонных контролеров и терпеливо ждал. В своем темносером, не из дорогих, пальто и в шапке-ушанке он ничем не выделялся из толпы.
Не было, разумеется никакой уверенности в том, что преступники пройдут именно здесь и обязательно сегодня. Но в том, что они будут взяты, Комлев не сомневался ни одной минуты.
Задерживаться в Ленинграде после успешной "операции" львовские гастролеры не будут. Преступление было ими уже совершено, и огромный многолюдный город сразу же стал для них тесным и неуютным.
Прибывали и уходили поезда. Сотни людей уже прошли мимо Сергея Ивановича и сотни раз его глаза, останавливающиеся на том или другом человеке, отвечали ему мгновенно и категорически: "Нет"!
До отхода скорого поезда оставалось восемь минут, когда взгляд Комлева впился в лицо старичка, поднимавшегося по мраморным ступеням вестибюля.
Старичок в теплом пальто с каракулевым воротником, в высокой каракулевой шапке, с очками в золотой оправе, очень мало походил на фотографию и на словесный портрет "старого ювелира", нарисованного Ольгой Павловной. Большой желтый портфель и спокойная размеренная походка придавали ему вид крупного специалиста, отбывающего в Москву по служебной командировке. А главное - борода.
На фотографии борода была белая и, как рассказывала потерпевшая, утром была еще белой. А у пассажира черная, кажется, даже завитая. Но эти зависшие над глазами дуги, опущенный книзу нос, тонкие, подобранные губы…
Комлев сонливо откинул голову на спинку скамьи и сквозь полуприкрытые ресницы стал с удвоенной настороженностью следить за каждым движением старика.
Поднявшись в вестибюль, тот подошел к свободной скамейке, поставил портфель и, сняв очки, стал протирать их стекла белым носовым платком. При этом он рассеянно обвел глазами весь зал. Потом встряхнул платком и сунул его в карман. К нему подошел молодой человек в шляпе, в роговых очках и с чемоданом в руках. Очки не могли скрыть его выпученных глаз и рыжих ресниц. О чем-то разговаривая, они направились к выходу на перрон.
"Где же третий? - забеспокоился Комлев. - Должен быть здесь и третий".
Но третьего не было.
Ждать больше нельзя. Сергей Иванович поднялся, потягиваясь, будто со сна, вытянул влево руку и пошел к поезду. От противоположной стены отделился и вышел вслед за Комлевым на перрон неприметный с виду простой рабочий парень. Это был Саша Зотов - молодой сотрудник, лишь два года назад пришедший в органы милиции по путевке райкома. Когда они поравнялись, Комлев вполголоса сказал:
- Побудь до отхода поезда. Первый номер еще не прошел. Сразу же приходи к дежурному по вокзалу.
Старичок со своим спутником был уже далеко. Сергей Иванович прибавил шагу, и они вместе подошли к мягкому вагону. Проводница заметила Комлева. Он чуть-чуть покосился на старичка и отошел в сторону.
Молодой парень в шляпе протянул два билета, и старичок уже шагнул на площадку. Проводница его остановила.
- На ваших билетах, граждане, вчерашний компостер.
Парень возмутился.
- Как вчерашний? Сегодня на вокзале покупал билеты.
- Ничего не знаю, граждане, компостер вчерашний. Можете пройти к дежурному по вокзалу. Если он разрешит, я пропущу, а так не могу.
- Осталось четыре минуты. Мы опоздаем! Вы будете отвечать за это безобразие!
- Граждане, прошу отойти от входа, не мешайте пассажирам. Пройдите к дежурному, пусть разрешит.
Старичок взглянул на часы, потом на своего спутника, и они рысью побежали обратно в вестибюль.
В кабинете дежурного по вокзалу старичок стукнул костлявым кулачком по столу, бросил билеты и завизжал:
- Я сейчас же буду звонить министру. Это возмутительно. В вашей кассе мне подсунули вчерашние билеты. Мы опаздываем на поезд. Пойдете под суд!
Дежурный, невозмутимый, как памятник, молча взял билеты, посмотрел знаки компостера и вернул старику:
- Билеты действительны.
- А что же там ваш проводник? - закричал старичок.
Дверь открылась и вошел Комлев.
- Поезд ушел и вам придется задержаться. Прошу сесть и предъявить документы.
Во избежание пререканий Сергей Иванович вынул из кармана служебное удостоверение. Старичок развел руками и задохнулся от ярости.
- Ах, так?! Значит с нами сыграли дурацкую комедию? Я рассматриваю это как беспримерный акт насилия. О нем станет известно прокурору. Вы возместите мне все материальные убытки.
Комлев стоял и ждал. Хотя лицо его, как всегда, было спокойно, а в душе копошились сомнения. Неужели ошибся? Если старичок и играет, то уж очень натурально. Неужели придется извиняться и отправить их на следующем поезде? Вслух он твердо повторил:
- Прошу предъявить документы!
Старик повернулся к своему спутнику, который с видом ничего не понимающего человека следил за всей сценой, и на азбуке глухонемых пальцами сказал ему несколько слов.
- Это мой племянник, - пояснил он, - он глухонемой.
На душе у Комлева стало веселее. Он подошел к старику и, глядя ему в глаза, сказал:
- Придеться мне самому достать ваши документы.
Старик плюхнулся в кресло и, торопливо шаря в карманах, вытащил паспорт и какие-то бумажки. Достал документы и "глухонемой". Комлев открыл паспорт и даже не улыбнулся. На фотографии старик был без очков с белой бородкой - точно такой же, как на снимке. Теперь сомнений не оставлял и племянник.
- Все вещи из карманов выложите на стол. Быстрее! Хватит валять дурака!
- Обыск?! - взвизгнул старик. - Очень хорошо! - Он стал выкладывать деньги, платки, записные книжки.
- Все? Встаньте!
Сергей Иванович проверил карманы старика. Оружия не было. И в эту минуту "глухонемой" метнулся к дверям. Комлев, не поворачивая головы и только повысив голос, произнес:
- Зотов!
В дверях выросла плечистая фигура Саши. "Глухонемой" отступил к столу. Сергей Иванович обыскал и его.
Откройте чемодан! Портфель подайте сюда.
В чемодане были уложены какие-то старые костюмы, несколько комплектов мужского и женского белья, носки, стоптанные домашние туфли, но ни одной вещи из списка, представленного потерпевшей, Комлев не увидел.
"Неужели проспал главного? - думал Комлев, методически выкладывая содержимое чемодана. - Неужели вещи уплыли и не осталось ни одной прямой улики?"
Портфель тоже был набит мелочью, не имевшей отношения к совершенному преступлению. Только под кожаной накладкой, прикрывавшей второе дно, удалось обнаружить пенснэ со шнурком и несколько комков ваты с крупными "бриллиантами" из стекла.
Сергей Иванович вызвал по телефону оперативную машину и, усаживаясь на место дежурного, сказал:
- Составим пока протокол обыска.
В театре только что окончился антракт и началось третье действие новой пьесы.
Хотя драматург старательно запутал сюжет и сделал все возможное, чтобы зритель раньше времени не догадался, кто из героев на какой героине женится, - все давно было ясно, и зал терпеливо ожидал конца.
Некоторое оживление в партере наступало тогда, когда на сцене появлялся актер в форме милиционера. Казалось, что из-за кулис он выходит лишь для того, чтобы рассмешить публику, а за одно и разбудить дремавших. По замыслу драматурга и талантливого актера милиционер был исполнительным, не совсем глупым служакой, который говорил несложными фразами и напоминал "кума-пожарника" из третьесортных дореволюционных комедий.
В глубине зала неслышно приоткрылась дверь, и высокий мужчина, втянув голову в плечи и подогнув колени, стал пробираться вперед. Он дошел до девятого ряда, и, присев на корточки, прошептал на ухо зрителю, занимавшему крайнее место:
- Иван Георгиевич, двоих доставили. Третьего с вещами нет.
Иван Георгиевич просительно пожал руку жены:
- Танюша, прости, родная, вызывают.
Минут через пятнадцать он уже сидел в своем кабинете, слушал доклад Комлева и знакомился с протоколом личного обыска задержанных.
Когда отворилась дверь и милиционер пропустил вперед старого фармазона, Иван Георгиевич встретил его дружественным восклицанием:
- Здравствуйте, Семен Семенович! Садитесь.
Старик сел в кресло, взглянул на Ивана Георгиевича и сухо ответил:
- А я вас не знаю.