- Тебя Олег и Граф требуют… Беги быстрей!
Он снял поварской колпак, передник и, настроившись на очередной каприз завсегдатаев, вышел в зал.
Но услышал неожиданное.
Олег сказал:
- Когда нам что-нибудь нравится, мы спрашиваем, кто приготовил, и всегда слышим в ответ, что это приготовил по своему рецепту шеф-повар Цан. - Он выдвинул свободный стул, приглашая его сесть, - Давайте выпьем за ваше кулинарное мастерство!
- Спасибо за добрые слова. Я не пью… - вежливо отказался дядюшка Цан.
- Мы это знаем, - многозначительно произнес Граф. - Мы многое о вас знаем… например, то, что вы прекрасно владеете английским, занимались карате, даже имели четвертый дан…
Дядюшка Цан присел на краешек стула, почувствовав цепкую хватку.
- Я не понимаю, что вы говорите…
- Понимаете, - убежденно сказал Граф. - Но нас не интересует ваше прошлое. (Передавая эти слова, дядюшка Цан пригрозил Студенту: "И вас это не должно интересовать!") Мы с Олегом тоже хотели бы заниматься карате. Конечно, в строжайшей тайне и за цену, которую вы сами определите.
- Но у вас возраст почтенный, - возразил дядюшка Цан, поняв, что с этими слишком хорошо осведомленными людьми надо быть настороже.
- Внешний вид бывает обманчив…
Граф глянул на Олега, и оба рассмеялись.
Занятия карате продолжались долго, почти год, но дядюшка Цан значительно раньше решил для себя, что встреча с Графом и Олегом - самый счастливый поворот в его судьбе. Графа он слегка побаивался, а Олега любил, как младшего брата, и говорил о нем с нежностью и восхищением. Одна рассказанная им история об Олеге была и в самом деле удивительной.
Известный криминалист читал лекцию курсантам школы милиции.
- Любое преступление оставляет следы, и только некомпетентность или леность ума наших работников не позволяют найти их…
- Вы не правы! - прервал лектора голос из зала. - Можно совершить преступление и не оставить следов.
- У вас есть примеры? - спросил криминалист.
- Примеров нет. Могу доказать…
Смех долго кружил по рядам курсантов.
А через неделю грабители взяли небольшую сберкассу. Унесли четыреста тысяч рублей.
Строптивый курсант обратился к известному криминалисту:
- Попросите, чтобы меня включили в оперативную группу. Думаю, это тот самый случай, когда преступники не оставили следов.
Криминалист снисходительно улыбнулся, но тут же стал набирать номер телефона заместителя начальника угрозыска.
Расследование шло долго, нарушая все установленные сроки. В конце концов дело решили прекратить за неимением улик.
Строптивый курсант снова пришел к известному криминалисту.
- Слышали, чем завершилось расследование?
- Да. Позорно завершилось…
- Я знаю преступников и знаю, что деньги спрятаны под крыльцом сберкассы…
- Откуда вам это известно? - Крайнее удивление отразилось на лице криминалиста.
- Это я снял кассу…
- Вы?!
- Помните наш неоконченный спор? Пришлось использовать многое из того, чему вы нас учили, чтобы доказать…
В МУРе, узнав об этой беспримерно наглой выходке курсанта, всполошились. И сразу же - ордер на арест. Начались допросы, выезды на место происшествия, опознания… А потом, чтобы отомстить строптивому мальчишке, протокол первого допроса, где он обо всем честно рассказал, сделали протоколом пятым - мол, заставили в ходе допросов признаться…
Как ни защищал его известный криминалист, суд определил: два года тюрьмы.
Эти два года стали для Олега новой высшей школой. Он быстро нашел общий язык со всем воровским цветом. Смышленого бруса приметили два кореша - скачок-самородок и валет червонный. Стали вместе обдумывать беспроигрышные дела…
Поэтому, когда Олег покинул цареву дачу у него сразу же появились деньги, квартира, оригинальная профессия - юрисконсульт блата.
В графство он вошел со своей надежной командой. В ней была и Леонелла…
Леонелла… Студент невольно закрыл глаза и блаженно любовался, святотатствовал, представляя ее обнаженной. Хорошо, что на этот раз путь к Графу оказался долгим, можно будет с чувственным наслаждением припомнить все, что он слышал о ней. Да, собственно, не так уж и много…
Олег встретил ее впервые, когда, еще будучи курсантом, проходил стажировку в райотделе милиции. Тогда велась беспощадная война с проституцией. Пятнадцатилетняя Люська - это позже она стала именовать себя Леонеллой - ошарашила милиционеров гневным заявлением:
- За что меня взяли? Я никогда такими грязными делами не занималась!..
Участковый от хохота прямо-таки сполз со стула.
- Ну и девка! Да я ж тебя третий год на панели вижу… Чего заливаешь?
А она справку на стол.
- Я девственна. Никогда с мужчинами не спала…
Хохот чуть поутих… Но милицию так просто не проведешь: мало ли как справку можно добыть…
- Давай-ка, дорогуша, топай к нашим медикам…
Пошла. Те подтвердили: девственна!
Зачесались у милиционеров затылки. Ничего не понять! Застукали ее в номере одного командированного… А теперь отпускать надо…
Тогда вмешался Олег:
- Послушай, Люська, мы без труда найдем повод, чтобы отправить тебя на сто первый километр… Но, если ты сейчас все честно расскажешь, отпустим на все четыре стороны… Договорились?
Она рассказала.
Встречалась с клиентами у гостиницы "Москва", там останавливаются большие чины - партийные секретари из республик, областей, председатели исполкомов.
Старые, а к молодому медку липнут, как мухи. Говорила: "Сначала гуляем в ресторане, потом пятьдесят рублей в залог. А если понравлюсь - добавите еще…" Соглашались сразу. Деньжищ у них куча…
Когда приходили в номер, брала полсотенную и развязывала ему галстук, дальше он сам сбрасывал все с себя и под одеяло…
- Тогда я снимала трусики, - говорила Люська, - и вешала их на видное место - на спинку стула, на край стола, чтоб лежал и видел их, кобель перезрелый. Спрашивала: "Где можно помыться?" Он указывал на ванную. Там я пускала воду во весь напор, а сама спокойненько к двери и в коридор… Знала, что он долго будет лежать, слушать шум воды. Трусики, они на виду, перед глазами - значит, здесь я…
- И не боялась? - Олег не скрывал своего восторженного удивления.
- Нет. А чего бояться? Не пойдет же он на меня в милицию жаловаться…
- Не пойдет! - весело поддержал ее участковый.
Лицо Люськи было печально, а в глазах бегали озорные искорки.
- Отпустите меня, граждане милиционеры, я не гулящая… А то, что трусики мои брали за пятьдесят целковых, так то их, покупателей, дело…
Эта история позабавила Студента. Он спросил тогда дядюшку Цана:
- Сейчас она так же работает?
- Нет, сейчас у нее свое большое дело. Она покровительница ночных бабочек. А еще… - Дядюшка Цан приложил палец к губам. - Наш Олежек - свет в ее окошке, не надышится на него…
Забавно рассказывал дядюшка Цан, умело имитируя интонации голоса, выражения лиц, жесты тех, о ком говорил. Студент чувствовал, что он многое увлеченно домысливает, стараясь поразить, рассмешить собеседника, но воспринималось все так достоверно, словно дядюшка Цан сам был свидетелем происходившего.
Каждый раз, когда Граф уезжал домой, Студент спускался в бывшую монашескую келью, где вершил свои непонятные дела дядюшка Цан, и слушал новые удивительные истории.
Но однажды - это случилось поздним вечером - он открыл для себя другого, страшного дядюшку Цана. Веселый и добрый рассказчик стоял, широко расставив ноги, над белым эмалированным тазом. Остекленевший, сверкающий взгляд, на губах подрагивает чувственная улыбка… А в тазу судорожно бьется крошечное тельце серого котенка, импульсивно отталкивая когтистыми лапками… оторванную головку. Летящие брызги крови прилипают к белому окружью таза, сползают вниз густыми живыми растеками, образуя вокруг котенка подвижную темно-красную лужицу.
- Вот чертенок! - усмехнулся дядюшка Цан, заметив Студента. - Кормил, кормил, баловал его, а он цап меня за руку… Больше не будет, мерзавец этакий…
На тыльной стороне руки дядюшки Цана была прочерчена тоненькая, с сантиметр длиной царапина.
Смешанная волна страха, отвращения и жалости окатила Студента.
- Я позже зайду, - глотая комок в горле, произнес он и выбежал из комнаты.
Вслед ему долетели прерывистый, леденящий смешок и слова:
- Крови испугался? Слабак…
Олег, к счастью, оказался у себя. Плюхнувшись на стул, Студент сбивчиво, волнуясь, рассказал ему об увиденном.
Спокойно выслушал его Олег и сказал неожиданное:
- Примите все как есть. Дядюшка Цан - обаятельный человек и сладострастный садист. При одном упоминании его клички - Крест - у многих наших мороз по коже продирает… У него ведь на счету десятки жизней, но, представьте себе, ни одной оставленной улики - профессионал высочайшего класса… Признаюсь, что мы его пожалели, спрятали, когда он отправил на тот свет одного дотошного сыщика… Что поделаешь, любит он выращивать кипарисы…
- Какие кипарисы? - удивился Студент.
- Дерево такое есть. Символ траура… Но мы не раскаиваемся, работает он у нас блестяще… А кличку Крест ему дали за наколку на груди. Воры это слово расшифровывают так: "Как разлюбить, если сердце тоскует". Я не знаю, о какой любви идет речь - к женщине или к трупам… Вот так-то, Студент… Теперь вы слишком много знаете… Но этого не знает Граф и не должен знать, поняли?..
С тех пор Студент реже заглядывал к дядюшке Цану, прохладнее, сдержаннее стал относиться к нему. Но дядюшка Цан, казалось, не замечал этого…
…Воспоминания остались где-то позади, когда машина подъехала к зеленым воротам с двумя красными звездами.
Бордовый пропуск, который протянул хмурый шофер долговязому, сутулому охраннику в солдатской форме, произвел неожиданный эффект. Тот вытянулся в струнку, отдал честь, уважительно скосив глаза на штатского пассажира. "Знай наших", - самодовольно подумал Студент.
Впереди расстилалось широкое поле военного аэродрома. У открытого люка грязно-серого самолета приветственно махал им рукой дядюшка Цан.
- У нас большая радость. Мои ребята Катеньку нашли… - заговорил он возбужденно, обняв Студента, - Я хотел сам лететь с Графом… Но… В общем, ты летишь… Уж постарайся, ладно? - Он незаметно сунул ему в карман пистолет, подтолкнул к открытому люку. - Чтоб они живыми, здоровыми и веселыми вернулись… На тебя надежда…
5
В широком отсеке самолета вольготно откинулись шесть синеватых кресел, самодовольных, пышных, точно выкроенных из кожаных перин. Студент погрузился в ласковую глубину одного из них, затаил дыхание от удовольствия.
Вошел Граф, и тут же оглушительно взревел мотор, устрашающе загрохотало, заскрежетало все вокруг, готовое вот-вот рассыпаться обломками. Ожившая, разъяренная от нетерпения махина содрогнулась, медленно, нехотя, потом быстрее, торопливее запрыгала по кочкам. Студент вцепился в подлокотники кресла, всем телом ощущая противное содрогание.
Наконец самолет оторвался от земли и словно завис на месте: в иллюминаторе замелькали убегающие вершины деревьев.
Граф с закрытыми глазами сидел рядом. Острый прямой нос, сдвинутые вниз брови, прочерченные опытным гримером глубокие старческие морщины вокруг рта, на лбу, искусно скроенный парик - волнистые седые волосы. Что-то сильно тревожило его: сжатые губы нервно подрагивали, дважды их тронула скупая горькая усмешка, но выглянувшие зубы, как бы в наказание за неуместные усмешки, сдавили нижнюю губу так, что она побелела.
- Первый полет?
Студент удивился, что сквозь этот адский шум может пробиться человеческий голос.
- Первый… Спасибо вам!
И снова удивился: его услышали.
- Мне? За что?
- Ну… Что доверили… Что взяли с собой… Я не подведу… Увидите…
- Надеюсь…
Странное чувство испытывал Студент. Граф вроде бы говорил не с ним, а с кем-то другим, кого видел закрытыми глазами.
- Довольны работой у нас?
- Да, очень… Я бы мог больше…
- Не спешите, - остановил его Граф. - Вам еще надо узнать мир, в котором мы живем… Я ведь странный человек, не к деньгам стремлюсь… Меня привлекает сам процесс игры, схватка с равными. Жажда власти - худшая, позорнейшая из человеческих страстей… Она вытравила из человека чувства достоинства, чести, гордости. Люди разучились смотреть друг другу в глаза. Герои превратились в трусов, чтобы тихонько отсидеть свою жизнь в уголке, умные стали играть роль глупцов, чтобы их уважали начальники, а зрячие прикинулись слепыми, чтобы не стать свидетелями…
Голос его звучал, как всегда, убежденно и твердо, но в непривычно долгих паузах явно проскальзывало шаткое сомнение в сказанном, он не ставил точек после законченных фраз, а ждал возможного несогласия, прекословия. И Студент догадался, что эти раздумья обращены не к нему, а к ней, к его Катеньке… Это была мучительная репетиция… Неужели всемогущий Граф опасается ее отказа?..
- Вы даже представить себе не можете, Студент, каким изгоем я чувствовал себя среди этих людей, - продолжал тем временем Граф. - Мотался, как перекати-поле, никем не узнаваемый. Каждый раз, когда власти мне, герою войны, милостиво бросали спасательный круг, я отталкивал его, видел, что это не спасательный круг, а жесткий, тугой ошейник… Долго, бессмысленно плавал я в людском море, пока не нашел единственно подходящую мне профессию… Теперь я ничему не верю…
- Как же человеку без веры жить?.. - осторожно спросил Студент.
И тут же заюлило где-то внутри тревожное сомнение: стоило ли так прямо оспаривать то, что Граф решительно отвергал?
- Вера у человека должна быть, - успокоенно выдохнул Граф, словно убедившись, что не обманулся в этом парне. - Самая привлекательная - христианская вера, она предлагает райское бессмертие в будущем… А самая надежная - вера в себя, которая дает возможность хорошо жить сегодня. Что касается вашей веры… - он скосил глаза на Студента, помолчал. - Я боюсь, что у нашей бедной России пока есть только прошлое… Будущего не вижу…
- Еще одно несогласие можно высказать? - более уверенно произнес Студент.
- Прошу вас. Смелее…
- А как вы относитесь к христианской заповеди "Не укради"? - спросил Студент и поразился своей дерзости.
Однако и этот вопрос Граф принял доброжелательно.
- Вы затронули самое больное, что меня волновало долгие годы. Поверьте, мой высший нравственный эталон - Нагорная проповедь Иисуса Христа, и я стремлюсь во всех своих делах руководствоваться христианскими заповедями. - Он слегка подправил пальцами парик, искоса глянул на Студента. - А вы, наверное, руководствуетесь моральным кодексом строителя коммунизма?
Зачет сдавал, - как бы оправдываясь, откликнулся Студент.
- Похвально! Значит, вы знаете, что основные постулаты кодекса взяты из Нагорной проповеди Христа?
На лице Студента отразилось изумление.
- Да-да… Можете проверить. И не только в этом проявился беззастенчивый плагиат большевиков. Они во всем подражают Церкви…
Студент слушал его пораженный.
- Христианские заповеди прекрасны, надо им следовать, но в жизни они далеки of нас, как небесные звезды. Опустишь взгляд к земле - и забываешь о них. С небес доносится "Не убий!", а на земле ни на час не прекращаются войны, людей убивают и физически, и морально. Вы говорите: "Не укради!", я добавляю: "Не пожелай ничего, что есть у ближнего твоего", "Не прелюбодействуй!", "Не произноси ложного свидетельства!"… Святые заповеди. Скажите, а как и за счет кого живут наши властители?.. Они просто создают законы, по которым можно открыто обворовывать своих подданных… Неразумная людская стихия распяла на кресте Богочеловека, а ваши идеологи распяли на кресте Бого-человечество и держат сейчас всех в большевистских молельнях, потрясая у выходов каменными топорами. Не будьте наивны, Студент, не заглатывайте яркие приманки… Любой человек, даже если он несет в душе веру, не может противиться своей генетической наследственности - хорошо поесть, выпить, соблазнить очаровательную женщину… О заповедях он думает только в храме, а сойдя с паперти, забывает о них - так много вокруг прелестных греховных искушений. Вот вы, теоретически постигший высокую коммунистическую мораль, почему согласились прийти к нам?
Студент пристыженно опустил голову.
- Мне трудно объяснить… Я много думал…
- Знаю, - спас его Граф от самоуничижения. - Вас мучили по ночам противоречивые мысли, грызла совесть… Поначалу такое происходит со всеми… Но, сознайтесь, вас заметно успокоило денежное вознаграждение?
- Так… - признался Студент, чувствуя, как обожгла стыдом приоткрытая правда.
- Отбросьте всякие сомнения. Вы правильно поступили. Надо жить так, чтобы вас уважали и чтобы вы сами могли уважительно думать о себе… Наш мир настолько абсурден, что его невозможно уложить ни в моральные прописи, ни в социальные надежды… В конце концов судить, осуждать человека никому не дано. Это в компетенции Бога: "Мне отмщение и Аз воздам!"
Последние слова подействовали на Студента освежающе. Стыд внезапно сменился освобожденным удовлетворением: его поняли, его признали, с ним говорят как с равным. Он распрямился в кресле, самодовольно ощущая, что сидит рядом с добрым и сильным человеком, таинственная власть которого касалась и его, Студента, ореолом святости.
Ташкент встретил их вязкой духотой. От палящего солнца пиджак Студента мгновенно отяжелел, нагрелся, обжигая спину, руки. У трапа их встретил, сверкая золотыми зубами, высокий узбек в белом строгом костюме. Он обнял Графа, долго не отпускал его.
- Какое счастье, какое счастье, - говорил он взволнованно, - видеть вас в нашем городе… Как ваше самочувствие?.. Как прошел полет?.. Как здоровье родных?..
- Спасибо, Балтабай. Все хорошо, - высвободился Граф из его цепких объятий, - Едем прямо туда…
- Как "туда"? - мягко возразил Балтабай, - Эмирская программа намечена… Сначала достархан в лучшей чайхане Ташкента. Попробуете плов, шурпу, каймак…
Граф решительно покачал головой.
- Нет, едем туда!
- Одну минуточку… - Балтабай обернулся, крикнул что-то по-узбекски в сторону, где ожидали их три машины. - Хочу познакомить с Дальмар. Она нашла вашу знакомую…
Из передней машины выпорхнула девочка не виданной Студентом восточной красоты, побежала к ним. Граф, видимо, заметил его ошалелый взгляд, тихо-тихо, чтобы не слышал Балтабай, спросил, усмехнулся:
- Нравится? - и тут же обратился к застывшей перед ним девочке: - Благодарю, дорогая Дальмар. Просите любую награду.
- Ничего не надо, уважаемый. - Голосок у нее был нежный, певуче-ласковый. - Для меня большая честь помочь вам…
- Бывали в Москве?
- Нет. Никогда… - еще не веря своему счастью, шепотом выдохнула Дальмар.