1. Дикий виноград: синий, почти тёмный, мелкий, кислый и такой терпкий, что сводит скулы. Нарвал гроздья с ветками и листьями, хоть картину с них рисуй.
2. Лимонник, ягоды и ветки. Не ветки, а натуральные лианы, у меня скатаны в рулон, как провода. Они немного кисловаты и немного пахнут мылом. Я завариваю чай.
3. Огромный панцирь огромной черепахи, которую мы изловили в притоке Уссури и съели в супе-лапше. Из панциря можно заказать тебе гребёнку, а лучше её оставить для воспоминаний в зимние вечера.
4. Целый мешочек халцедонов, которые набрал на галечных косах и островах. Матовые, прозрачные, янтарные, мутные, полосатые, ороговевшие - каких только нет. А какое удовольствие их собирать… Пристанешь на лодке к галечнику и ползёшь по нему на четвереньках, пока не блеснёт халцедончик. И сразу мысль - ещё камешек Маринке.
5. Женьшень, натуральный корень женьшеня, похожий на человечка, как ему и должно быть похожим. Головка, ручки, ножки, только сильно кривые. Меня, конечно, так и подмывает сказать, что я нашёл его сам. Хотел, искал, да это надо уметь. Подарил мне его настоящий корневщик, дед, без возраста и забот, мудрый, как та черепаха, которую мы съели. Он берёт ружьё, спички, соль, мешочек лука и уходит на всё лето в тайгу за корнями. А зимой лежит на печке.
6. В горах Сихотэ-Алиня я выковырнул кристалл кварц-мориона. Красавец: длинный, тонкий, как кинжал из воронёной стали. А внутри клубятся чёрные метели. Но главное в названии: кварц-морион. Как кварц-Марина.
Последнее письмо должно быть кратким, а я расписался. Всегда писал длинные, так пусть и последнее будет таким же.
Я сижу на вьючном ящике. У моих ног, буквально под носком ботинка, уже остывшей водой бурлит протока. Справа висят покрасневшие листья винограда - они похожи на наши кленовые. Комаров нет. Хороший ветерок шуршит осокой. И мне чуточку грустно. Всё-таки два года потеряно, а ведь их не так много нам отпущено. А, чёрт с ними, с двумя годами - впереди-то жизнь!
Марочка моя бесценная! Еду! Еду ведь! Через день-два после получения письма ты увидишь меня в аэропорту. Я ли тебя не узнаю… Да надень ты хоть рубище, какое это имеет значение. Вот только не ведаю, что буду делать, когда тебя увижу: обниму ли, поцелую, окаменею или заплачу…"
Теперь-то Рябинину было уже известно, что сделал геофизик, - он её ударил.
7
- Зря вы меня вызвали.
Ага, от нечего делать. Большинство вызванных свидетелями себя не считают: ведь свидетель тот, кто сам видел преступление.
- Настоящие друзья приходят без вызова, - поддел его Рябинин.
- Зачем? - не смутился Каменко.
Небольшой, коренастый и широкий, как штангист. Редкие сивые волосики незаметно налипли на крупную голову. Смотрит спокойно, с достоинством. Вот уж действительно - Каменко.
- Ну хотя бы защитить.
- А его разве обвиняют?
- Обвиняют.
- Кто же? - насторожился Каменко. - Жена?
- Государство.
- Разве государство вмешивается в личные отношения?
- В личные - нет. Но вмешивается, когда бьют человека.
- Зачем же вызвали меня?
- Допросить.
- Я не преступник.
Рябинин тихонько зевнул, чуть прикрыв рот ладонью. Зевнул не для него - для себя, чтобы усыпить своё сознание: мол, ничего хамского в этом ответе нет и злиться не стоит. Видимо, допрос не пойдёт, пока глаза этого геолога спесиво разглядывают следователя. Рябинин ещё раз зевнул и лениво глянул в первую страницу протокола, которую только что заполнил и знал каждую строчку:
- А какое у вас образование?
Каменко чуть насмешливо наблюдал за его рукой: неужели следователь не знает, какое образование должен иметь геолог.
- О, высшее! - удивился Рябинин.
- А вы думали, ПТУ? - усмехнулся Каменко.
- О том, что в прокуратуре допрашивают только преступников, обычно мне говорят бабушки тысяча восемьсот девяносто девятого года рождения. А ребята из ПТУ грамотные, они такого не скажут.
Каменко попытался сесть удобнее. Он даже тихонько откашлялся, помогая укрепиться стулу. Допрос можно было начинать. Но его начал сам вызванный:
- Какой уж я свидетель…
Он согласился с этой ролью и теперь имел в виду другое: что он плохой свидетель и ничего не знает. Но это уже следующий этап допроса.
- Вы с Вересовым друзья?
- У нас, у геологов, есть такая форма дружбы - полевая. А тут, в городе, встречаемся только на работе.
- Когда вернулись из поля?
- Мы вместе прилетели.
Вот оно что. Они вместе прилетели. Да он наиценнейший свидетель. Как можно безразличнее Рябинин попросил:
- Расскажите о его встрече с женой.
- Я не видел.
- Как же так?
- Вышли вместе, а потом на мне жена повисла, и мы с ней так и уехали.
Всё естественно. Здесь не до приятеля, который два года мозолил глаза. В конце концов, сведения о самых первых минутах встречи не так уж и важны, поскольку потерпевшая о них рассказала и сомнений тут нет. Не важны сведения и об ударе - свидетелей много. А вот о временном промежутке между встречей и ударом информации нет, но ведь в нём-то и случилось главное, если только оно вообще случилось.
- В самолёте пили?
- Две бутылки сухого вина. Пустяки, на радостях.
Вересов сказал правду… Видимо, в суматохе его состояние не заметили. Да и что такое сухое вино для этих геологов, похожих на штангистов… Главный вопрос Рябинин задавать не спешил, берёг напоследок.
- Как Вересов относился к жене? Раньше и эти два года…
- К жене он относился так, как никто не относится, - коротко отрубил свидетель.
- Плохо или хорошо? - улыбнулся Рябинин.
- "Хорошо" не то слово. Я вот отношусь к жене хорошо, а он её боготворил. В его характеристике, не то для аспирантуры, не то в министерство, знаете, что написано? "Очень любит свою жену". Чёрным по белому. И подпись треугольника. Да вы, наверное, характеристикам не очень верите?
Рябинин пожалел, что не имеет с неё копии. "Очень любит свою жену". Превосходно!
- Умным верю.
Его всегда удивляло, что в характеристиках не пишут о важных человеческих качествах. Ну что значит это дурацкое "морально устойчив"? Не пьёт и не обращает внимания на женщин - и вся устойчивость? Или "в коллективе уживчив". А может, такой коллектив, что с ним и уживаться не стоит. "Пользуется уважением". За что и у кого? А вдруг его боятся, поэтому и уважают? Однажды Рябинину прислали из жилконторы бумагу с выразительным названием: "Харкатеристика".
А ведь в них есть что писать. Например, как человек воспитывает детей. Как относится к родителям, к старикам. Какова степень его культуры. Умён ли, смел, справедлив, разносторонен, любознателен, цельная ли натура. И ещё были слова, которые стоило употреблять хотя бы для того, чтобы они не забывались: порядочный, благородный, великодушный, деликатный…
- Мы его предупреждали, - заметил Каменко.
- О чём?
- Да о любви этой… Нельзя так любить женщину…
- Почему?
- Обязательно плохо кончится.
- А как же надо любить? Вполсилы, что ли…
- Нельзя, товарищ следователь, ни пересаливать, ни переслащивать.
Как на кухне. Как о супе или компоте. Смешно: излишки любви. Как излишки стеклотары. Да может ли быть её излишек - самого прекрасного состояния человеческого духа? Рябинин считал, что пока ещё этой любви людям недостаточно.
- О любви стихи пишут, - сказал он в ответ на поварское объяснение.
- Вересов тоже писал.
- Вы осуждаете?
- Всему свой возраст.
- А вы не слышали, что любви все возрасты покорны? - чуть сердито спросил Рябинин, потому что начинал злиться на этого каменного Каменко, который так спокойно говорил о любви.
- И это плохо кончается. Как для героев поэм, так и для Вересова.
Настала пора главного вопроса:
- И чем, по-вашему, кончилось для Вересова?
- Он же её ударил…
- За что?
- Не знаю.
- Вам-то он как объяснил?
- Говорит, непонятный психоз.
Получается, что Вересов обманул и друга. Вернее, скрыл. Или же теперь скрывает Каменко. Тогда его стоит проверить. Например, спросить, верит ли он такому нелепому объяснению. Если верит, то, значит, выгораживает.
- И вы ему поверили?
- Откровенно говоря, нет.
8
В кабинете у прокурора стояли мягкие стулья: для приёма граждан, для совещаний, для гостей. Не для следователей - они не садились. Они и в кабинет не входили, а влетали, словно за ними гнались. За ними и гнались: вопросы, которые следовало решить без промедления. Прокурор к этому привык. Он знал, чтó это за вопросы. Один следователь покрывается от них красными пятнами. Другой начинает говорить быстро и непонятно. Третий только машет рукой и бросает своё безысходно ежедневное слово "уволюсь". А четвёртый не краснеет и не заикается; четвёртый спокоен, как сыщик в детективе, - лишь не спит по ночам.
Рябинин вошёл неторопливо. Он даже сел на мягкий стул. Он даже протёр очки, что обычно старался делать без посторонних. Он зашёл просто так, отдохнуть.
Отдохнуть решил и прокурор: поворошил стружистые волосы, закрыл какое-то толстенное дело и потянулся за сигаретами.
- Что скажете хорошего, Сергей Георгиевич?
- Я вас не отвлекаю?
- С удовольствием отвлекусь.
Юрий Артемьевич пальнул зажигалкой, затянулся и вопросительно глянул на Рябинина. Он знал, что у следователя срочного дела нет - например, не нужна машина, не требуется санкция на арест или на обыск, не скрылся подозреваемый, - но какое-то дело всё-таки у него есть.
- Вы знаете, что такое Паужетка? - спросил Рябинин.
- Рецидивистка?
- Да нет…
- Ну, значит, что-нибудь вроде горжетки.
- Паужетка - река на Камчатке. Красивое название, вроде женского имени. А вы слышали, что в дельте Волги цветёт лотос?
- В отпуск хотите?
- Года бы на два, - вздохнул Рябинин. - Поездить, как мой геофизик…
- Два года вам не вытерпеть, - улыбнулся прокурор. - Говорите про лотос, а думаете о геофизике. Как дело-то?
На такие вопросы прокурора следовало отвечать подробно: что сделано, сколько человек допрошено, какие доказательства добыты и что запланировано. Но Юрий Артемьевич добродушно пускал дымок в сторону форточки.
- Никак, - ответил Рябинин.
- И нет зацепок?
- Зацепок-то целая куча.
- Например?
- Например, зачем они пошли в зал ожидания…
- Опять безмотивное действие, - усмехнулся прокурор мягко, просто так, без всякой задней мысли, но зачем-то усмехнулся.
Рябинин не понимал, почему к тонким, почти прозрачным движениям человеческой души даже умные люди относятся с лёгкой иронией. Чуть-чуть, но всё-таки иронично. Действия ценились дороже духа. И вещи ценились дороже. Мысль Рябинина перескочила - она часто выхватывала из его жизни похожий кусочек - на молодость, когда он работал землекопом и, вырыв шурф, в задумчивости стоял на его свежем глинистом краю. И прораб всегда ловил его на этом занятии, как на мелком воровстве: "Опять замечтался!". Да воровство бы прораб понял - обогащение. А Рябинину казалось, что нужно было произнести шёпотом: "Тише, товарищи, человек замечтался". Юрий Артемьевич знал, что без мотива нельзя квалифицировать преступление. Нельзя отправить дело в суд. И всё-таки усмехнулся. Но он никогда бы не усмехнулся, лови Рябинин преступника, а не ищи мотив. Неужели только потому, что преступника можно потрогать руками, а мотив неощутим, как радиоволны? Да и неважно, что человек делал, делает и будет делать; важно - ради чего. Мотивы важны, мотивы!
- Очень просто. - Прокурор решил сам объяснить это безмотивное действие. - Люди встретились, смотрят друг на друга и, влекомые человеческим потоком, оказались в зале.
- Я проверял: человеческий поток течёт не в зал, а к транспорту.
Юрий Артемьевич поднял сигарету и стал её рассматривать на свет, словно та была прозрачной.
- Ведь знаю, что вредно, а курю. Где тут мотив? Кстати, вы безмотивно извлекли из кармана авторучку, не собираясь писать.
Рябинин сунул её обратно и улыбнулся:
- Ваш организм привык к никотину. А ручку я достал механически, потому что сейчас придёт свидетель, а она не заряжена.
Он не стал объяснять, что не любит готовиться к допросу при свидетеле: отвинчивать пузырёк, менять ленту в машинке, искать бланки или копаться в материалах дела. Вызванный должен понять - его тут ждут с нетерпением. Видимо, сознание Рябинина, перерабатывая разговор с прокурором, ждало вызванного свидетеля и посылало тайные импульсы в его пальцы.
- Что ещё? - спросил Юрий Артемьевич.
- Вересов в конце допроса сказал, что он ударил не женщину.
- А кого же? Крокодила, что ли?
Рябинин пожал плечами. Он пришёл не отвечать на вопросы, а думать над ними.
Прокурор думал:
- Может быть, он имел в виду своё психическое состояние? Мол, ему почудилось вместо жены что-нибудь несусветное?
- Эту версию психиатрическая экспертиза отвергла.
- Тогда он считает её не женщиной, а…
- Крокодилом, - подсказал Рябинин.
- Но о крокодиле должно быть в письмах.
- Там ничего нет, кроме любви.
- А не случилось ли, Сергей Георгиевич, всё проще? Встретились, поцеловались, и она, допустим, возьми и спроси: "Сколько привёз денег?". Ему обидно.
- За деньги Вересов не ударит, - убеждённо ответил Рябинин.
Так же, как следователь за авторучку, прокурор взялся за нос, осторожно его пошатал и предположил:
- Может быть, назначить психологическую экспертизу? Сейчас модно…
Рябинин знал, что модно. Знал, что иногда и нужно, но душа к этой экспертизе не лежала. Всё экспертизы назначал, а вот психологическую - уж если только была крайняя необходимость или письменное указание прокурора.
Само существование психологической экспертизы Рябинин считал для себя глубочайшим оскорблением. Естественно, когда следователь обращается к специалисту в области медицины, биологии, физики, бухгалтерского учёта или баллистики… Но в психологии-то он сам должен быть специалистом высшей квалификации. Да и кому разбираться в психологии, как не следователю, который с утра до вечера только этим и занимается. Следователь прежде всего есть психолог - в этом Рябинин был твёрдо убеждён. И ему казалось, что теперь психологию у него забирают и отдают другому, специальному лицу, которое должно в ней разбираться лучше его, Рябинина. Что же остаётся следователю - только сбор доказательств?
- Психолог установит физиологический аффект. А это и так очевидно. Мотива-то психолог искать не будет.
- Да, эта работа для следователя, - согласился Юрий Артемьевич и добавил: - Зря взяли дело.
- Не зря.
- Чего ж тогда мучаетесь? - нашёл прокурор нелогичность в его поведении.
- Мотив должен быть.
Мотив есть. А если есть, то он его рано или поздно найдёт - почему ударил. Но теперь Рябинин опасался, что не поймёт другого: как этот чем-то понравившийся ему геофизик смог ударить женщину? Рябинин признавал только одни удары - необходимую оборону. Но к женщинам это не относилось, тут он даже необходимой обороны не признавал. Если женщина стала чужой, то от неё уходят; уходят молча и навсегда. Он не понимал домашних скандалов, всяких жалоб, разводов и дележей. И уж никак не понимал рукоприкладства. Впрочем, иногда он женщину тоже мог ударить - иронией.
- Знаете, зачем я пришёл?
Прокурор молчал, полагая, что следователь может зайти и ни за чем.
- Я пришёл сообщить, что всё в мире мотивировано, кроме одного.
- Что же это такое?
- Любовь. Она безмотивна.
9
Он вёл поиск от одной точки, полагая её главной, - первый миг их встречи. И поэтому искал только в одном от неё направлении, обращённом из аэропорта сюда, в город. Но от этой точки было и другое направление, уходящее в самолёт, в рейс, к горам Сихотэ-Алиня. Его он не проверял, поэтому теперь вызвал бортпроводницу.
У хорошего следователя намеченных процессуальных действий становится всё меньше - он их выполняет и вычёркивает из плана. У истинного следователя наоборот - план пухнет, потому что он, настоящий следователь, хочет знать как можно больше и выискивает для проверки всё новые и новые обстоятельства.
Хороший следователь работает одновременно по нескольким версиям, боясь увлечься одной, ибо одна может привести к ошибке. Истинный следователь не боится, интуитивно и безошибочно выбрав единственную, правильную.
Хороший следователь скрупулёзно собирает доказательства, как тот самый старик из письма Вересова, который отыскивал в травах свой женьшень. Истинный же следователь не доказательства собирает, а ищет истину. Рябинин не знал, где её искать. У него не было и версий. Да и плана не было.
Стюардесса появилась шумно, словно принесла в кабинет напряжение и гул своих полётов. Она постукивала каблуками, шелестела плащом, перевешивала сумку с одного плеча на другое, поправляла волосы и успокоилась, лишь закурив сигарету. Рябинин рассматривал её симпатичное, усталое лицо, чуть бледное от больших высот и чуть напряжённое от вызова к следователю. Ему вдруг пришла неуместная мысль: смог бы он влюбиться в женщину, у которой из ноздрей идёт дым? Но она ждала вопросов.
- Меня интересует рейс двадцатого августа из Хабаровска.
- Прошёл нормально, как всегда, - монотонно заверила она. - Высота десять тысяч метров, за бортом минус тридцать шесть, командир корабля… Что вас интересует конкретно?
- Пассажиров помните?
- Ну, некоторых… А что случилось - кража?
- Не обратили внимания на молодого мужчину, крепкого, загорелого, в очках…
- A-а, Николай с приятелем, - перебила стюардесса.
- Да. Откуда знаете имя?
- Приятель называл.
- Как этот Николай вёл себя в самолёте?
- Неужели жулик? - искренне удивилась она, набрав дыму и забыв его выпустить.
- А похож? - улыбнулся Рябинин.
Дым она так и не выпустила. Видимо, проглотила или он растворился в организме без остатка. Но для этого ей потребовалось какое-то молчаливое время, поэтому Рябинин переспросил:
- Похож на жулика?
- Ни грамма!
Он не терпел этого выражения, которое слышал всё чаще. Пошловато-рыночное. Однажды на улице мать сказала дочери: "Ты ещё уроков ни грамма не сделала". Но ведь стюардессы вроде бы даже изучают иностранные языки.
- Ничуть не похож, - поправилась она.
- А почему?
- Видно же.
Рябинин был согласен, что человека всегда видно. Но у каждого своё видение, и он хотел знать, как видела бортпроводница.
- Ну, а как видно?
- У меня на плохого человека глаз намётан. Такой сядет и давай себя показывать. Конфетки почему не несёте? Где водичка? Газетка положена? Закусить дадите? А где ваша улыбка? А как вас зовут?
- А Николай с приятелем?
- Шутили, смеялись, угощали копчёной рыбой… Камень интересный показали, какой-то волокнистый, как из шёлка.
- О чём они говорили?
- Да так, дорожная болтовня.
- О женщинах, о жёнах говорили?
Она задумалась, вспоминая полёт. На какую-то минутку её лицо стало начальственным и гордым - в эту минутку она увидела тот пассажирский салон.
- Нет. Всё о маршрутах и о каких-то пластах. Я же с ними не сидела. Идёшь мимо и парой слов перекинешься.