Примерно в том же духе высказались и прочие завсегдатаи "Космоса". Карелла посетил еще пять столиков, объяснил, что его интересует, и фотография распятого какое-то время переходила из рук в руки. Никто из ребят не проявлял особого дружелюбия (они успели усвоить, что от полицейского запросто можно получить по башке, и лишь потом прийти к выводу, что между вами нет взаимной приязни), но и открытой враждебности тоже не было. Они все послушно изучали снимок и потом сообщали, что никогда не встречали того, кто на нем запечатлен. Карелла поблагодарил их и удалился.
К пяти часам Карелла побывал в двух кафе, вегетарианском магазине, магазине пластинок, магазине, где продавались сандалии, и еще в четырех местах, обслуживавших местную молодежь - во всяком случае тех ее представителей, кто предпочитает отращивать длинные волосы. Карелла не мог заставить себя называть их придурками, хотя они сами не имели против этого определения ровным счетом ничего. Для него это было все равно как нацепить на большой палец покойника бирку с указанием имени и лишь потом выяснить, как его зовут. Ярлыки раздражали его, кроме тех случаев, когда они прикреплялись к вещественным доказательствам или были наклеены на склянки и коробки с лекарствами. "Придурки" - было особенно обманчивым определением, сначала применявшимся к хиппи со стороны, а затем принятым ими уже в виде самозащиты и впоследствии сделавшимся уже знаком отличия, носимым с некоей гордостью и вызовом. Но с другой стороны, это все равно не могло заслонить уничижительного оттенка, присутствовавшего в слове. Собственно, и полицейские порой именовали себя "свиньями", надеясь тем самым лишить слово оскорбительного оттенка. Ладно, все это чушь. Карелла не был свиньей, а те, с кем он сегодня общался, не являлись придурками.
Это были ребята, обитавшие в районе, разделенном на враждующие группировки, как какая-нибудь область Ближнего Востока. Когда город был еще молодым или, по крайней мере, не таким старым, как теперь, в этом районе в основном жили еврейские иммигранты - с небольшими вкраплениями ирландцев и итальянцев, чтобы плавильный котел мог работать, как ему и положено. Что ж, котел бурлил вовсю - достаточно спросить Мейера Мейера, который, напротив, жил в районе, где евреев было раз-два и обчелся, и сверстники бегали за ним и вопили: "Расстреляем Мейера от живота веером". Ну а затем все кончилось чем-то вроде перемирия без разоружения между старожилами, дети которых пошли учиться в колледжи или освоили хорошие профессии и затем переехали в Риверхед или Калмспойнт. Новая волна иммиграции, захлестнувшая этот район, состояла в основном из граждан Соединенных Штатов, которые не владели английским и которые пользовались всеми правами и привилегиями представителей нацменьшинств, то есть им мало платили, с них дорого брали, их презирали, поколачивали и вообще делали все, чтобы создалось впечатление, что Пуэрто-Рико - не прекрасный солнечный остров в Карибском море, а помойка на краю болота. Они быстро научились выбрасывать мусор из окон прямо во двор, потому как иначе крысы быстро явятся в квартиры за своей законной добычей. Кроме того, если к людям относиться как к мусору, их трудно осуждать за то, как они обращаются со своим собственным мусором. Кое-кто из пуэрториканцев задерживался здесь лишь для того, чтобы заработать деньги на обратный билет, кое-кто шел по тропинке, проторенной европейцами: они учились в школе, изучали английский, получали неплохие работы, после чего переезжали в более благоустроенные районы подальше от центра, занимая места, освобождаемые более состоятельными американцами, которые, в свою очередь, и вовсе покидали большой город, покупая дома в пригородах. Кое-кто оставался в трущобах, поддаваясь обработке на жерновах нищеты и задаваясь вопросом, не лучше ли было бы сейчас купаться в теплых и чистых водах Карибского моря, где единственной угрозой была барракуда.
Длинноволосые молодые люди, наверное, казались пуэрториканцам, населявшим эти места, очередной волной иммигрантов. Как оказалось, предрассудки легко выворачиваются наизнанку: в каждом толстопузом угнетателе сидит тощая жертва, которая ждет, что ее отпустят на все четыре стороны. Хиппи, дети-цветы, или, если угодно, "придурки", пришли сюда в поисках мира, покоя и любви и были встречены с той же неприязнью, страхом и враждебностью, какую успели узнать пуэрториканцы со стороны прежних старожилов. Пуэрториканцы теперь сами излучали агрессивное недоброжелательство. Но что делать: нельзя долго навязывать людям определенный образ жизни, а потом требовать, чтобы они вдруг забыли его и стали жить по-новому. Нельзя пихнуть их в канаву и затем требовать понимания того, почему сыновья и дочери преуспевающих американцев норовят оказаться с ними рядом в той самой канаве, которая им так обрыдла. Если насилие абсурдно в своей основе, то ситуация, при которой одни жертвы нападают на других жертв, по меньшей мере, трагикомична. Именно такая обстановка сложилась в южной части города, где молодежь, явившаяся пожить в нищете, была вынуждена покупать холодное и огнестрельное оружие, чтобы защититься от тех, кто тут жил в нищете многие годы. В последнее время сюда стали заезжать байкеры-мотоциклисты в кожаных куртках и со свастиками, испытывавшие к своим стальным лошадкам любовь, обычно направляемую на женщин. Байкеры внесли в жизнь района еще больше тревоги и добавили непредсказуемости и в без того напряженную ситуацию.
Пуэрториканцы, с которыми сегодня общался Карелла, не получали удовольствия от разговоров с полицейскими. Полиция ассоциировалась у них с незаконными арестами, взятками и притеснениями. Карелла подумал, что Альф Делгадо, единственный пуэрториканец, работавший у них в отделе, конечно, справился бы с задачей куда лучше, но, что делать, Стив уже ввязался во все это. И он терпеливо опрашивал местных жителей, показывал фотографию и выслушивал стандартные ответы: "Нет, не знаю… Не видел… Они все для меня на одно лицо".
Байкера звали Янк - свое имя он вывел белой краской на кожаной куртке слева, над сердцем. У него были длинные черные патлы, густая бородища, голубые глаза. Правый глаз отчасти открывал шрам, который, сбегая со лба к щеке, изуродовал веко. Помимо кожаной куртки у Янка имелись все привычные байкеровские атрибуты: мятая бейсбольная кепка (шлем был привязан к седлу мотоцикла, оставленного у тротуара), черная тенниска с белыми подтеками от частых стирок, грубые черные брюки, ремень с большой пряжкой, черные высокие ботинки. Янк сидел, покачиваясь на стуле. За его спиной была витрина магазина, торговавшего плакатами, и на одном из них красовался Линдон Джонсон на мотоцикле. Янк курил и не сводил восхищенного взгляда с той сверкающей хромом скульптуры, каковую являл собой мотоцикл на плакате. Не поднимая глаз на Кареллу, Янк почувствовал в нем полицейского. Впрочем, байкерам было наплевать на полицию, они свято верили, что истинная полиция - это они, а все прочие - отребье, с которым нечего церемониться.
Карелла не стал ходить вокруг да около. Он показал парню значок, удостоверение и сказал, что работает детективом в Восемьдесят седьмом участке.
Янк бросил на него холодно-неодобрительный взгляд, затянулся сигарой и процедил:
- Ну и что?
- То, что я рассчитываю на твою помощь.
- В чем?
- Ты тут живешь?
- Угу.
- Давно?
- Несколько недель назад прикатили сюда втроем из Калифорнии.
- Скитальцы?
- Мобильный отряд.
- Где живете?
- То здесь, то там.
- А точнее?
- Где примут. Впрочем, членам нашего клуба оказывают теплый прием по всей стране.
- Где вам оказали радушный прием на этот раз?
- За углом.
- За которым?
- На Рутланде… Послушайте, если я все верно понял, то вы хотите, чтобы я кого-то опознал? Ну так в чем дело? Или вы подозреваете меня в каком-то жутком преступлении?
- Ты задумал какое-то жуткое преступление?
- Мотоцикл припаркован на законных основаниях. Я сижу, курю сигару, размышляю. Это противозаконно?
- Ни в коем случае!
- Так в чем проблема?
Карелла вынул записную книжку, извлек из нее фотографию и показал Янку со словами:
- Узнаешь?
Янк придал стулу нормальное положение, выпустил клуб дыма, а потом, уложив фотографию на колени, стал сосредоточенно вглядываться в нее. После долгой паузы он сообщил:
- Никогда не встречал.
Он вернул фотографию Карелле, снова откинулся на стуле так, что тот оказался на задних ножках и выпустил очередной клуб сигарного дыма.
- Разреши узнать твое полное имя, - сказал Карелла.
- Зачем?
- Вдруг мне снова захочется вступить с тобой в контакт?
- С какой стати вам захочется снова вступать со мной в контакт. Я же сказал, что никогда не встречал этого парня.
- Да, но бывает, что люди узнают что-то новое. Раз вы столь мобильны.
- Вот что я вам скажу, - Янк широко улыбнулся, - радуясь своей находчивости. - Лучше вы скажите мне ваше полное имя. Если я что-то такое узнаю, то дам вам знать. - Он пустил два аккуратных кольца дыма и спросил: - Подходит?
- Ты уже знаешь мое полное имя, - напомнил Карелла.
- Ну и память у меня, - покачал головой Янк и снова широко улыбнулся.
- Ну ладно, до встречи, - сказал Карелла.
- Не очень-то на это рассчитывайте, - предупредил его Янк.
6
В среду без четверти час в детективный отдел позвонила Августа Блер и попросила соединить ее с детективом Клингом, который, воспользовавшись перерывом на ланч, преспокойно дремал в дальней комнате. Мейер осведомился, не может ли Клинг перезвонить, но Августа, тяжело дыша, сказала, что в ее распоряжении всего одна минута, и она была бы признательна, если бы Мейер все-таки позвал Клинга. Она добавила, что ее звонок связан с ограблением. Мейер неохотно пошел будить Клинга, который, напротив, узнав, кто его спрашивает, весьма обрадовался, что так внезапно прервали его сон. Он на всех парах понесся в отдел, схватил трубку и сказал:
- Здравствуйте, мисс Блер. Как поживаете?
- Отлично. Я весь день пытаюсь позвонить вам, мистер Клинг, но это мой первый перерыв… Мы начали в девять, и я не знала, когда вы приходите на работу.
- Я уже был в отделе, - сообщил Берт.
- Выходит, зря я тогда не позвонила. Ну неважно, теперь я дозвонилась и мне надо уже бежать… Вы не могли бы сюда приехать, мистер Клинг?
- А где вы?
- "Шеффер фотографи". Холл-авеню, пятьсот восемьдесят. Пятый этаж.
- Хорошо, я приеду. А что случилось?
- Дело в том, что, когда я стала прибирать квартиру, я обнаружила кое-что, не имеющее ко мне никакого отношения. Похоже, вор оставил это случайно…
- Я еду, - сказал Клинг, - но что же все-таки вы нашли, мисс Блер?
- Я вам все покажу, но мне уже пора.
- Отлично, но я…
Но она уже положила трубку.
Студия "Шеффер фотографи" занимала весь пятый этаж дома по Холл-авеню. Секретарша, симпатичная блондиночка, говорившая с немецким акцентом, сообщила Клингу, что Августа Блер предупредила о его приходе, и объяснила, куда ему надо идти. Студия находилась в конце длинного коридора, увешанного образцами продукции "Шеффер фотографи". Судя по снимкам, студия в основном специализировалась на рекламе новых фасонов одежды. Клинг, хотя и не являлся постоянным подписчиком журнала "Вог", тем не менее узнал половину из моделей, работавших на агентство. Правда, он так и не увидел ни одной фотографии Августы Блер. Похоже, она действительно работала в этой области совсем недавно.
Дверь в студию была закрыта. Клинг приоткрыл ее и увидел большое помещение с верхним потолочным светом. В дальнем конце имелось возвышение, с красным бумажным задником. На полу стояли четыре блока питания, от которых тянулись провода к стробоскопическим лампам на подставках. Их серые, похожие на зонтики, отражатели были направлены на возвышение. Рыжая Августа Блер в красной блузке, красном джемпере, красных гольфах и красных туфлях стояла на платформе у задника. Справа от помоста, сложив руки на груди, стояла девушка в джинсах и свитере. Фотограф и его ассистент сгорбились у "Полароида" на треножнике. Они сделали несколько снимков, причем всякий раз, когда открывался затвор объектива, мигал строб. Затем, похоже, довольные тем, как все выходит, они заменили "Полароид" на "Никон". Августа увидела Клинга и помахала ему рукой. Фотограф обернулся.
- Что вам? - спросил он.
- Это мой знакомый, - пояснила Августа.
- А, ну ладно, - отозвался фотограф и махнул Клингу рукой. - Заходите, устраивайтесь. Ты готова, солнышко? Дэвид! Где Дэвид?!
- Дэвид! - крикнул ассистент, и тогда появился человек, который до этого стоял у стены, где был телефон. Его заслоняла ширма, на которой висели красные колготки. Человек подошел к Августе, быстро причесал ее и отошел в сторону.
- Все в порядке? - спросил фотограф.
- Я готова, - сказала Августа.
- Отлично. Итак заголовок "Красное на красном". Да поможет нам Господь. Сама эта идея…
- А что такого? Чем вас не устраивает заголовок? - подала голос девица в джинсах и свитере.
- Боже упаси, Хелен, мне ставить под сомнение правильность подхода вашего журнала к проблеме… Итак, Гасси, ты понимаешь, что я хочу? Надо создать красное ощущение. Ты меня понимаешь? Чтобы все вопило, полыхало, как в аду. Ты меня поняла?
- Кажется, да! - отозвалась Августа.
- Нам нужна красная вспышка, - сказала Хелен. - Пожар.
- Так, почему тут "проксар"? - вдруг завопил фотограф.
- Я думал, мы делаем крупный план, - ответил ассистент.
- Ничего подобного, Эдди, убери его.
- Как скажешь, - проговорил тот и начал отвинчивать линзу.
- Дэвид, поправь у нее эту прядь.
- Где?
- Да вот, над глазом. Неужели не видишь?
- А, вижу… Сейчас.
- Вот так, отлично. Эдди, как у нас дела?
- Порядок.
- Гасси?
- Я готова.
- Отлично. Начинаем. Ну-ка, Гасси, изобрази красное зарево. Так, чтобы весь город запылал. Хорошо! Немного наклони голову. Умница! Теперь улыбочку! Покажи зубы. И раскинь руки. Вот, правильно. Ты проникаешься настроением. Пожар. Всепоглощающий огонь. Пусть огнедышащая лава вскипает в тебе, извергается из тебя… Так, теперь другим боком. Голову в ту сторону. Руки… Нет не убирай. Отлично! Ну-ка шагни на меня. Только не надо так красться. Нам нужно красное, не синее. Энергично, весело. Взрыв!.. Вот так, бедро вперед. Молодчина! Резче. Шире открыть глаза. Откинь волосы. Вот так. Хорошо!
В течение получаса Клинг наблюдал, как Августа Блер демонстрировала перед объективом самые разные позы и выражения лица, делая акробатические пируэты, причем во всех положениях она казалась ему неизменно обворожительной. В помещении стояла тишина, которую нарушали лишь возгласы фотографа и щелканье затвора фотокамеры, фотограф одобрял, сердился, уговаривал, хвалил, изобретал варианты, причем речь его журчала негромко, так, что ее слышала только Августа, и это журчание сопровождали щелчки камеры. Клинг следил за спектаклем, затаив дыхание. Накануне, посетив Августу, он был пленен ее красотой, теперь его поражала жизненная сила, бившая через край. Вчера, вернувшись в обворованную квартиру, она была мрачна и удручена, отчего ее красота казалась несколько безжизненной. Теперь же, участвуя в спектакле "Красное на красном", выполняя указания режиссера-фотографа, она стала совсем другим человеком, и Клинг вдруг подумал сколько же лиц у этой самой Августы Блер - и сколько из них ему суждено увидеть?
- Отлично, Гасси, - сказал фотограф. - Теперь перерыв на десять минут. Потом продолжим. Хелен, Эдди, как насчет кофе?
- Сейчас.
Августа сошла с возвышения и направилась к двери, где стоял Клинг.
- Привет, - сказала она и улыбнулась. - Извините, что заставила вас долго ждать.
- Я отлично провел время.
- Так в чем ты хочешь, чтобы я ее снял, Хелен? - между тем спрашивал фотограф.
- Сначала вот в этой полосатой кофте.
- Значит, всего в двух кофтах?
- Да, но брюки одни и те же.
- Понял. Две кофты, одни брюки. Ты не хочешь познакомить меня с твоим приятелем, Гасси? - осведомился он, направляясь к Августе и Берту.
- Рик Шеффер, - сказала она. - Детектив Клинг. Простите, я даже не знаю, как вас зовут.
- Берт, - сказал Клинг.
- Рад познакомиться, - сказал Шеффер, они обменялись рукопожатиями, потом Шеффер спросил: - Это насчет кражи?
- Да, - ответил Клинг.
- Ладно, не буду мешать, - сказал Шеффер. - Гасси, мы будем снимать тебя в полосатой кофте, как только сменим задник, ладно?
- Ладно, я буду готова.
- Отлично. Рад был познакомиться с вами, Берт. - И Шеффер двинулся туда, где двое мужчин разворачивали синий бумажный рулон.
- Ну, так что вы нашли? - спросил Берт.
- Это у меня в сумке, - улыбнулась Августа и направилась к скамейке у стены. Клинг за ней.
- Извините, что все идет в таком темпе, но мне платят двадцать пять долларов в час и потому не хотят, чтобы я проводила это время в разговорах.
Она выудила из сумки шариковую ручку и вручила Клингу. Хотя Августа успела захватать ее своими пальцами, он по привычке подставил носовой платок, в который и завернул вещественное доказательство. Верхняя часть ручки была металлической, "под золото", нижняя - из черной пластмассы. Такие ручки выдаются в качестве премии покупателям. На черной пластмассе виднелись белые буквы: "Сульцбахер реалти, Калмспойнт, Ашмид-авеню, 1142".
- Вы уверены, что ручка не ваша? - спросил Клинг.
- Абсолютно. Это может помочь?
- Начало уже есть! Спасибо.
Августа обернулась, посмотрела на мужчин, работавших с синей бумагой, и спросила:
- Который час, Берт?
- Почти два. Когда вам позвонить? Августа - или Гасси?
- Все зависит от того, чем мы будем заниматься, - с улыбкой сказала она.
- А что мы делаем сегодня вечером?
- Сегодня вечером я занята.
- А как насчет завтра?
Августа Блер бросила на него короткий взгляд и затем, словно приняв решение сказала:
- Сейчас посмотрю свое расписание. - Она вынула из сумки дневник, спросила: - Завтра у нас четверг? - И, не дожидаясь ответа, раскрыла книжечку на странице "22 апреля, четверг", потом произнесла со вздохом: - Завтра тоже занята.
Клинг уже было решил, что ему дали понять, чтобы он оставил все надежды, как последовал сюрприз:
- У меня свободна суббота! - сообщила Августа.
- Отлично, - сказал Берт. - Пообедаем?
- С удовольствием.
- А потом в кино?
- А может, все в обратном порядке? Если вас не испугает мой вид, можете подобрать меня в студии. Примерно в шесть, в шесть пятнадцать. Тогда мы сходим на первый вечерний сеанс, а потом съедим по гамбургеру. Вы когда заканчиваете в субботу?
- К шести управлюсь.
- Отлично. Моего фотографа будут звать Джерри Блум. Студия на Конкорде, дом номер тысяча двести четыре. Второй этаж. Запишете?