"Волга", натужно взвывая мотором, аккуратно пробиралась по источенной ухабами и безбрежными лужами дороге. Но впереди уже показался гладкий асфальт. Скоро ей станет легче. А мне? Что меня ждет впереди? Похоже, что гладким асфальтом там и не пахнет. Ухабы и ямы, проблемы и беды. Полнейшая неизвестность, в которую меня увозят сейчас четыре довольных мента. Один из них, угреватый важняк из прокуратуры, обернулся ко мне с переднего кресла и ехидно спросил:
- Как настроение, Константин Александрович?
"Как у старого мерина, которого ведут на заклание", - грустно подумал я, но промолчат. И прикрыл глаза. И постарался представить себе, как сейчас Ангелина, вернувшись в дом, растерянно стоит посреди кухни, грустно смотрит на гирлянды сушеных грибов, подвешенные над плитой, и мучительно силится разобраться в том, что произошло. Так неожиданно! Так внезапно!
"Бедная, любимая моя Ангелинка, - думал я, - как ты теперь без меня? Справишься ли, пока будет длиться мое заточение?.. Интересно, и когда же меня отпустят? Завтра? Через неделю? Через полмесяца?.."
- Так как настроение, Константин Александрович? - не отставал от меня прокуроришка. Мне захотелось ему нахамить, но я заставил себя сдержаться. Улыбнулся и спокойно ответил:
- Паршивое настроение.
И всю дорогу больше не проронил ни слова. И не открывал глаз, делая вид, что задремал. У меня не было никакого желания общаться с ментами.
Мне хотелось остаться наедине с образом хрупенькой Ангелины, отрешенно стоящей на нашем крыльце, окаймленном яркими клумбами.
Глава 4. ИВС
В этот же вечер я узнал, что такое ИВС: сырой холодный мешок три на четыре с некрашеными, грубо оштукатуренными стенами и полуметровым бетонным возвышением над полом, которое здесь заменяло нары. В углу возле железной двери неповторимо благоухала параша - небольшой жестяной бачок, прикрытый крышкой. Вот и вся обстановка, и сказать про нее, что она слишком скудная, - значит сделать ей большой комплимент. Да в чеченских зинданах, должно быть, интерьер поразнообразнее!
Особо не церемонясь, меня втолкнул внутрь этой камеры громила-прапорщик, и я с трудом сумел устоять на ногах, запутавшись в сваливающихся с ног кроссовках, - шнурки из них вынули те прежде, чем обшарили мне карманы и складки одежды. За спиной громыхнули запоры, и я остался растерянно стоять возле бетонного возвышения, с которого на меня с интересом взирали трое живописнейших типов. Один - типичный кавказец с увесистым носом и густо покрытой щетиной физиономией, двое других - явно бомжи. И первая мысль, которая мне пришла в голову в этой камере, была: "А ведь я здесь легко наберусь от них вшей".
Все трое рядком сидели на корточках вдоль стены и были похожи при этом на нахохлившихся на насесте в ожидании ночи кур. При этом кавказец занимал наиболее привилегированное место в дальнем углу от параши. Оба бомжа держались, насколько это было возможно при ограниченности пространства, от него в стороне и напоминали двоих дружков-алкоголиков, коротающих время за бутылочкой денатурата на скамейке какого-нибудь парка.
- Чего раскорячился? - нараспев процедил один из бродяг и похлопал нечистой ладонью рядом с собой. - Присаживайся, докладывай папе, кто такой и откуда.
Этот грязный вонючий пес выглядел заметно старше меня, и, скорее, его таким сделали непомерные возлияния, нежели возраст, который принято называть почтенным. Итак, он выглядел заметно старше меня, но на "папу" никак не тянул. Но очень хотел бы. И даже стремился к этому по мере своих ничтожных возможностей, сразу наметанным взглядом разглядев во мне новичка, растерянного и напуганного, которого можно легко прибрать к рукам. И хоть этой дешевой победой над неопытным фраером потешить свое самолюбие.
Вот только в эту сказку он не попал!
Я так решил! Я чувствовал, несмотря на чудовищность всего произошедшего со мной за сегодняшний день, что не то что не сломлен, а более того, серьезно озлоблен. А озлобленность обычно придавала мне дополнительные душевные и физические силы. В отличие от большинства людей, еще более отрезвляла мой разум, и я, даже действуя по наитию, не ошибался в выбранной линии поведения.
Вот и сейчас я просто послал бродягу к ядрене матери. Так вот взял и отправил его туда, куда нужно…
- …И ты еще сам мне, чмошник, доложишь, кто такой и откуда, - добавил, матерясь про себя, - "Папа"…
Я уперся в него спокойным взглядом, ожидая ответа, но бомж лишь пожевал губами и промолчал. Что ж, чего-то подобного я и ожидал. И переключил внимание на кавказа. Просто кивком головы предложил ему переместиться из угла ближе к бродягам, освободить мне место подальше от вонючей параши. Подальше от грязных соседей. Подальше от их откормленных вшей.
Кавказ, молодой жилистый паренек в хорошем костюме и дорогих новых ботинках, естественно, без шнурков, испепелил меня исподлобья огненным взором и даже не шелохнулся. Выдержал глубокую паузу и лишь после этого процедил с сильным акцентом:
- Ты кыто такой? А? Что ты такой мой мэст хочешь… на фуй пойдешь. Ты понал, да? Ты понал, куда ты пойдешь сейчас вместа мэст мой?
Признаться, что-либо разобрать в этом наборе полурусских фраз было непросто. Но я разобрал. И понял, что сейчас меня посылают туда, куда в подобных местах посылать не положено. Но если все же послали, а ты выслушал это и отвернулся, и утерся, значит туда тебе и дорога, на этот самый "фуй". И не исключено, что скоро на самом деле там и окажешься, в прямом смысле слова. Или, в лучшем случае, сразу же заработаешь к себе отношение, как к последнему отщепенцу, поднарнику. В тебя будут плевать. О тебя будут вытирать ноги. И хорошо, если только это.
Оба бомжа с ожиданием наблюдали за мной. Кавказ, как ни в чем не бывало, принялся разглядывать носки своих хороших ботинок. Он был зловеще спокоен, и мне это очень не нравилось. Но отступать было некуда.
Здесь не дается права на поражение!
Я, словно нехотя, сделал два шага вперед, наклонился к кавказу, как будто пытаясь внимательнее вглядеться ему в лицо, и в тот момент, когда он поднял на меня взгляд, с силой вонзил два растопыренных пальца ему в глаза. Мой противник так и не успел сообразить, что же я делаю, он был готов к чему-то другому и даже не попытался увернуться. Лишь сипло всхлипнул, когда я ослепил его ударом, и поднес руки к лицу. А уже в следующий миг мешком слетел с возвышения и грохнулся на бетонный пол. Я отчетливо слышал, как затрещал его добротный костюм, когда я с силой рванул его за лацканы на себя.
- Есть! - одобрительно прокомментировал один из бомжей. - Ослепнет теперя.
Я молча качнул головой и взгромоздился на отвоеванное место. Постарался поудобнее устроиться там, опершись спиной о неровную стену, и принялся наблюдать за кавказом, скрючившимся в углу камеры. Дожидаясь, когда он придет в себя. И со страхом в душе представляя, какие еще меня ждут проблемы. Например, если сейчас в камеру явится большой толстый прапор и попробует позадавать вопросы. Или если, очухавшись, кавказ полезет в драку.
В том, что он скоро выйдет из болевого шока и при этом почти не ослепнет, я не сомневался. Удар в глаза очень болезнен, он даже может вызвать частичную потерю зрения, но обычно самым серьезным его последствием бывают два синяка под глазами. Не более. Так что бомжи могли серьезно рассчитывать на продолжение шоу, когда мстительный гордый архар минут через десять попробует вонзить в меня свои копыта. Я очень надеялся, что сделать это ему будет нечем
- Кто такой? - спросил я у бомжей, кивнув в сторону поверженного Кавказа.
- Этот-то? - охотно разинул пасть ближний ко мне. - Афган, барыга. Мусор сказал, что с герычем взяли. А сам-то он ничё и не говорит. Сидит тока, злой как собака. На кумарах, кажись. Ну, ты его эта… ловко прибил. Теперича ему ни до чего. Теперича ему буркалы б свои сохранить…
- Сохранит, куда денется, - перебил я.
- Ну, поглядим. - Бомж протянул мне корявую заскорузлую от грязи ладонь без трех средних пальцев. - Дима я, значит. А погоняло Артист.
- Константином зови, - в свою очередь представился я, но протянутой руки не заметил. Впрочем, бомжа это совсем не огорчило.
- А мусор-то, язва, следил через глазок, - доложил он мне, - как ты черного помочил… Так только насрать ему, мусору-то.
- Мог и зайтить, - подал голос другой бомж, ближний к параше. - Витькой зови меня, брат. Виктором, короче.
И они начали между собой обсуждать, сколько шансов на то, что вертухай откроет дверь в камеру и начнет наводить здесь порядок. Я же снова попытался найти более удобное положение. Ноги затекали, сырой бетон даже через спортивную куртку и свитер неприятно холодил спину. До радикулита, как говорится, один-единственный шаг. И радикулит - это еще детские шалости по сравнению с тем, что можно себе нагрузить на здоровье в такой камере…
Против моих ожиданий, афганец, когда пришел в себя, не доставил мне никаких неприятностей. Не сказал мне даже ни слова. Молча забрался на возвышение рядом со мной, даже не замечая того, что я нахожусь рядом, зло ткнул Артиста кулаком в бок и скукожился на корточках, прикрыв руками лицо. Оба глаза его опухли, превратились в узкие щелочки, да и, насколько я знал, все еще болели, хотя уже и не так сильно. Но главное то, что я одним-единственным ловким ударом сумел выбить из этого "злого, как собака", героя весь его южный гонор, да так удачно, что он даже не помышлял о каких-нибудь ответных шагах. Во всяком случае, пока не пришел в себя. А в том, что приходить в себя он будет долго, я не сомневался. И потому позволил себе расслабиться и начал прислушиваться к разговору бомжей, который, похоже, был прерван моим появлением, но теперь за неимением других развлечений вновь неспешно потек по старому руслу. Мне все равно было нечем заняться, а рассказывал Артист, надо отдать ему должное, складно и занимательно. - …И вот как я, значица, с бабою с тою посрался. Была у ей собака, ротвейлер…
- Это такая, бойцовая? - перебил бомж Виктор. - С желтою жопою?
- Она и есть. С желтою… Тока-тока оне тады расплодились в России… Ну, не тока, а лет пять назад. Модными были тады, значица. Баба щенками как торговала, дык и жить на то бы могла… Ну и вот чё я, значица… С бабой с этой как-то пошли с тою псиной ее гулять. А желтожопая-т эта, скажу я тебе, хоть и взрослая вроде, а по жизни-то дура дурой. Ни одного кошака мимо не пропустит. Уж скока тех кошаков подрала, дык и не считано. А тута она из-за этого и попала. И ить на моих глазах. Короче, идем мы через двор, я со своею в обнимку, пивко попиваю. А ротвейлерша, сука, так по кустам вокруг нас и рыщет, так и шуршит. Кошаков, значица, ищет. И без наморднику ить, и без поводка. И вот увидела одного. И ну за ним!..
- Ага! - радостно выдохнул Витька. А я бросил взгляд на афганца. Тот как принял позу индийского йога, погрузившегося в нирвану, так и не шелохнулся. Я даже почувствовал к нему легкую жалость. И легкие угрызения совести: уж не перестарался ли я? Уж не слишком ли круто с ним обошелся?
- Ну, дык кошак, - тем временем продолжал Артист, - дает деру - и под машину, значица. Под иномарку, я уж не помню, какую, но просвет дорожный у ей тот, что голубь еле проходит. А ротвелейрша-т эта, дура, туды ж. За кошаком, значица, под эту тачку. Да с разгону загоняет будку свою под порог. И все: ни внутря, ни наружу. Снизу асфальт, сверху машина. Кранты, брат. Звездец называеццы.
- Ага! - снова радостно вякнул Витька.
- И вот встала она, ротвейлерша, раком. Будка застрявши, жопа повыпячена, хвосточек коротенький, а место-то под хвостом - то, что у всех баб наиглавнейшее, - в кружочек в желтый обведено. Ну, типа мишени, - стрелять, чтоб, знаешь, в самую центру. И так это все удобно у ей в тот момент расположено, дык я как посмотрел, да и думаю: и шо ж кобеля никако нету рядом…
- Дык сам бы…
- Нишкни! Слушай дале… В общем, взвыла собачина. Ды так, знаешь, тоскливо-тоскливо, что ажно за душу взяла. А баба моя и ну с ею на пару. Бежит к машине, голосит, значица: "Ой Герда, ты моя Герда!"… Во, вспомнил: Гердой ротвейлершу звали… Так вото: "Герда, Герда!" орет, а меня тута и ржач разбирает. Ой, блин, и конкретный же ржач! И грызуны радом сопливые, с магнитофоном. Млеют, отравы, давятся. Жвачкой своей поперхнуться готовы. И самое что ж западло: мусора, курвы, тоже зырят стоят. Просто так, недалече. Ни по дежурке, ни по чему, тачка радом охранная их оказалась. Так ведь, где их не ждут, оне завсегда. Зырят, падлы, и никуда их не деть… Ну, типа, представь, стою, как обконченный: и вроде б как в падлу рвать в этот хипеж, а вроде б как надо - баба ж родная. Ну и собака, хотя и сучка кусачая…
Витька довольно хрюкнул и шумно вздохнул. Он ждал продолжения. Я, впрочем, тоже. Хотя и не с таким энтузиазмом.
- А ротвейлейрша ж, падла, когтьми скрежещтет передними по асфальту и голосит… ну, так голосисто! - Я сразу представил, насколько голосисто скрежетала в тот мерзопакостнейший момент ее жизни собака. - А баба-то, дура, тоже орет. Ну, тут мое дело мужицкое, сказать: "Спок!".
- И типа… - Бомж Дима аж сжался в предвкушении продолжения занимательного рассказа, но я его прервал банальным вопросом:
- Жрать здесь будет когда-нибудь?
- Жди-и-и! Воды похлебаешь. - Артист бросил на меня мимолетный удивленный взгляд. Он был поражен! Он был шокирован! После того, как я чересчур жестко занял свое место в той келье, где мы сейчас находились, он посчитал, что воспринимать меня можно как завсегдатая, если не более… И вдруг подобный вопрос! - Да и воды коли дадут…
Я понял, что слишком много хочу.
- Ты, Кость, слушай дале… Так вот, подбегает баба моя к этой пизде, хватат ее за ноги за задние и ну тянуть на себя. Прям как пень выкорчевыват! И ни туды, ни сюды. Собака вопит, менты с грызунами ржут, падлы, на пару. Я, типа, стою и смотрю - хрен его знает, чё делать. Застряла, и все тут, ротвейлерша, - тачку домкратить нады.
- И поддомкратили?
- Ты слушай… Баба видит, шо хрен ли чего. Ну и ко мне: "Помоги, - визжит, - Димка!!! Фули зыришь! - орет. - Тебя бы так, мудака, угораздило!.."
- …Тебя и не так, бывалочи…
- …И правда, не так. А тута, чё делать. А не хрена делать, баба-т своя. Помогать надыть, куды денесся. И вот, короче, подхожу я к энтой собаке, цепляю ее за задние ноги и ну тягать на себя. Не так чтобы сильно, конечно. "А то, и взаправду, - думаю, - выдерну из-под машины, так эта отрава, не разобравшись, тут первого меня и пожрет". Злая ж она, да и глупая, я уже говорил. И вот дергаю я несильно ее туда и обратно да представляю: "И како ж энто со стороны? И шо ж люди подумают, какие не знают?" А подумали б, ясно, одно: "Во, мужик, собачину натянул на себя прям на улиццы! И никого ж, негодяй, не стесняется. Прям при людях при живых ша и кончит. А собачка-то бедная, больно-то ей! Так и орет! Так и извивается вся! И похоже, урод, еще и прицепил ее к машине своей за ошейник…"
Я постарался представить, а что бы я мог подумать, увидев такую картину. Получалось, подумал бы примерно то же, о чем сейчас живописал Артист. - …Надоело мне с дурою с этою копошиться, опустил я ее, значит, на землю, машину взял за порог, попробовал приподнять. Ан никак! А вроде с виду-то легкая. Да тока без помощи… Мусоров просить впадлу, детей тож вроде как…
- И как вытащили?
- Да так и вытащили. С бабой взялись вдвоем, приподняли все ж таки. Она, бедная, перднула аж.
- А собака?
- А чего ей, собаке. Будку вытащила свою, по траве ей повозила, да и пошла вновь на охоту - кошаков, значит, искать. Подбородок чуть ободрала, и все.
- Ясно, - пропел Витька. - Все с вами ясненько… А с бабой-то чё, говорил, пересрались?
- А с бабой уж после. Я ж такой, бывает, сперва ляпну чего, а потом тока думаю: "И чего же сказал?" Вот тако и здеся: подколол я, значит, ее. Говорю, что куда интереснее было бы, когда так вот мордою под машиной не собака враскорячку бы оказалась, а, типа, ее хозяйка. Тады и легавые подмогнули бы с радостью, и грызуны. В очередь, говорю, становились бы помогать. А я б еще с этого денег собрал. Баба, видно, к тому моменту еще не остыла, да и нервы у ей на пределе. Ну и кинулась на меня. Прям на полном сурьезе. И собака, дура, за ею. Отхерачили на пару меня так, что в больнице аж оказался.
- М-да, бывают дела… - вздохнул Витька. - Со мной вот тож было…
О том, что с ним было, я так и не узнал. В замке заскрежетал ключ, и на пороге объявится здоровяк-вертухай. Окинул взглядом камеру, брезгливо поморщился и поманил меня пальцем.
- Разин, на выход.
Я не заставил себя долго упрашивать. Уверенность в том, что недоразумение с моим задержанием вот-вот разъяснится, до сих пор не выветрилась из моей глупой башки, и я слезал со своего бетонного пьедестала радостный от того, что наконец-то все прояснилось. Но мою радость тотчас, стоило мне замешкаться, выходя из камеры, расколотил на мельчайшие осколки хлесткий удар по почкам.
Я сумел устоять на ногах, но все тело словно тряхнуло электрическим током. И лишь потом пришла боль. И лишь потом перехватило дыхание. Я весь сжался, не в состоянии сделать ни шагу. В глазах потемнело, меня неудержимо потянуло к чему-нибудь прислониться, и я сам не заметил, как присел на корточки в узком проходе с несколькими железными дверями по бокам. И тут же меня достал крепкий пинок. Я ткнулся физиономией в жесткий бетонный пол.
- Ты, пидар, куда послал меня?! - пробасил надо мной вертухай и наступил мне на спину тяжелым ментовским ботинком.
Я что-то не помнил, чтобы куда-нибудь его посылал. Впрочем, в этот момент я вообще ничего не помнил. Ничего не соображал. Просто валялся, втоптанный в пол, как червяк.
- Вста-авай, мать твою! Какое там встать!
Мне показалось, что прапор перенес на ту ногу, которая опиралась мне на спину, все свои полтора центнера веса. Мою руку, неудачно подвернутую под грудь, этим весом будто сжало в тисках. Мои кишки уже приготовились от этой тяжести превратиться в лапшу. Мои косточки уже собрались обратиться в пыль.
Но чудовищный пресс вдруг отпустил, и я сумел с трудом втянуть в себя воздух. Размежил веки и уткнулся взглядом в серый неровный пол. И застонал… Кажется, я тогда застонал. Хотя можно ли помнить об этом точно?