- Ничего не ищешь, плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы жизнь твоя молодая в корне переменилась.
- Чокнуться можно.
- Думаешь, пустые нотации читаю? Нет, Толя, совершенно конкретно. В организации, про которую рассказывал, есть вакансия. Предлагаю тебе. По совместительству. Финансовая сторона дела и отчетность. Нужен абсолютно порядочный, верный человек.
- Почему я?.. Никогда ничем таким… - в смятении бормотал Артамонов.
- Позволь, каким "таким"?
- Галкиной сестры муж… он в молодости валютой баловался, ну и угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит…
- Но он же имел, Толя! Он успел взять от жизни! А главное, случай другой. Неужели я бы стал заниматься чем опасным? Просто мозги зудят, закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя закисать, Толя! Я тебе предлагаю перспективу.
- Алексей Прокопыч, не по мне это…
- Что, моральные соображения? Тогда ты совершенно не понял! - Щепкин разыграл обиду.
- Да нет, Алексей Прокопыч… - смущенно лепетал Артамонов. - Я вообще, я не о вас… но как-то странно…
- Я надеялся, что тебе все ясно: вреда никому! А польза - и людям и себе большая. Через полгода "Волгу" купишь.
Артамонов даже отшатнулся. Иной хмель, крепче алкогольного, ударил в голову. В тот момент казалось, что "Волга" - предел мечтаний для смертного.
- Полгода?.. - повторил он непослушным языком. Глаза его затуманились, и Щепкин - коварный змий - дал Артамонову насладиться радужными видениями.
Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт.
Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина, потом набросился на минеральную воду. Он горел, как в лихорадке. Согласиться? Отказаться?
- Ты подумай, - безмятежно разрешил Щепкин. - Никто не торопит. - Он уже понял, что парень станет послушным исполнителем его воли. Так оно все и вышло…
Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу. Сосновая роща, за рощей - поле.
Щепкин опускает стекло со своей стороны и вдыхает деревенские ароматы. Впереди виден дубовый лес.
- Первый поворот направо, - говорит Щепкин и прикрывает глаза.
Машина тормозит у правления колхоза.
- Вот оно, наше гнездышко, - вздыхает Щепкин. - Как жалко разорять…
- Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, - усмехается Знаменский.
- Ни-ни-ни! - спохватывается тот.
И все, кроме шофера, уходят внутрь.
Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и усаживается на лавочке с неизменной книжкой.
Во время очной ставки с Щепкиным председатель испытывает сложные чувства: он знает, что виноват, не пытается оправдываться, но вместе с чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги.
- Вопрос к обоим: знаете ли вы друг друга? Если да, не было ли между вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин.
- Это председатель колхоза "Коммунар" Иван Тихоныч Никитин, - безмятежно сообщает Щепкин. - По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпатичный и неглупый.
- Товарищ Никитин?
- Что?
- Знакомство? Отношения?
- Понятно, знаком. А любить не за что.
- При каких обстоятельствах вы познакомились?
Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут.
- Пускай он… Соврет - поправлю.
Знаменский оборачивается к Щепкину:
- Прошу.
- Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время.
- Так? - спрашивает Пал Палыч Никитина.
- Фиктивную мастерскую!
- Что именно было фиктивным?
- Да все. Все! Кроме договора. - Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с открытой злостью.
А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантюристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить.
- Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! - улыбается Никитину Щепкин.
- В двух словах поясните.
- Даже с определенным удовольствием. Когда придумаешь что-то нестандартное, невольно гордишься. - Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орлову: долго смотреть в глаза Никитина - все же нагрузка для нервов. - Как-то утром меня осенило: создать совершенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не выпускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: "Изготовлено цехом народных промыслов". И ни "левака", ни пересортицы. Так сказать, в белых перчатках. Пятнадцать процентов оборота шли в колхозную кассу.
- За счет чего создавались преступные доходы?
- Для художественных промыслов мы получали разное дефицитное сырье. На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить.
- Количество рабочих? - осведомляется Орлов.
- В такие подробности я не вникал. - Щепкин делает жест в сторону председателя, переадресовывая вопрос к нему.
- На данный момент - сто пятьдесят человек, - отрывисто говорит тот. - Две трети - "мертвые души". За них получали они… организаторы. Остальные - мои мужики, которые ничего не делают. Зарплата по двести в месяц. И две старухи. Клеют этикетки.
- Я имел лишь скромную ренту, - невинно уточняет Щепкин. - За идею и мелкие консультации.
- Ты!.. - гневно выдыхает Никитин. - А к моим рукам копейки проклятой не прилипло!.. Зайдите в избу, увидите, - обращается он к Знаменскому.
- Размеры "скромной ренты" вам известны?
- Нет. Сколько себе, сколько кому - не знаю. - Никитин сверлит злым взглядом затылок Щепкина, любующегося игрой солнца в листве. - Я им надавал доверенностей, гнилая башка!
- И чистых бланков с подписью! - доносится смешок от окна.
- И бланков… - сникает председатель. - Затянули в такое… в такую… - он не находит приличного слова.
- Товарищ следователь, маленький вопрос? По существу, - подает голос Щепкин.
- Да?
- Иван Тихоныч, вас разве принуждали? Может быть, били? Или подвешивали за ноги? Я предложил - вы согласились. Прошу, чтобы это было в протоколе.
- В протоколе все будет, - заверяет Орлов.
- Согласился, - с болью произносит Никитин. - Почему? Со всех сторон - за горло! Сельхозтехника - взошло из-под нее, не взошло - гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло - все равно плати! - Он накаляется. - И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели!
- Фамилия человека из района? - уточняет Орлов.
- Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись… Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закрепить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь!
- Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? - считает нужным отметить Щепкин.
- Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку… Эх! - сам себя обрывает председатель. - Разве я один? У соседей похуже творили!
- Похуже - это как? - интересуется Пал Палыч.
- Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, обратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу - и выполнили поставки. Без единого живого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота - "чичиковскую"…
Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон - приятно.
- Фиктивное мясо - это безобразие! - заявляет он. - Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки…
- Нет! - отрекается Никитин от защиты. - Чужой виной не оправдаешься!
Знаменский прохаживается по комнате, останавливается около Орлова.
- Ну что?
- Суть ясна, Пал Палыч.
- Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин?
- Понятно, известен.
- Чем он здесь занимался?
- Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье мужикам. В общем, и бухгалтер и кассир.
- Когда он был здесь последний раз?
- В тот самый день…
- С какой целью?
- Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше.
- Расшифруйте, пожалуйста, "остальное".
- Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на "мертвых душ".
- Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали?
Теперь и Никитин пристально смотрит в окно.
- Да, разговаривали… - в тоне его проскальзывает покаянная нотка. - Вон там встретились, возле старой баньки…
…Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью "Не бросать!". В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато.
По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе - орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках.
Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки - раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, - затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию "народного промысла".
- Здорово, бабуся! Как производительность труда?
- Дурацкое дело нехитрое, - проворчала бабка.
- А что на сегодняшний день имеется?
Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины.
- Кажись, елка… не, кажись, девка с коромыслом… Будешь брать?
- Для коллекции.
Артамонов вынул из левого ящика "девку с коромыслом", отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в "производственном процессе".
Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев.
- Добрый день, Иван Тихоныч.
- Здравствуй. До шоссе подбросишь?
- С удовольствием.
Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал:
- Дела идут, контора клеит? - Никитин не отозвался. - До свидания, бабуся!
Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и председатель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды.
- Неважное настроение? - спросил Артамонов.
- А чему прикажешь радоваться? - неохотно отозвался председатель.
- Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве.
- Мычат, потому что доить давно пора, - охладил его председатель.
- Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь…
- Вон там тоже рай, - едко бросил Никитин, указывая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. - Празднуют твою получку!
Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой:
- Благодетелям… почтение! - Он поклонился в пояс.
- Шел бы ты, Тимофей! - морщась, посоветовал председатель.
- Нет, желаю… - Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. - Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй…
Артамонов поспешно убрал руку за спину.
- Брезгуешь?.. - Мужик впал в скорую пьяную обиду. - Не уважаешь? А я, может, член партии!.. Я бригадир, если хочешь!.. А ты кто?
- Тимофей! - гаркнул председатель.
Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыльникам.
- Лучший полевод был! - сказал председатель. - А теперь - вот. На работу уже шиш - не дозовешься!
Артамонов сорвал лопух и стер плевок, который угодил на чемодан как раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь. Артамонов вынул платок и под горький, отрывистый говор председателя машинально тер и тер чемодан.
Потом они двинулись дальше. Выходка пьяного так покоробила Никитина, что он помолчал-помолчал и снова не выдержал:
- Рай! Простор!.. Деревня - это тебе не цветочки-грибочки. Это люди. Скот. Поля. Хлеб насущный! Ты полями ехал - много работают? От дурных денег все пошло вразнос!
- Ну что вы, Иван Тихоныч… а клуб почти построили…
- Что клуб, что клуб?! Вчера агроном уехал. Разлагайтесь, говорит, без меня к чертовой бабушке! Этой весной пять изб заколотили. Пропадает деревня!
Они остановились у "Волги", Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток из баньки.
- Что ж теперь делать? - растерянно произнес он. - Закрыть лавочку?
- Теперь закроешь! Я попробовал, а мне говорят - во! - Никитин сложил из пальцев решетку. - Твои хозяева. Удивляешься?
Послышался женский крик:
- Тихоныч! Тихоныч!
- Здесь я! - гаркнул Никитин.
Подбежала запыхавшаяся женщина:
- Опять электричества нет, дойка стала!
- А движок на что?
Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки.
- Василий-механик пьяный! Запорол движок!
- А-ах он… - председатель сглотнул яростное ругательство. - Бей в набат! Всех баб на ферму - бегом! Доить вручную!
Женщина опрометью бросилась обратно.
Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председатель слушал с искаженным лицом.
- Иван Тихоныч, я попробую движок?.. - предложил Артамонов. - Может, помогу?
Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!
- Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по последнему слову… А вот сейчас перегорит молоко - и пропало стадо, хоть под нож пускай!
Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.
Заученными, но странными движениями председатель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки - мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.
- Знал бы заранее, - сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, - на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы - и до последнего патрона! До последнего!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую погань - с корнем! А коли нет, то сел бы в твой красивый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать… везде сворачивать…
Донесся звук набата - резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опустошенный своей вспышкой, председатель сделал "кругом" и, сутулясь, пошел назад.
Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучием веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками…
Артамонов приблизился к покинутому жилищу и испытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заглянул через забор в пустой двор…
Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать.
Артамонов возвратился к "Волге" и подал назад, освобождая путь грузовику.
А затем рванул с места и покатил, покатил, не разбирая дороги…
10
У невысокого забора, ограждающего территорию детского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую - Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове.
- Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! - Снежкова протягивает мальчику пакетик. - Большой-то какой стал… Вкусно, да? Надо же - узнал! Я думала, забыл уже… А папу ты помнишь!?
- Папа уехал.
- А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисаднике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напеку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил… А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып… Беленькие… Игорек, а мама замуж не вышла?
- Не знаю, - затрудняется мальчик.
- Ну… новый папа к вам не ходит?
- Не-ет.
- Это хорошо. Неродной - он и есть неродной… А ты рад, что я пришла?
- Ага.
- Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек?
- Машинку принеси.
- А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл… Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цеплялись под колесами…
Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо.
- Мамочка, это тетя Тася!
- Я поняла, - ровным тоном отзывается Артамонова. - Конфеты отдай тете обратно. - Мальчик нехотя повинуется. - И иди побегай.
Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смотрит вслед, сжимая пакет с конфетами.
- Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, - голос Артамоновой напряжен, но спокоен.
- Съем я его, что ли… - сдавленно бормочет Снежкова.
- Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье.
При всей неловкости и виноватости, какие неизбежно испытывает любовница при столкновении с законной женой, Снежкова не может смолчать.
- Не я, так другая была бы… При счастливой жизни от жены не бегут…
- А в той своей, вольной жизни… - помолчав, говорит Артамонова, - где была "Волга", вы и все остальное… там Толя был счастлив?
Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне.
- Наверное, нет… - поникая, отвечает она. - Все за чем-то он гнался… хотел чего-то… а радости не получалось… Какое уж счастье… - кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. - Пойду я…
Она идет вдоль ограды и вдруг слышит:
- Теть Тась!
- Игоречек, к маме беги, - трясет Снежкова головой. - К маме. Ты маму любишь?
- Люблю.
- Вот так ей и скажи, - моргает Снежкова мокрыми ресницами. - Как скажешь?
- Мамочка, я тебя люблю.
- Правильно, Игоречек… Беги.