- Никакой я не знаменитый. Это выдумка. А руку майора Громова действительно ищу. Вы о ней ничего не знаете?
Дуся всплеснула, руками.
- Да как же можно про нее знать? Она же совсем тайная. Про нее никому в отделе неизвестно ничегошеньки.
- А если вы узнаете, то скажете мне?
- Конечно, скажу. Только через кого же я узнаю?
- Ну, за вами здесь, наверное, многие ухаживают?
Девушка покраснела.
- Не многие, но…
- Но кое-кто. Их и порасспросите.
- Хорошо. Договорились.
"Вот и есть у меня помощница. И, как будто, неплохая. Девушка бойкая и в делах отдела НКВД, кажется, хорошо осведомлена", - подумал Холмин.
- А что вы знаете о Громове? - спросил он, решив выпытать у девушки хоть какие-нибудь сведения.
- Мало знаю, - ответила она, - хотя и живу недалеко от его квартиры; на одной улице, через два дома. Понапрасну расстреляли Громова, Никакой он не враг народа: наоборот, очень хороший и приветливый человек был. А дочка его хуже.
- Чем? - вырвалось у Холмина, удивленного таким заключением Дуси.
- Гордая она очень. Нос высоко задирает. Ни с кем не знакома и ни на кого не смотрит, - объяснила девушка.
- Может быть, гордая потому, что красивая? - предположил Холмин.
Дуся презрительно фыркнула.
- Тоже нашли красавицу. Бледное худосочие. Вот у нас в отделе некоторые в нее повлюблялись. - "Ах, какая красавица громовская дочка". - говорят. А что в ней такого особенного? Да я красивее ее.
Холмин взглянул на возбужденную и раскрасневшуюся девушку внимательнее, чем за все время разговора до этого и должен был признаться, что она, хотя и уступала в красоте Ольге Громовой, но все же была очень хорошенькой. Кокетливая, пухленькая брюнетка небольшого роста, но стройная и девически свежая, с румяным личиком, лукавыми черными глазами и задорно вздернутым носиком, могла увлечь многих. В другое время и Холмин не преминул бы поухаживать за нею, а, может быть, и влюбился бы в нее, но теперь все мысли и сердце его были полны Ольгой Громовой.
- Так что никакая она не красивая, - продолжала Дуся, видимо считавшая дочь майора своей соперницей. - а просто гордячка, Фря и больше ничего. Не люблю я ее.
- Как можно ее не любить?! - с жаром начал Холмин и осекся.
В глазах девушки промелькнуло что-то похожее на ревнивый огонек.
- Шура! - воскликнула она. - И вы туда же?
- Да я о ней и не думаю, - не особенно убедительно возразил он.
- Ох, Шура, думаете. Я уж вижу, - сказала Дуся. - Только ничего у вас не получится. Со своей гордостью отошьет она вас. Да и возрастом вы ей не подходите. Вам сколько лет?
- А сколько дадите?
- Дам под тридцать.
- Меньше, Дуся, меньше. Только двадцать четыре. Это меня тюрьма немного состарила…
Разговор об Ольге Громовой он постарался замять. Они выпили еще по стакану вина и расстались друзьями. Дуся сказала ему на прощанье:
- Вы приходите в буфет почаще. Как есть захочется, так и ко мне. Вам подкормиться надо после тюрьмы. Я вам всегда что-нибудь вкусное приготовлю. Вы про это не забывайте.
- Спасибо, Дуся. Не забуду, - пообещал Холмин.
Он пошел к двери, но, вспомнив о данном ему в камере поручении, остановился на полдороге.
- Кстати, Дуся… В тюрьме я встретил одного заключенного. Он, кажется, ваш знакомый. Митька Свистун. Вы его знаете?
Брови девушки нахмурились.
- Знаю. А что?
- Он просил вам передать…
Холмин остановился, подыскивая выражения помягче, в которых он мог бы изложить слишком категорическое требование урки. Найти такие выражения, он, однако, не успел, так как Дуся опередила его.
- Знаю, что Митька передал. Чтоб я с энкаведистами не путалась. Он это уже в четвертый раз передает. Так я ни с кем и не путаюсь. И со Свистуном не буду. Пускай не надеется. Рвань такая.
Глаза девушки гневно сверкали.
- Ну-ну, Дуся, не надо сердиться, - успокоительно заговорил Холмин. - Быть сердитой вам не идет.
- Понятно, не идет. Это я тоже знаю, - кокетливо улыбнулась она.
Глава 10
"С комприветом от Ежова!"
Поговорить наедине, с Бадмаевым, как того хотел Холмин, ему не удалось. Когда он из буфета пришел в кабинет начальника отдела, то застал там и капитана Шелудяка. Пришлось разговаривать при нем.
"Вот спутники неразлучные. Друг друга сожрать готовы, а не расстаются; всегда вместе"- с досадой подумал Холмин и обратился к Бадмаеву:
- Гражданин начальник! Мне удалось установить кое-что относящееся к "делу о руке майора Громова".
Тяжелым рывком начальник отдела поднялся с кресла, и бас его радостно дрогнул:
- Правда? И есть надежда разоблачить эту растреклятую руку?
- Пока ещё нет, - ответил Холмин.
- Тогда, что же вы установили?
- Что арестованные вами Селезнев, Ищенко и Захарчук невиновны и ничего о "руке" не знают.
- Не много же вам удалось установить, - разочарованно прогудел Бадмаев, опускаясь в кресло.
- Не все сразу, гражданин начальник. - сказал Холмин.
- Товарищ начальник, - поправил его Бадмаев. - Ведь вы теперь наш внештатный агент.
- Пусть будет по-вашему, - согласился Холмин. - Так вот, товарищ начальник, арестованных нужно освободить.
По плоской физиономии Бадмаева прошла тень удивления.
- Как освободить? Зачем? - спросил он.
- Сие невозможное дело, - тонкоголосно вступил в разговор капитан Шелудяк.
Заранее обдумавший этот разговор Холмин, без труда нашёл приемлемое для энкаведистов объяснение:
- Освободить для того, чтобы они не путались в следственном деле о "руке".
Начальник отдела мотнул вдавленным подбородком на своего заместителя:
- Ты эту тройку арестованных сильно разрисовал?
Шелудяк вытянув вперед физиономию, откликнулся фальцетом:
- Директора гостиницы не особо чтоб, поелику он старый коммунист, а сапожника и коридорного, как положено.
- Вот видите, - повернул Бадмаев подбородок к Холмину, - какое дело получается. Директора еще, пожалуй, можно выпустить, а остальных никак. Ведь они теперь, для антисоветской пропаганды могут служить образцами.
- Наипаче показательными, - вставил Шелудяк.
Холмину усилием воли удалось, хотя и с трудом, выдержать взгляд энкаведиста и спокойно ответить на его вопрос.
- Я прежде всего, беспокоюсь о пользе для дела, товарищ начальник.
- Это, конечно, хорошо. - сказал Бадмаев. - но я против освобождения Громовой.
- Поскольку врагиня явная, - визгливо добавил Шелудяк.
- Но, товарищи…
Восклицание Холмина оборвал звонок одного из телефонов, стоявших на столе начальника отдела. Бадмаев взял трубку и, приложив ее к уху, стал слушать. Постепенно его плоское, выхоленное лицо бледнело, потом начало сереть, принимая пепельный оттенок. Послушав с полминуты, он бросил трубку на аппарат и торопливо поднялся с кресла.
- Дождались, товарищи! В комендатуру только что прибыл особоуполномоченный Ежова. Произвел там панику, обругал всех и сюда идет.
Визг Шелудяка снизился до шепота:
- Держись, начинается! Предвижу терзания и чистку на все сто.
Бадмаев в волнении заходил по кабинету, растерянно гудя басом:
- Что делать, что делать? Приехал-таки. А у нас с чисткой неблагополучно. Следственные дела затягиваются. План арестов врагов народа не выполнен. По расстрелам тоже недовыполнение… С Угро отношения испорчены и он нам свинью, наверняка, подложит. А тут еще эта растреклятая "рука майора Громова". Что делать?
- Ну и дела. Совсем неважнец. Зело хреновые… Крышка… вотще… засыпка… вкупе…
Глядя на них. Холмин еле сдерживал смех. Набегавшись по кабинету, Бадмаев остановился перед ним.
- Вы, товарищ агент, пока идите и занимайтесь вашим делом самостоятельно. Нам теперь не до майорских "рук". Предстоит кое-что поважнее. Без вызова ко мне не являйтесь. Если с уполномоченным все обойдется благополучно, то дня через три-четыре я вас вызову.
- Слушаюсь, товарищ начальник, - сказал Холмин и направился к двери. Однако, не успел он взяться за ее ручку, как дверь стремительно распахнулась и на пороге выросла фигура в расстегнутом мундире энкаведиста с полковничьими знаками различия на воротнике.
- П-полковник, - произнес Шелудяк паническим полувизгом-полушепотом, испуганно присев и, сейчас же, вытянувшись в струнку. Бадмаев стал, опустив руки по швам. Глядя на них, невольно вытянулся и Холмин.
- Здорово, товарищи! С комприветом от Ежова. Стоять вольно! - произнес вошедший.
Трое в кабинете ответили ему по-разному. Бадмаев выдавил из себя растерянное и сокращенное гудение:
- Здрав… тов… особуп…
- Здра! - испуганно икнул Шелудяк.
- Добрый вечер, - довольно спокойно и совсем не по-военному ответил Холмин, на которого появление полковника НКВД но произвело такого панического впечатления, как на остальных.
- Отвечаешь не по уставу, - бросил полковник, взглянув на него.
От его голоса и взгляда Холмин вздрогнул и поежился. Голос и глаза у полковника были неприятными: первый слишком властный и резкий, вторые слишком холодные и внимательные. Покоробило Холмина и то, что, еще не познакомившись с ним, энкаведист обратился к нему на ты. Поэтому Холмин ответил ему не особенно вежливо и опять не по-военному:
- Я еще не успел познакомиться со здешним уставом.
- Давно тут на вахте? - спросил энкаведист.
- На какой вахте? - не понял Холмин.
- Ну, на работе.
- Со вчерашнего вечера…
- Так вот, браток, изучи устав. Быстро. По-флотски. Понятно?
- Попятно…
Полковник развалистой походкой, покачиваясь из стороны в сторону, подошел к все еще стоявшим навытяжку начальнику отдела и его заместителю и, подавая им руку, сначала одному, а затем другому, сказал:
- Будем знакомы, товарищи. Я полковник НКВД Гундосов, особоуполномоченный по чистке у вас. С комприветом, так сказать, от самого Николая Иваныча Ежова. Поскольку ваш район приобретает военно-морское значение, то прислали сюда меня. Проведу у вас чистку по-флотски, на большой палец с присыпкой. Чтоб у меня был порядочек, как на военном корабле. Во как, братишечки.
Бадмаев и Шелудяк представились ему и почтительно пожали полковничью руку. Он вразвалку подошел к Холмину и спросил:
- А ты, братишка, кто тут такой?
Бадмаев поспешил вмешаться, не дав Холмину ответить:
- Это, товарищ особоуполномоченный, наш новый агент. Мы его мобилизовали на специальную работу.
- Откуда мобилизовали? - спросил Гундосов.
- Из тюрьмы, - запнувшись ответил начальник отдела.
- В качестве кого там работал?
- Не… работал. Находился под стражей, как подследственник.
- Ага! Значит, вы хотите его использовать как сексота. По части внутрикамерного освещения заключенных?
- Нет, товарищ полковник. У него другое задание.
- Какое?
Начальник отдела беспомощно оглянулся на своего заместителя. Тот злорадно ухмыльнувшись, отвел глаза в сторону и сделал вид, что очень интересуется окном. Гундосов накинулся на Бадмаева:
- Почему не отвечаешь старшему по чину?
- Дело в том, товарищ особоуполномоченный, - растерянно загудел начальник отдела, - что у нас здесь появилась… "рука майора Громова".
- Кто?
Бадмаев коротко, но довольно бессвязно рассказал о происшествиях последних дней. Выслушав его, Гундосов взорвался криком:
- Полундра! Гроб с музыкой! Что же это такое, братишечки? А? Кто вам тут позволил вражеские руки расплодить? А? Шуточками занимаетесь? Это вместо чекистской работы по чистке? Ах, чтоб вас морская корова доила, как я про все-это Николаю Иванычу в рапорте напишу? И куда он меня, после этого, загонит? И куда я вас до этого? Посажу! Всех троих! Расстреляю! К стенке! В расход!
Начальник отделай его заместитель стояли перед ним ни живы, ни мертвы и тряслись. Холмин хотя и не был перепугал, как они, по настроение его сразу понизилось. Он не боялся попасть снова в тюрьму, так как достаточно в ней привык, но ему было жаль Ольгу: ведь если разгневанный энкаведист выполнит свои угрозы, то Холмин уже ничем не сможет ей помочь, а, может быть, никогда и не увидит ее.
Накричавшись. Гундосов по-хозяйски сел за стол в кресло Бадмаева и сердито бросил ему:
- Почему к расследованию убийств привлекли заключенного, а не используете милицию и уголовный розыск?
Бадмаев и Шелудяк заговорили наперебой дрожащими голосами и бас первого слился с фальцетом последнего так, что едва, можно было разобрать их объяснения:
- Холмин опытный специалист, а в милиции и Угро подходящих работников нет.
- Не обретается ни единого.
- Как нет? Кто же там вахту держит?
- Враги, вредители, пьяницы, лодыри….
- Аспиды и василиски…
- И много там врагов парода?.
- Имеются.
- В количестве предостаточном.
- Почему не пересажали?
- Без санкции центра не имеем права.
- Ладно. У меня такие санкции есть. Проведу там чистку со скоростью тридцати узлов в час.
Физиономии Бадмаева и Шелудяка несколько прояснились; оба видимо надеялись, что им удастся отвести грозу от своих голов и направить ее на головы их врагов. Полковник Гундосов подумал, побарабанил пальцами по столу и обратился к Холмину:
- Как, браток, сумеешь найти "руку" этого самого майора?
Успокоенный тем, что заключение ему пока не грозит и он может попытаться помочь Ольге и увидеть ее, Холмин ответил смело:
- Не сумею, если мне будут мешать.
- Кто тебе мешает? - спросил Гундосов.
- Отдел НКВД и вы, товарищ полковник.
- Я?! Чем?! - воскликнул удивленный энкаведист.
- А тем, что на меня кричите и угрожаете расстрелом.
Гундосов засмеялся.
- Э-э-э, братишка! Да ты, я вижу, колючий, как глубоководная рыба. Ладно, я мешать не буду. А в чем тебе мешает отдел НКВД?
- Да вот, товарищ полковник, для пользы дела необходимо освободить двух заключенных, а отдел этому противится.
Холмин торопливо объяснил почему, по его мнению, нужно освободить Ольгу Громову и директора гостиницы Селезнева. При этом, он ни в чем не обвинял Бадмаева и Шелудяка, не желая окончательно портить и без того неважные отношения с ними, а говорил об отделе НКВД вообще. К удивлению Холмина, энкаведист сразу же согласился с его доводами.
- Ладно, браток. Ты прав, как боцманская дудка. Директора и громовскую девку мы освободим. Чего тебе еще нужно?
- Пока ничего особенного, - ответил Холмин. - О кое-каких мелочах, я надеюсь, мы сговоримся с товарищем начальником отдела.
- Ладно, действуй. Ищи. Только быстро. По-аварийному.
- Да уж, как смогу.
Гундосов снял фуражку и, положив ее на стол, вытер пот со лба.
- А теперь, братишечки, мне бы помыться, да побриться с дороги… Каютка какая-нибудь тут у вас для меня найдется?
- Не беспокойтесь. Мой заместитель вас устроит, - приказывающе мотнул подбородком Бадмаев на Шелудяка.
Тот подскочил к Гундосову и залебезил подобострастно и фальцетно:
- Кают, товарищ полковник, у нас покудова не обретается, а токмо кабинеты следователей. Мы вам лучший из оных предоставим, а я наших ребят в гостиницу пошлю, чтоб они там для вас подходящий номерок оторвали.
- Кабинет, так кабинет, - согласился Гундосов. - Я и к таким квартирам привычный. Давно уж морское жительство на сухопутное сменял.
- А до работы в органах карающего меча моряком изволили служить? - заискивающе поинтересовался Шелудяк.
- Ну-да. Плавал, - подтвердил Гундосов.
- На каком, извиняюсь, корабле?
- На "Авроре". Слыхал про такой?
- Как же, как же, - замахал руками Шелудяк. - Краса и гордость революции. Контру в Зимнем дворце расстреливал. Подобного корабля на всех океанах не сыщешь, дондеже не посинеешь. Это-ж такой геройский…
- Послушай, браток. - прервал Шелудяка Гундосов, - откуда ты таких выражениев набрался?
- Каких? - испуганно пискнул Шелудяк.
- Старомодных. Всяких дондеже, оных и такое прочее.
Шелудяк беспомощно оглянулся на своего начальника, но тот прийти ему на помощь не собирался. Наступила очередь Бадмаева злорадствовать и любоваться окном, что он с удовольствием и сделал.
- Ну?! Чего молчишь? Язык в живот влез? - рявкнул Гундосов на перепуганного энкаведиста.
- Нет, товарищ полковник, - тоненько залепетал Шелудяк. - Свой ответ вам обдумываю втуне.
- А ты без обдумываний. Говори правду, как есть.
- Привычка у меня зело вредная. С малых лет. От отца.
- А кем был твой отец?
- Дьячком.
Гундосов ударил кулаком по столу.
- Этого еще не хватало. Дьячок в НКВД пролез.
- Товарищ полковник! - взмолился Шелудяк. - Я в дьячках не состоял. То мой отец. А я от Бога, давно отрекся, и отца, как вредителя, перед органами Чека разоблачил…
Это признание вызвало у Холмина чувство гадливости и презрения к энкаведисту. По лицу Гундосова было видно, что и ему не нравится сын дьячка.
- Я, товарищ полковник, тружусь честно и старательно. Оправдываю доверие партии и правительства. - ныл Шелудяк.
- Заглаживаешь, значит свое непролетарское происхождение? - насмешливо спросил Гундосов.
- Заглаживаю, товарищ полковник.
- Ну-ну, заглаживай… Да смотри не сорвись.
Гундосов еще раз стер ладонью пот со лба и сказал, отдуваясь:
- Ф-фу! Ну и жарко у вас, братва. Как в тропиках.
- Лето, товарищ полковник. Оно у нас жаркое, - неопределенно заметил Бадмаев.
Гундосов резко оборвал его:
- Мне, товарищ майор, не от лета жарко, а от ваших порядочков. В комендатуре у вас такие балбесы сидят, что даже и документы мои не спросили. Ваших работников какая-то "громовская рука" убивает, а вы ушами хлопаете. Заключенные убийства расследуют. Дьячки подследственных допрашивают. Не отдел НКВД, а прямо потонувший корабль… Что я напишу Николаю Иванычу? Вот думаю и ничего не придумывается.
Он замолк и подпер щеку рукой. Бадмаев и Шелудяк почтительно стояли перед ним. Холмин, которому надоело стоять, присел на "подследственый стул" у двери и оттуда рассматривал полковника Гундосова.
У сидящего за столом энкаведиста были - широкие, слегка сутуловатые плечи и орлиный, энергичный профиль лица с тонкими, красивого рисунка чертами, высокий лоб и небольшие, прижатые к голове уши.
"В молодости он, наверно, был красивым матросиком, - подумал Холмин, разглядывая его. - а теперь"…
Теперь красоту этого мужчины, которому было не больше пятидесяти лет, портили бритый по партийной моде череп, синевато-бледный нездоровый цвет обрюзглого обескровленного лица и глаза, слишком холодные, внимательные, щупающие и оценивающие.
"Чекистские глаза", - поежился Холмин, подумав о них.
Посидев несколько минут в раздумьи за столом, Гундосов встал и обратился к Шелудяку:
- Ну пошли, дьячек! Покажи, какую каютку ты мне отвести наметил.
- Пожалуйте, товарищ полковник. Мировой кабинет вам отведем. Напротив комендантской камеры. Пожалуйте вперед, а я за вами, аки свеща, - засуетился Шелудяк.
Они вышли. Бадмаев и Холмин остались вдвоем.