- Ладно. Сергеев, иди к Трыкину домой, доставь его сюда.
Сергеев, высокий, с лейтенантскими погонами, молча отправился исполнять приказание. Гусев продолжал спрашивать Любу:
- Живете с кем? Квартира отдельная?
- Да нет, с подселением, соседка одна есть. Вера Александровна. Врач, на пенсии. А у нас двое детей.
Наташа от первого моего мужа, она в книжном магазине работает, и Толик, он в школе сейчас.
- А какие у вас основания, Любовь Михайловна, подозревать этого… Трыкина?
- Основания? Да какие там основания? Поганый он, понимаете, поганый! Въедливый такой, на язык очень грязен, и глаз у него нехороший. Ну а вчера они поссорились, подрались почти даже.
- А до этого какие у них были отношения?
- Какие там отношения? Соберутся и пьют. Курят, матерятся, сами понимаете.
Тут вдруг до Любы стало доходить, что пьянкам этим пришел конец, что многому пришел конец, и она с удивлением и даже испугом стала осознавать, что почувствовала облегчение. Говорила она с Гусевым охотно и уже не ощущала того ужаса, который испытала, увидев мертвого Николая. "Ох, и стерва же я", - подумалось ей.
- А ссора между ними на какой почве произошла?
Тут Люба замялась.
- Да… понимаете, к дочке моей он стал приставать, к Наташе. А Колька заступился. А тот ему наговорил чего-то. А Колька его на лестницу и выпихнул.
А тот угрожать начал. Ну и вот, сами понимаете, - я в магазин пошла, а тот пришел и прирезал. Трудно, что ли?
- Вам прямо следователем работать, Любовь Михайловна. Так здорово вы все расписали, - усмехнулся Гусев.
- Это дело ваше. Вы спрашиваете - я отвечаю, - обиделась Люба.
Пока они беседовали, тот, который фотографировал, колдовал над трупом Коли, осматривал вещи, видимо, отпечатки пальцев снимал. Это Люба в фильмах видела. Ей становилось интересно.
Вскоре появился и Сергеев.
- Ну как? - спросил Гусев.
- Да неудачно, товарищ капитан. Единственно, в чем повезло, жена его домой пришла. Так она говорит - Трыкина со вчерашнего вечера дома не было.
- Врет! Все врет, зараза! - крикнула Любка, входя в раж. - Разумеется, она своего мужа будет выгораживать!
- Вы погодите, - попросил Гусев.
- А чо годить-то? Ща она скажет, что он еще вчера в Сочи улетел или в Монте-Карло. Верьте ей больше.
Возьмите и прижмите ее, сучку, как положено…
- Да мы сами разберемся, Любовь Михайловна.
- Знаем мы… Слышали по телевизору, сколько у вас нераскрытых убийств. А тут дело ясное… Вы сами поймите, кормильца потеряли… двое детей, вдруг заплакала Люба, до того ей стало жалко… только не Колю, а саму себя. До нее дошло, что жить-то им теперь вовсе не на что, разве что на Наташину зарплату. Почему ей такая судьба? Сашка погиб, Кольку убили, ей уже сорок шестой год идет, кому она теперь нужна?
Была хоть при муже каком-никаком, а теперь… Одна-одинешенька.
- Вы не беспокойтесь, мы найдем этого Трыкина.
Может быть, и правду говорит его жена, может, он после того, как ушел от вас, дальше пошел пить и дома действительно не ночевал, почему бы и нет?
- Ну, это они могут, - согласилась Люба.
- Так, Сергеев, - сказал Гусев. - Беритесь за поиски Трыкина, спрашивайте соседей, друзей. Надо его найти. Без этого дело дальше не продвинется.
- Скоро должен участковый подойти, - сказал Сергеев. - С ним вместе будем искать.
И ушел.
Вскоре после его ухода опять хлопнула входная дверь.
- Это, наверное, Вера Александровна, - сказала Люба. - Соседка наша.
Гусев вышел в коридор. Перед ним стояла пожилая седая женщина невысокого роста, старомодно одетая.
- Здравствуйте, - сказал Гусев.
- Здравствуйте, - ответила женщина. - А вы кто?
- Я инспектор уголовного розыска капитан Гусев.
- А что случилось? - Женщина внимательно поглядела на Гусева, не проявляя, однако, особого волнения.
- У вас в квартире произошло убийство. Будьте добры, пройдите сюда.
- Пожалуйста.
- Ой, Вера Александровна! - заголосила Люба, увидев соседку. - Горе-то у нас какое! Я вот пришла, а Колька мертвый лежит!
Вера Александровна внимательно и строго глядела на лежащий труп Николая. На ее лице Гусев заметил плохо скрываемое выражение брезгливости. И не только это. Что-то еще.
- Да… - только и смогла сказать Вера Александровна. - Вот дела-то какие.
- Вера Александровна, - спросил Гусев, - во сколько вы вышли из дома и видели ли вы сегодня Фомичева, вашего соседа?
- Я-то? Я… вышла из дома где-то в половине одиннадцатого. А Фомичева я сегодня не видела. Не посчастливилось.
Гусев переглянулся с экспертом, лысоватым, в очках, который только что закончил осмотр и присел на стул.
- Скажите, пожалуйста, а никто к нему при вас не приходил?
- Нет, при мне никто не приходил. Я, Люба, почти сразу после вас и ушла, так что сообщить мне совершенно нечего. Я пойду, пожалуй. Люба, примите мои искренние соболезнования, вас мне действительно жаль. Вы позволите мне уйти, товарищ инспектор?
- Да, идите пока. Но нам придется еще вас побеспокоить.
- Это как положено, - сухо сказала Вера Александровна и вышла, еще раз поглядев на труп. Гусев заметил какой-то странный блеск в глазах пожилой женщины, ему показалось, что радость сверкнула в этом мимолетном взгляде. Он посмотрел на Любу.
- Чудная она, - махнула рукой Люба.
- Скажите, Любовь Михайловна, она что, недолюбливала вашего мужа? Между ними происходили ссоры?
- Ой, - вздохнула Люба. - Сами понимаете, какая жизнь в коммунальной квартире! Кухня одна, ванная одна, туалет один, народу много - конечно, радости мало. Она старуха, мы помоложе, малец сущий дьяволенок, всякое бывает. Ничего, конечно, особенного не было, но сказать, что они с Николаем друг друга жаловали, не могу - врать не приучена. А и какая разница, не она же его прирезала, в самом деле! Силенок бы не хватило! - вдруг засмеялась Люба, но взглянула на лежащий труп и прикрыла рот рукой. Ей стало забавно при мысли о том, что крошечная Вера Александровна всаживает нож в грудь здоровенного мясника Николая.
Гусев тоже слегка улыбнулся краешком рта, покачал головой. Потом сел писать протокол, изредка прерываясь и задавая Любе вопросы. Пока он писал протокол, Люба пошла на кухню и поставила чайник.
Вернулась в комнату, а тут раздался звонок в дверь.
Вскоре в комнату влетел крепенький, коротко стриженный малец лет десяти, влетел с шумом, с какими-то возгласами, но увидел труп и резко остановился. Люба схватила сына за плечи, прижала к себе.
- Ой, не смотри, сынок, не смотри. - Она стала прикрывать ему глаза руками. Тот, однако, очень хотел посмотреть и вырывался изо всех сил.
- Пусти, мам, пусти, говорю! Чего? Убили папку-то? Кто это его? Небось Вовка!
- Замолчи! - прикрикнула Люба. - И вообще, иди в комнату к Наташе, нечего тебе тут делать. Не для твоих глаз такое зрелище.
- Да никуда я не пойду, дай поглядеть-то! Ух ты! - вылупил глаза малец. - Ну и дырища у него в груди!
А крови-то! Чем это его саданули? Ножом, что ли? Вы кто? Следователь? Здрассьте. Вы откуда? Из МУРа? Ух, интересно…
- Здравствуй, Толик, - сказал Гусев.
- Здрассьте. Мам, я побегу гулять! Покушать нет ничего? Жрать охота!
Люба с осуждением смотрела на сына. Она ждала слез, страха, но увидела лишь равнодушие, дурацкое возбуждение и нездоровый интерес к происходящему.
Подивился и Гусев.
- Потом покушаешь, Толик, - строго сказала Люба. - Сейчас тут люди.
- Ну, я тогда побежал, пацанам расскажу, обалдеют…
- А вот этого делать не надо, Толик, - попросил Гусев. - Побудь пока дома, посиди с нами, ты нам не мешаешь.
- Да ну, сидеть! Погода такая классная! Чой-то я тут с трупом должен сидеть? Противно ведь!
- Что ты говоришь, поганец?! - возмутилась Люба. - Отец он ведь тебе!
- Сам знаю, что отец, - набычился Толик. - А чем я могу помочь? Чего разоралась?
- Замолчи! - вскочила Люба. - Ремня ща получишь!
- Тихо, тихо, - успокоил Гусев. - Ты, Толик, нам можешь тоже помочь. Мы кое о чем тебя спросим с Пал Васильичем.
- Спрашивайте. А это у вас чо? А это чо?
- Толик, - спросил Гусев, - почему ты решил, что твоего отца убил Вовка? Ты так ведь сказал?
- А кто еще? Они тут бухали вчера целый день, а потом побазарили. Этот козел к Наташке стал приставать, а батька… - При этом он хитро и мерзко поглядел на мать. Та сделала страшное лицо. - А батька его выгнал. А тот пригрозил ему. Вот я и думаю: ну, пришел, опять базар, и, значит… убил. Мам, дай хоть колбаски, жрать охота, - вдруг заныл Толик.
- На, на, обожрись, зараза! - закричала Любка и вытащила из сумки полбатона любительской колбасы.
Тот схватил колбасу, положил на стол, отрезал себе здоровенный кусок и принялся его смачно есть без хлеба.
Вдруг вспомнил что-то и стал бубнить с набитым ртом:
- М-м-м, б-б-б…
- Прожуй сначала, - сказал Гусев, с удивлением глядя на мальчика.
- Я чо? - Толик наконец прожевал колбасу и сумел произнести членораздельно:
- Этот Трыкин болтался по двору и орал про папку плохие слова, блядь, говорит, убью, говорит, мы с пацанами в футбол играли, я ему еще по тыкве мячом заехал - специально, чтобы не базарил. Он матюгами начал и за мной погнался.
Ну я, понятно, домой, хрена ему меня догнать…
- Ты говори, да не заговаривайся! - прикрикнула Любка. - Ты что себе позволяешь? Ты с кем разговариваешь, засранец? Это капитан из милиции, а ты матом кроешь!
- Я же говорю как было, для ясности, - оправдывался Толик.
- Ну вот, видите, - сказала Люба. - Значит, он еще и угрожал. Да он, он, точно он, найдете - значит, дело ясное. Он заховался где-то с перепугу. Искать надо.
В это время вошли Сергеев и участковый Царев, здоровенный, толстый, потный.
- Вот такие дела, Алексей Алексеевич, - сказала ему Люба.
- Да, допился Николай, - вздохнул Царев. - Эх, говорил я ему. Здравствуйте, товарищ капитан.
- Здравствуйте. Скажите, что вы можете сообщить про покойного Фомичева и Трыкина, которого подозревают в убийстве?
- Что могу сказать? Николай был мужик деловой, а вот как закрыли их магазин, да и раньше - ну, понимаете, доходы не те, настроение не то, стал попивать и нашел себе собутыльников. Я этого Трыкина давно знаю. Трижды судим, за хулиганство дважды и за грабеж. Нигде не работает. Ведет антиобщественный образ жизни, неоднократно мной предупреждался. А что я ему могу сделать? За сто первый километр сейчас не высылают, жена работает, он за ее счет живет, имеет право. Ходит и пьет, а потом хулиганит на улице. Но в меру - больше пятнадцати суток давно не получал.
Сейчас вот допросили жену - говорит, что со вчерашнего дня его не видела. Сын двенадцатилетний подтверждает, соседей опросили, видели, как Трыкин по двору болтался, потом ему мячом вот этот… попал в голову, он погнался за ним и исчез куда-то. Больше его не видели.
- Надо искать, - сказал Гусев, и в это время раздался звонок в дверь. Люба пошла открывать, и вскоре в комнате появился человечек, круглый, как шар, и красный, как помидор. По описаниям, это был третий собутыльник Васька Сапелкин.
- Коляка! - закричал вошедший. - Коляка! Братан! Друган! Кто ж это тебя?!
Он бросился к убитому. Его приостановил участковый Царев.
- Минуточку, Сапелкин, минуточку.
- Да вы что, гражданин Царев?! Алексей Алексеевич! Видите же, друга убили, он же мне как брат родной, я за него… Дайте мне его поцеловать на прощание.
Гусев кивнул головой. Сапелкин сел на корточки рядом с трупом Николая и заплакал.
- Какой парень был Какой парень! Во парень Коляка! Он же мне как брат родной.
Все почувствовали крепчайший запах, исходивший от Сапелкина.
- Скажите, Сапелкин, что произошло вчера здесь между Фомичевым и Трыкиным? Только поподробней и поспокойней.
Сбиваясь и путаясь, Сапелкин поведал почти то же самое, что рассказывала Люба.
- Вы полагаете, Трыкин мог убить Фомичева? - спросил Гусев.
- Вовка-то?! - крикнул Сапелкин. - Да что вы?
Да ни за что! Это он с виду такой, а так он добрый, я-то знаю…
- Добрый, дальше некуда! - обозлилась Любка. - Всех бы вас, добрых, отсюда за сто первый километр, чтобы воздух не портили людям! Нашел доброго! Не слушайте его, товарищ капитан, дружка выгораживает, собутыльника.
- А ты чего его топишь, Люб? - возмутился и Сапелкин. - Что он тебе такого сделал, что ты его в убийцы записываешь сразу? Ну, побазарили они между собой, так чего не бывает между друзьями? Так что же он, по-твоему, пришел сюда днем и прирезал Кольку?
Добро бы еще вчера в горячке, в драке, это еще туда-сюда, но чтобы прийти специально и убить, я этому ни в жисть не поверю. Он добрый, я знаю, он собак бездомных подбирал, лечил их, жалостливый он, понимаете, не верю я, чтобы он мог друга прирезать, не верю, и все.
- А вы его не видели со вчерашнего дня? - спросил Гусев.
- Нет, не видел.
- А не предполагаете, куда он мог запропаститься?
- Да мало ли… Подумать надо. - По лицу Сапелкина можно было догадаться, что он знает, где Трыкин.
- Вы подумайте, подумайте, это очень важно, прежде всего для него. Что бы там ни было, ему нужно появиться у нас. Если убил и если не убивал - тем более. Вы понимаете, какое страшное обвинение нависло над вашим товарищем, Сапелкин?
- Да, понимаю… - Глазенки Сапелкина заблестели, забегали, видно было, что он колеблется, сказать или нет, где можно найти Трыкина. Не будет ли это предательством по отношению к товарищу. Но он взглянул на труп Николая и выпалил:
- Езжайте на улицу Гримау, дом десять. Там он должен быть. Там Верка живет, любовница его. Там его и найдете.
- Сергеев! Давайте вместе с Алексеем Алексеевичем срочно туда. И привезите сюда Трыкина!
Сергеев и Царев вышли.
- Закурить позволите здесь, Любовь Михайловна? - спросил Гусев.
- Курите, конечно, товарищ инспектор. Вот пепельница.
- Спасибо. - Гусев вытащил пачку "Кэмела", закурил.
Потом решил выйти в туалет. Проходя по темному коридору, почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся…
В коридоре стояла маленькая старушка Вера Александровна и смотрела на него. В ее взгляде Гусев почувствовал какое-то напряжение. В нем были мольба и желание что-то важное рассказать ему, Гусеву. Он невольно вздрогнул и сделал шаг к ней. Но она резко повернулась, открыла дверь своей комнаты и шагнула в нее. Хлопнула дверью.
Странно все это. Что-то она знает. Что-то очень важное…
Гусев стоял в раздумье, не зная, что ему делать.
Зайти сразу к ней или подождать, дать ей собраться с мыслями. Коли она не решилась рассказать то, что знает, она не решится, даже если он будет настаивать.
А на чем он может настаивать? Она и намека не сделала никакого. А с другой стороны, надо ковать железо, пока горячо. А она, безусловно, что-то знает…
Он подошел к ее двери и постучал. Дверь была заперта на замок. Он постучал сильнее.
- Вера Александровна! Вера Александровна! Это я, Гусев. Откройте, пожалуйста.
Ответом было молчание. Гусев продолжал стучать.
- Я плохо себя чувствую. У меня давление поднялось. Я не могу сейчас разговаривать. Позже, позже, - слабым голосом отвечала из-за двери Вера Александровна.
Гусев не счел нужным стучать дальше, постоял немного и пошел опять в комнату.
В принципе, делать здесь было уже нечего. Труп надо было увозить на судмедэкспертизу, а затем вести это дело - видно, простецкое, несложное, обычная ерундовая бытовуха на почве пьянства и скотства.
Найдут они, разумеется, скоро этого дурацкого Трыкина, тот покочевряжится малость да и расколется как миленький. Соседка-то, видать, все видела, да припугнул ее Трыкин, вот она и боится рассказать, хочет, да боится, но она все равно расскажет, честность у таких, как она, выше страха. Устроят им очную ставку, припрут его косвенные свидетели, да наверняка и нож где-нибудь неподалеку отыщется с его отпечатками пальцев. И все. Будет суд, получит этот придурок лет восемь-десять по сто пятой статье и поплывет по этапу в дом родной. А он, Гусев, будет заниматься следующим делом, таким же нелепым и безобразным.
Он сидел и курил, поглядывая на труп мясника Фомичева, продолжал что-то записывать эксперт, пригорюнившись, подперев голову руками, сидела за столом Люба, всхлипывал полупьяный Сапелкин, паясничал на диване Толик. Все это было нелепо и ужасно скучно. "Скорее бы приходили Сергеев и Царев с Трыкиным ли, без него, надоело в этом клоповнике до ужаса", - думал с раздражением Гусев…
Время тянулось медленно, Люба принесла чаю, попили молча, потом Гусев опять закурил. "Как же они долго…" - злился он. И вот наконец раздался звонок в дверь.
- Товарищ капитан, - озадаченно произнес Царев, вытирая пот со лба. Дела-то какие… Трыкин-то со вчерашнего дня в камере. Его еще вечером взяли, на улице хулиганил, гад…
- Во сколько его взяли? - с тоской произнес Гусев.
- Да около полуночи, - ответил Царев. - Он и впрямь поперся на улицу Гримау, но около метро "Академическая" сцепился с кем-то, возникла драка, его и скрутили. Так и сидит там со вчерашнего дня, мне только что звонили.
- Ну, я же говорил! - воскликнул радостный Сапелкин. - Не мог Вовка убить! Он только с виду такой, а так он добрый…
- "Добрый", - проворчал Царев. - Спасу от вас, добрых таких, нету.
- Это ладно, - почесал голову Гусев, глядя на Любу, сидевшую с открытым ртом. - А убивал-то кто же? Трыкин не убивал, Любовь Михайловна, алиби у него железное.
- Вы это еще проверьте, - буркнула Люба. - Мало ли… А вообще-то, это ваше дело - расследовать. Я вам сказала, что было вчера, а теперь расследуйте.
- Расследуем, не беспокойтесь, - тихо произнес Гусев. - Ну а теперь все. Сейчас за телом приедут, а мы уходим. Вы останьтесь, Алексей Алексеевич, пока тело не увезут. Ладно, Любовь Михайловна, всего доброго, будем вас вызывать. Примите еще раз мои соболезнования.
Он мрачно взглянул на Толика, корчившего на диване гримасы, и вышел из комнаты. За ним последовали Сергеев и эксперт. Проходя мимо комнаты Веры Александровны, Гусев приостановился и непроизвольно дернул ручку двери. Но та была заперта.
Глава 2
Через несколько дней состоялись похороны. Событие такое вообще дело невеселое, но эти оказались тягостнейшими особенно, и в моральном, и в материальном смысле. Люба была уверена, что два братана Николая помогут, надеялась она и на сбережения старухи Пелагеи Васильевны. Ведь ее собственные ресурсы подходили к концу.
Кинулась Люба к загашнику в тумбочке да так и ахнула… Не зря покойник каждый день дома попойки устраивал. Своей сберкнижки у нее не было, она нашла сберкнижку Николая. На его счету было три с половиной тысячи. Не густо, но на похороны бы хватило.
"Вклад завещан", - было написано на сберкнижке.
Люба побежала в сберкассу и обнаружила там удивительную вещь - вклад был действительно завещан, но на имя Фомичевой Пелагеи Васильевны…
Старуха тяжелой поступью вошла в комнату. За ее мощной спиной возвышались головы Ивана и Григория. На физиономиях застыли скорбные гримасы.