- Рубашку нашли. Всю в крови. По всем приметам - рубашка-то Джалилова. Зря его отпустили - Веретенников прав. Какой-то спекулянтке поверили… Шувалово она зачем-то приплела… Венок наш я с Роговой понесу. Последний долг.
Ратанов вдруг услышал в голосе Шальнова слезы.
Но разговаривать было уже некогда - по лестнице в окружении милиционеров спускался маленький, чистенький, серьезный Игорешка Мартынов.
Город хоронил Андрея Мартынова.
Был почетный караул, траурные венки и повязки.
На грузовике с откинутыми бортами на руках, у молодой женщины сидел маленький мальчик и смотрел на музыкантский взвод..
А за ровным прямоугольником синих форменок по тротуарам и мостовой шли люди. Те, кто знал Андрея Мартынова, с кем он учился в университете, с кем играл в футбол, для кого не спал ночами.
Шли хмурые, расстроенные ребята с гражданского аэродрома, депутаты горсовета, рабочие самого крупного комбината - имени Ленина, первыми потребовавшие расстрела убийцы, шли воспитанники детской воспитательной колонии, студенты, журналисты.
И дружинники, которые хорошо знали Андрея.
И люди, которые до этого дня ничего не слышали о Мартынове.
Шли и те, кто думал, что жизнь дается человеку всего один раз и поэтому никогда не надо лезть на рожон.
Был траурный митинг и прощальный салют.
И красная звезда на обелиске.
Вечером Ратанов зашел в кабинет Мартынова. Дощечку с его фамилией уже сняли, а за столом сидел Гуреев. Тамулиса и Баркова не было. На столе перед Гуреевым громоздилась пирамида разноцветных картонных папок, бланков и неразобранных бумаг. Перебираясь в другой кабинет, Гуреев взял с собой свой письменный прибор, черную пластмассовую пепельницу, настольный календарь. И все это вместе со множеством ручек, разноцветных карандашей, скрепками и кнопками лежало на стуле рядом с письменным прибором Андрея и его настольным календарем. А фотографии, что лежали у Андрея под стеклом, Гуреев положил пока на стол Тамулиса: Ольга с Игорешкой на фоне белого парохода и вид заснеженной деревенской дороги.
Ратанов взял со стола фотографии.
- Жалко Андрюшу…
В горле сжало. Ему вдруг захотелось услышать голос Гуреева.
- Да, - подумав, сказал Гуреев, - зря полез.
Тамулис и Барков на кладбище не попали. Ратанов был неумолим. Он послал их за тридцать с лишним километров на Шуваловский лесоучасток, где три года назад недолго работала в столовой в качестве официантки спекулянтка Анастасия Ивановна.
- Публика там бывает разная, - объяснял Ратанов, - много сезонных рабочих, летунов, что прыгают с места на место в поисках длинного рубля, но есть и кадровые рабочие. Надо к ним обратиться в первую очередь. Может, они вспомнят кого-нибудь по приметам?
Машина подбросила Баркова и Тамулиса к ближайшему разъезду. Там они пересели в дрезину. Стальная нитка узкой колеи тянулась через леса к северу. Тамулис быстро уснул и тяжело храпел, привалившись к плечу Баркова.
А Барков, засыпая, смотрел в окно. Совсем рядом сплошной стеной стоял лес. Могучие вековые пихты перемежались с желтовато-бурыми стволами сосен.
Проплыли мимо высокие штабеля деловой древесины, груженые лесовозы, тракторы. Дважды промелькнули эстакады.
Потом картина леса внезапно изменилась. Дальше начинались Большие лихогривские болота, трясина.
Барков думал об Андрее и смотрел в окно.
Здесь, во мшистой, сырой чащобе лихогривских болот, тоже стояли деревья, покрытые вместо хвои косматыми клоками серого мха. Они стояли в безмолвии и сумраке сто, а может, и двести, и триста лет, и будут еще стоять очень долго, когда не будет уже ни его, ни Тамулиса, долго-долго, пока не сгниют на корню, не став ни половицами новых домов, ни шпалами дальних путей.
10
Высокий неторопливый мужчина вышел из дома, несколько раз оглянулся по сторонам и не спеша направился к автобусной остановке. Свернув за угол, он закурил и несколько минут стоял, пряча обгорелую спичку назад в коробку, разглядывая тем временем всех, кто шел за ним к автобусной остановке. Потом он перешел на противоположную сторону улицы, прошел одну остановку пешком и сел в автобус, идущий к вокзалу.
Он прошел на перрон, купил в ларьке стакан лимонада и бутерброд с рыбой и стал есть, размеренно запивая кусочки рыбы лимонадом. "Граждане, встречающие пассажиров…" - наконец произнес в репродукторах мягкий женский голос.
Мужчина опрокинул в рот последний глоток лимонада, аккуратно стряхнул с губ хлебные крошки.
На первый путь медленно прибывал московский поезд. Хлопали тамбурные задвижки, из-за спин проводников высовывались нетерпеливые радостные лица. Встречающие, качая букетами цветов, устремились к окнам.
Мужчина оказался в самом центре вокзальной суеты; он спокойно и равнодушно смотрел по сторонам, пока взгляд его не остановился на группе молодых людей с чемоданами и рюкзаками.
- Друг, - остановил он одного из них, - у тебя билет не сохранился? Выбросил я свой - теперь к командировке нечего приложить.
Он подошел к ним, высокий, выше любого из них на голову, спокойный, сильный.
- Пожалуйста, - сказал приезжий, - мне он не нужен.
- Спасибо, браток, выручил.
Только теперь мужчина понял, как сильно нервничал все эти дни, пока благополучно не выбрался из города Черень, пока он сам не достал себе этот спасительный билет. Он прошел к камере хранения, получил свой чемодан и медленно двинулся в город.
Да, теперь он мог успокоиться. Впервые с той минуты, как завизжала над его головой проклятая решетка над люком у магазина. Счастье, что он посадил Череня под куст у самого угла дома, а не на скамейке у подъезда, как предполагал раньше. И все-таки с той ночи он не мог спать, только валялся на диване, каждую минуту ожидая, что за ним придут. Но теперь все. С Черенем, конечно, воровать вместе нельзя. Если вместе их поймают - вышка. А так: что было, то было и должно травой порасти. Друзей, конечно, он себе найдет. Черт с ним, с Черенем. А с телефонным звонком в милицию - ловко "вложил", уезжая, какого-то фраера. На Череня положиться можно: если что, ему расстрел обеспечен, - он бил, мало ли что я крикнул! У него своя голова на плечах! Да и кто это слышал?
Еще издалека он увидел, что на перекрестке что-то случилось. Люди стояли на краю тротуара, сновали и проталкивались вперед юркие мальчишки.
Он протиснулся в первый ряд, вперед, к самому концу тротуара. Толпа сзади колыхнулась и сдавила передних. Пути назад уже не было. И в это время раздалась совсем рядом печальная мелодия. Он быстро обернулся, но выбраться было уже нельзя. За ним плотной стеной стояли люди.
Из-за угла медленно приближался эскорт милицейских мотоциклов. Синие, вычищенные до блеска машины медленно шли в ровном торжественном строю.
Мужчина с билетом сразу оторопел, обмяк, хотел схватиться за кого-то рукой. Рядом с ним беззвучно всхлипнула женщина и вцепилась зубами в носовой платок.
- Неужели не найдут и не расстреляют? - сказал кто-то сзади.
Пот мгновенно выступил на его теле, рубашка в минуту стала совсем мокрой и холодной. Озноб охватил его всего целиком. А толпа напирала и напирала на него сзади. Он опустил чемодан кому-то на ноги; казалось, еще секунда - и его выбросят с тротуара к мотоциклам, туда, где за шеренгою венков сурово и плавно плывет машина с откинутыми бортами.
- Мальчик-то, мальчик-то, - шептала женщина рядом, - совсем еще глупый…
Мокрая холодная рубашка стягивала кожу.
Солнца не было. Косые серые облака дергались во все стороны и хлопали, как простыни на веревке.
Мимо него в каком-то метре шел молчаливый строй: милиция, дружинники, сотни и сотни его смертельных врагов. И пока они шли, он, не отдавая себе отчета, спиною пытался вползти обратно в толщу людей, на тротуар.
Среди людей в гражданском мелькнуло несколько знакомых лиц. Короткие пристальные взгляды.
"Попался", - застучало в голове.
Его заметили.
Когда он выкарабкался из толпы, к нему подошли двое в гражданском, один был совсем молодой.
- Здравствуй, Варнавин, - немного высокомерно и брезгливо поздоровался с ним старший, неторопливый, медлительный, с маленькими усиками. - Что это тебя давно не видно было?
Черные узкие глаза Гуреева беспокойно шарили по лицу, рукам, одежде Варнавина.
- Меня три месяца не было… - Он взял себя в руки. - "Шабашничал" в деревнях. Где сарай поставишь, где что…
- Когда приехал?
- Вот. Еще до дома не дошел. Так с чемоданом и застрял. И билет еще цел.
- Ну-ка, покажи билет…
Гуреев внимательно посмотрел на компостер и сразу потерял интерес к разговору.
- Давай на работу устраивайся, а то, как тунеядца… Живо…
- Это обязательно. Немного отдохну - и на работу. - Он стоял перед ними, здоровый, большой, со взмокшими от пота волосами и в мокрой рубашке, и ему хотелось еще говорить и говорить с ними. - Я на механический завод. Примут меня?
"Это только в кино так, - думал он уже потом, спокойно идя по улице, - испуг на лице, холодный пот и все такое прочее. В уголовном деле нужны доказательства. - Он подмигнул еще не старой женщине на углу, торговавшей пивом. - В городе меня никто не видел. А билет - вот он! Только бы не потерять!"
У самого дома он неожиданно столкнулся с Джалиловым.
- Ты? Откуда? Ты ведь питерский…
Они вместе были в колонии, потом на Большой стройке.
- Волчара? - удивился Арслан.
Варнавин положил руку ему на плечо.
- Ты повидай меня на днях. Или лучше я забегу. Ты где остановился? - А про себя подумал: "Чем не замена Череню?"
Арслан шел домой, весь отдавшись нахлынувшим воспоминаниям. Они не терзали его уже давно, с зимы. Даже находясь в течение суток в горотделе в качестве подозреваемого, он думал только о том, чтобы доказать свою правоту. И больше ни о чем.
Теперь, после встречи с Волчарой, перед Арсланом снова была зона, гаревая, пахнущая дождями дорожка к вахте, Кораблик в тот на всю жизнь запомнившийся вечер, когда он узнал вынесенный ему Волчарой и другими ворами приговор.
Арслан словно воочию видел торжествующее, довольное лицо Волчары, когда тот объявил решение сходки.
- Это не наш человек! - сказал Волчара о Кораблике. - Кончать с ним…
И вот через много лет Волчара встретился вновь с Арсланом. Волчара был жив и открыто ходил по улицам, он предложил Арслану повидаться…
А затравленный Волчарой Кораблик, бледный как полотно, с мгновенно выступившими на лбу тяжелыми крупными пятнами холодного пота, долго метался между бараками, разорвав на груди майку, ожидая в любую минуту последнего страшного удара…
Глава 2. Дорогой поиска
1
- Идиотизм какой-то! Ну, не найду я эти проклятые простыни! Что, мир перевернется? Подумать только: лейтенант Тамулис пытается отказать в возбуждении уголовного дела по факту кражи семи старых простынь! Каков, а? Нет, честное слово, мы так увязли в этой уголовке, что нормальным людям, наверное, кажемся идиотами.
- Не устраивай истерики, Алик, - сказал Барков, - выпей воды и возьми себя в руки. Или пойди в кабинет Шальнова и приляг на диван, а я принесу тебе грелку и вечерние газеты.
Разговор с Ратановым расстроил Тамулиса не на шутку. Барков понял это сразу, когда, вернувшись в кабинет, Тамулис тщательно поправил бумаги на своем столе, но не сел, а молча, не обращая ни на кого внимания, отошел к окну. Несколько минут он стоял так, барабаня пальцами по стеклу, затем повернулся к сейфу и стал шарить по карманам в поисках ключей.
Рабочий день первой смены заканчивался. Гуреев убирал со стола бумаги. Напротив, в клубе "Красный текстильщик", зажглись огни: прядильщицы, ткачи, мастера собирались на эстрадный концерт.
"Лето - лучшее время для путешествий, - вспомнилась Тамулису реклама у подъезда Вильнюсского агентства Аэрофлота. - Пользуйтесь современными турбовинтовыми самолетами…".
- А что? Тамулис прав! - вмешался в разговор Гуреев. - Подумаешь, простыни, на них раньше никто и внимания не обратил бы. Я помню, как мы сияли группу "Микадо" - двадцать пять ограблений! Сорок четыре квартирные кражи! Я тогда часы получил и оклад!
- А вы тогда "Платона" не брали - восемь ограблений и одно раздевание пьяного? - Барков оседлал своего любимого конька. - А "Герострата" - поджог клуба? Похитителя велосипедов и детских колясок по кличке Эпикур?
- Это, наверное, до меня…
В кабинет вошел майор Егоров, он только недавно вернулся из отпуска, и его седые волосы странно выделялись на загорелом лице.
- Кому-то стало скучно работать в розыске? - Егоров знал, что после каждого периода напряженной работы в отделении неизбежно наступает состояние своеобразной расслабленности. Сказываются неминуемые последствия ночных бодрствований, длительное внутреннее напряжение. И все, что еще вчера подавлялось необходимостью точно и неукоснительно следовать приказу, полностью отдавать себя в чужое распоряжение, теперь неожиданно всплывало на поверхность.
На несколько дней люди как будто преображались.
Друзья бранились по пустякам, ничто не вызывало интереса. Сотрудники, которые еще несколько дней назад после восемнадцатичасового рабочего дня непременно задерживались еще хотя бы на несколько минут, чтобы зайти в дежурку, теперь сразу же после обеда начинали подгонять взглядом стрелки часов. Дневные планы не выполнялись, на совещаниях люди дремали, хотя никто не задерживался на работе даже на пятнадцать-двадцать минут. Так продолжалось дня три-четыре. И в эти дни было до крайности тяжело поднимать людей на поиски прозаического воришки, сдернувшего несколько простынь с бельевой веревки.
Егоров все это отлично понимал и в дни разрядок бывал спокойно добродушен.
- Так что вы расшумелись? - спросил он. - Даже в коридоре слышно.
- Меня эта кража простынь доконает, - ответил Тамулис. И добавил: - Сначала простыни, потом портянка пропадет, баночки из-под ваксы.
- А ты не сваливай все в кучу. Произошла кража белья. Нет, ты скажи, зачем тогда нужен уголовный розыск?
Тамулису вопрос не поправился. Он уткнулся в бумаги, всем своим видом, показывая, что не собирается дальше участвовать в дискуссии.
- Если ты мне тоже скажешь, что работа эта грязная, что ее нужно кому-то делать и только поэтому ты здесь, я все равно тебе не поверю…
Барков примирительно сказал:
- Тамулис у нас романтик. Он за романтикой и пришел.
- Романтика уголовного розыска - это единственно: исполнение служебного долга в трудных условиях.
В уголовном розыске спорят о романтике не меньше, чем в литературном институте.
Егоров был уверен в справедливости своих мыслей, хотя чувствовал, что сказал не те слова, которые сейчас нужны Тамулису.
Тамулис неожиданно отложил бумаги:
- Ну, а вообще романтика? Ремарк, Хемингуэй?
- Надеюсь, тебе не придется разъяснять, что это два разных писателя? - вежливо осведомился Барков.
- Нет, - сказал Тамулис. - Хемингуэй - автор двухтомника, который ты мне не вернул до сих пор. А Ремарка я, к счастью, тебе не давал…
- Как тебе сказать… Там больше романтика неудачников, снобов. Понимаешь? А у нас романтика… цели.
- Раскрытие кражи семи простынь - романтично? - поддел Барков.
Егорова спас телефонный звонок.
- Тамулис, - сказал дежурный, - здесь карманника привели. Потерпевший есть, а свидетелей нету…
- Замечательно, - процедил Тамулис, - чудесно все складывается!
Ратанову было тоже нелегко.
Он сидел за старым канцелярским столом и думал, что все преступления, которые он расследовал до сих пор, давались легко или были раскрыты случайно.
Что он сделал за этот месяц? Он хорошо провел "подчистку" участка. Сделал все, чтобы выявить очевидцев. На его месте это сделал бы любой. Не дал сбить себя с толку теоретически вероятными версиями, которые мог придумать десятками любой расторопный третьекурсник с юрфака? Это тоже не заслуга. А что в активе? Показания Сабо?
В Шувалове ничего не нашли, только сестра Насти Барыги подала Баркову отвертку. Эту отвертку дал перекупщице мужчина, купивший рубашку Джалилова, вместо двадцати-тридцати копеек, которых у него не хватило, а она отдала ее сестре. Рубашка? Почти ничего!
И вообще, не преувеличивает ли он свои способности, стараясь раскрыть это тяжелое преступление? Достаточно ли он знает криминалистику, методику раскрытия убийств?
А может, дело совсем не в этом? Ведь считает и по сей день кое-кто, что раскрытие преступлений - это искусство. Есть военное искусство, есть искусство криминалиста… Здесь не обойдешься хорошим учебником или тактическим наставлением, нужен талант.
Есть ли у тебя талант?