- Вполне допускаю, Зинаида Яновна. Постоянно держа в уме, что он предубежден, Пал Палыч не способен на объективность. Он же станет на каждом шагу бояться личной неприязни! Улики против директора, чего доброго, припишет этой своей неприязни и преуменьшит его вину… Пал Палыч, напишите рапорт.
- Хорошо.
- Вам досадно? - обращается Скопин к Томину и Кибрит. - Мне тоже, уверяю вас. - Он включает переговорное устройство.
- Зыков на месте?.. Вернется - срочно ко мне. - И снова к Томину и Кибрит. - Вы с ним работали?
Оба отрицательно качают головой.
- Последние дела Зыков провел удачно, хотя опыта маловато. Ну ничего, будет советоваться.
Знаменский достает из папки листок:
- На ближайшие дни я составил себе план.
- Давайте сюда, Зинаида Яновна.
- Первоочередное - это сравнительная экспертиза обеих картин: из музея и из таможни. Надеюсь договориться в Центральных реставрационных мастерских. Там и специалисты и аппаратура.
- Я бы проверил на подлинность все картины, которые крались-возвращались, товарищ полковник, - предлагает Томин.
- Согласен, с этим медлить не годится. Подумайте, Зинаида Яновна, кого направить в музей. А на что мы можем рассчитывать со стороны угрозыска?
- Пока общая разведка, товарищ полковник. Область для меня новая, люди новые. - Томин смотрит сумрачно: самоотвод Пал Палыча испортил настроение.
А тому вдвойне обидно: начало раскручиваться занятное дело, а пойдет дальше без него…
6
У комиссионного магазина, торгующего антиквариатом, роятся группки людей. Интеллигентный пожилой человек сидит на выступе фундамента, веером держа в руке кисточки, предназначенные на продажу. Похаживает взад-вперед парень с книгой альбомного формата в яркой суперобложке. Кто-то стоит с объемистой хозяйственной сумкой; когда к нему обращаются, с достоинством приоткрывает сумку, показывая, чем он торгует.
Здесь нет атмосферы вульгарной толкучки. Скорее нечто вроде примагазинного уличного клуба по интересам, где собираются коллекционеры, но мелькают и "жучки".
За широкой полосой газона, отделяющего комиссионку от проезжей части улицы, останавливается такси. В машине Томин и художник Орлов. Дальнейший разговор они ведут на ходу.
- Вы только представьте меня двум-трем завсегдатаям и бросайте. Опекать не надо.
- Хорошо, Александр Николаевич, постараюсь.
Приближаясь к магазину, Орлов высматривает знакомых. Какая-то женщина ему кивает, и он обрадованно представляет ей Томина.
- Томочка, познакомься, пожалуйста, мой друг. Я у него отдыхал на юге.
Женщина нехотя отрывается от нескольких людей, с которыми разговаривала, и окидывает взглядом Томина. Перед ней достоверный уроженец субтропиков - из породы тех, кто весьма доходно эксплуатирует климатическое преимущество этого края.
- Вот заболел человек любовью к прекрасному, - смущенно сообщает Орлов.
- Тяжелый случай, - роняет Тамара.
За спиной Томина кто-то хмыкает: "Осложнение после урожая фруктов".
Оттеснив Тамару немного в сторону, Орлов говорит:
- Томочка, моего друга потянуло на собирательство.
- Что же он собирает? - в тон Орлову Тамара понижает голос.
- Бессистемно, как всякий новичок. Ему надо помочь…
- Лично у меня для новичка ничего нет.
- Ты хоть познакомь его с кем-нибудь. Я обещал, неудобно.
- Ну пойдемте, - усмехается Тамара.
Они направляются к ближайшей группе.
- Разрешите вам представить - Саша с юга. Начинающий коллекционер.
Томин энергично пожимает руки: "Саша… Саша… Саша… Очень приятно…"
- Насколько я понимаю, - насмешничает Тамара, - трехэтажная избушка на море или в горах, которая нуждается в украшении?
- Примерно, примерно, - соглашается Томин.
Тамара отходит, оставив его на милость новых знакомых.
Но новым знакомым он тоже не интересен.
- Чем можем быть полезны?
- Решил коллекционировать что-нибудь настоящее, - с энтузиазмом объявляет Томин. - Посоветуйте, чтобы не ошибиться.
- Это зависит от вкусов и, простите, средств.
- За средствами не постою! - тон денежного олуха удается Томину в совершенстве.
- Но что вас все-таки привлекает? Я, например, собираю Хлебниковские эмали. Вот он гоняется за ранним Кандинским, за его стилизованными пейзажами а ля рюсс. А он имеет пристрастие к народной утвари и одежде. И так далее.
- Не знаю, понимаете, на чем остановиться. Хотелось бы сойтись с понимающими людьми.
- Слушайте, Саша, - говорит наименее вежливый из собеседников, - вы интересуетесь искусством? Вон там, - он указывает на длинную витрину магазина, - от угла до угла - сплошное искусство! Идите и выбирайте. Нам надо поговорить. - И демонстративно отворачивается к своим. - Так вот, други, насчет красного коня. Еще у экспрессиониста Марка были "Три красных коня". У него же есть "Синие лошади", "Голубая лошадь"…
Н-да, с налету не врежешься в среду любителей живописи, одержимых красными и синими конями. Но, в сущности, и Томину не они нужны. Он явился сюда в виде откровенной наживки для дельцов при искусстве. Для более тонкой игры нет времени. И успокоительно кивнув огорченному Орлову, который издали наблюдает, как его протеже получил от ворот поворот, Томин входит в магазин. За ним с улицы направляется "жучок", угодливо приветствуя выходящего из магазина Альберта в сопровождении почтительного молодого человека.
- Вон та, Альберт Иваныч, - указывает он на женщину, переминающуюся с ноги на ногу в сторонке.
- Что ж, позови, - разрешает Альберт.
Молодой человек подводит женщину.
- У меня старинный сервиз Поповского завода, - говорит она, зябко сжимая руки.
- Это разве старинный?
- Он очень красивый! И весь цел, им почти не пользовались.
- Почему же в салоне не берут?
- Они не называют стоимость. Привозите, говорят, оценим. Но в нем столько предметов! Пришлось бы нанимать такси… и притом комиссионный сбор… Может, вы посмотрели бы? Мне срочно необходимы деньги.
Этого женщина могла бы и не сообщать - Альберт сам видит.
Томин бродит по салону, впитывая атмосферу. За ним по пятам слоняется "жучок". В отделе, где торгуют канделябрами, часами, шкатулками, Томин внезапно встречается взглядом с Ковальским - бывшим мошенником по кличке "Хирург". Тот стоит за прилавком, занимаясь с супружеской парой, которая разглядывает массивные настольные часы.
- Шесть тысяч - дороговато, - тянет покупатель.
- Но это ж не только художественная - историческая ценность, - агитирует Ковальский. - Эти часы пережили пожар Москвы. И до сих пор день за днем тикают! - Тут он видит Томина. - Тикают… - повторяет Ковальский уже машинально: он теряет интерес к покупателям.
- Я бы предпочла напольные, - мечтает покупательница. - В деревянном футляре и с боем. Представляете, что я имею в виду?
- Да-да, бывают… - рассеянно отзывается Ковальский.
- Если мы вам оставим телефон, можно ли надеяться?..
- Пожалуйста, отчего же.
Покупательница записывает для Ковальского телефон.
- Будем очень, очень признательны!
Посетители уходят. А Томин секунду-другую колеблется, не уверенный, сулит ли встреча удачу или провал.
Когда-то он выслеживал Ковальского, а Знаменский вел дело. Вторично Томину случилось столкнуться с Хирургом в колонии, где тот отбывал срок. Они потолковали, в общем, дружелюбно, разоткровенничавшийся Ковальский попросил Томина о личном одолжении. Но Томин просьбу не выполнил… Решившись, Томин делает шаг к прилавку.
- Здравствуйте, Сергей Рудольфович.
Момент острый для обоих. Томину необходимо инкогнито. Ковальский может его раскрыть, если захочет. Захочет ли? Нет, не захотел.
- Здравствуйте… Не припомню, где встречались, - осторожно говорит он.
- На юге, в теплых краях.
- Ах, да-да! Здравствуйте! - Тихо: - Как вас по имени-отчеству?
- По-прежнему.
Дальнейший их разговор протекает с перерывами, попеременно то с глазу на глаз, то при покупателях, которые сменяют друг друга у прилавка. Соответственно меняется тон и содержание разговора.
- Вы для себя или… как обычно?
- Как обычно. Показывайте мне подряд, что подороже.
Со стороны все вполне естественно: Саша с юга приобщается к искусству.
- Вот, пожалуйста, весьма интерьерная вещь. Сейчас в моде.
- Спасибо… Давно вы здесь?
- Больше года, Александр Николаевич.
- А какими судьбами?
- Целая одиссея… Для подарка мужчине советую пепельницу. Есть фарфоровые, бронзовые, это резьба по мыльному камню - Китай… Пал Палыч здоров?
- В норме. Будет рад услышать о вас добрые вести.
- Александр Николаевич… - нерешительно бормочет Ковальский, - как-нибудь не выкроите для меня часок?
- Позвоните… Попрошу вон ту вазу поближе.
Ваза "дворцового" ранга. "Жучок", до сих пор маячивший в отдалении, не выдерживает, подбирается к Томину, трогает за локоть.
- Слышь, пойдем на пару слов. - Он отводит Томина от прилавка. - Слышь, друг, на кой тебе эта мура, на кой?! Хочешь красный "Жигуль"?
Клюнули на Сашу с юга, да только не те, кто требуется…
7
В отличие от Знаменского Зыков работает в более прямолинейной манере. Его допросы - это допросы, а не доверительные беседы, как порой у Пал Палыча. Ведет их Зыков стремительно, напористо, без пауз. Последовательность вопросов, как правило, спланирована им заранее, и темп не оставляет допрашиваемому времени на формулирование уклончивых ответов. Приходится отвечать коротко и по существу. И тотчас Зыков, как фигуру в игре, двигает вперед новый вопрос, ни на секунду не выпуская инициативу из рук. Порой это приносит успех, порой нет: Зыкову недостает гибкости и чутья на людей.
Сейчас он взял в оборот Кипчака - того, кто сдал "Подпаска с огурцом" в комиссионку. Причастен ли он сколько-нибудь к афере с Веласкесом?
Кипчак растерян, нервничает:
- Полная неожиданность… Я только-только с аэродрома…
- Мне это известно, товарищ Кипчак. Часто ли вы продаете картины через комиссионный магазин?
- Собственно… один раз всего.
- У вас там знакомый приемщик?
- Н-нет…
- Когда вы сдавали картину, была очередь или никого?
- Очередь.
- Долго ждали?
- Порядочно. Не меньше часу.
- Что принесли другие?
- Помню маленькую акварель Бенуа…
- Проверим, проверим. Сколько дней спустя вы наведались узнать о судьбе картины?
- Я не наведывался, я почти сразу уехал в санаторий.
- В очереди было много знакомых?
- В очереди? Нет. Случайные люди.
- А санаторий, где вы отдыхали, лечебного типа?
- Да… у меня язва.
- Сочувствую. Кстати, вспомните имя-отчество приемщика.
- Но… я понятия не имею.
- Однако договоренность о приеме "Подпаска" существовала?
Вопросы так и сыплются: невинный оправдается, виновный запутается.
- То есть, загодя?.. Нет.
- Почему же вы были уверены, что его возьмут?
- Я не был уверен.
- Предложенная цена - шестьсот рублей - вас устроила?
- Даже сверх ожидания. Вещь плохонькая.
- С кем из сотрудников магазина вы раньше общались?
- Лично ни с кем.
- Если не лично, то, возможно, через посредника?
- Нет-нет.
- А после продажи?
- Да нет же! Вы будто нарочно сбиваете меня с толку…
- Следовательно, товарищ Кипчак, не имея ни предварительной договоренности, ни какого-либо опыта реализации картин через комиссионный магазин, вы отправляетесь туда в разгар своего рабочего дня. И битый час стоите в очереди, даже без твердой надежды на успех, потому что вещь "плохонькая". Так?
Кипчак беспомощно моргает светлыми ресницами:
- Ну… в принципе так.
- Очень хорошо, - подытоживает Зыков первый этап допроса. - Почему возникла острая необходимость продать "Подпаска"?
- Разве я сказал "острая необходимость"? Он просто не подходил мне.
- Сколько у вас сейчас картин?
- Шестьдесят четыре.
- Сколько лет вы занимаетесь коллекционированием?
- Лет двенадцать.
- За это время вы расставались с некоторыми полотнами?
- Естественно. Иначе коллекцию не соберешь.
- Какие еще картины вы продавали в комиссионный?
- Больше никаких. Между прочим, вы уже спрашивали.
- Возможно. - Зыков игнорирует обидные нотки в тоне Кипчака. - Вам не кажется странным, товарищ Кипчак, что, впервые за двенадцать лет обратившись "на авось" к услугам магазина, вы получили неожиданно хорошую цену? И что "Подпасок" был немедленно куплен иностранным туристом?
- Да, немного странно.
- Как вы объясняете, что единственную сданную вами картину, причем "плохонькую", купил человек, пожелавший увезти ее за рубеж?
- Откуда же мне знать! - волнуется Кипчак. - Мой приятель держит пошлый пейзаж за то, что там колодец напоминает ему родную деревню.
- Кому вы показывали пастушка до продажи?
- Да все видели, кто ко мне ходит.
- Уточняю вопрос: кому вы показывали картину, сообщая, что собираетесь сдать ее в комиссионный магазин?.. Жду ответа.
- Я пытаюсь припомнить… Нет, никому.
- Отчего же вы скрывали свое намерение?
- Скрывал?!
- Товарищ Кипчак, двенадцать лет вы реализовывали картины через друзей-приятелей и, по-видимому, они всегда были в курсе, что именно вы готовы продать. Но вдруг вы решили прибегнуть к помощи магазина. И никому об этом не заикнулись, ни с кем не посоветовались. Это ваши собственные слова, я ничего не присочинил.
- Да, но впечатление, будто я в чем-то повинен… - Кипчак оскорбленно вздергивает подбородок.
- Помилуйте, задача следствия - тщательно выяснить обстоятельства дела. Чем я и занимаюсь строго в рамках закона. Так почему вы скрывали намерение сдать "Подпаска" на комиссию?
- Как хотите, пусть скрывал… хоть я не скрывал, а получилось само собой. В нашем кругу он ровно никого не интересует. Что толку было разговаривать?
- Зачем же вы приобретали неинтересную вещь? Кстати, за сколько?
- Я не приобретал. Получил при обмене стенка на стенку.
- Не понял.
- Ну… ну это, когда говорят: давай махнемся - все, что у тебя висит на этой стене, на все, что у меня на той. Стенка на стенку.
- Цель подобного обмена? Попрошу подробно и вразумительно.
- Пожалуйста. - Кипчак обрадован возможностью поговорить наконец по-человечески. - Видите ли, каждое квалифицированное собрание отражает некий принцип. Даже развесить картины нельзя тяп-ляп. Должна рождаться гамма в цветовом сочетании, определенное взаимодействие полотен. Я, например, стараюсь найти в стене центр тяжести для глаз, от которого уже пойдет движение к периферии. Ну, словом, тут разные соображения, годами бьешься. И вот иногда наступает момент, когда все выстроено, и кончено - ни убавить, ни прибавить. То есть прибавить можно бы, но квартира не резиновая. Получается, надо остановиться. Для коллекционера немыслимо! Тогда разом идешь на большой обмен и опять при деле: выстраиваешь заново. Но некоторые полотна начисто выпадают, как, например…
- Ясно, достаточно. С кем и когда вы произвели обмен "стенка на стенку"?
- С Васей Кротовым из нашего же НИИ. Три месяца назад.
Зыков встает и поворачивает к Кипчаку "Подпаска", стоявшего до тех пор лицом к стене.
Кипчак, не заметив поначалу разницы, смотрит на Зыкова, ожидая новых вопросов. Затем физиономия его приобретает недоумевающее выражение.
- Позвольте… Это что же такое?..
Нарядное, полуцерковного типа здание Центральных реставрационных мастерских уже издали манит стариной. Сюда входят Зыков и Пчелкин - директор краеведческого музея.
В одном из внутренних помещений они застают художников-реставраторов: ласкового пожилого мужчину и молодую женщину.
- Здравствуйте. Следователь Зыков.
- Все понятно, все понятно. Милости просим, - улыбается художник и представляет женщину: - Ирина Александровна, моя верная соратница. Вместе изучали обе ваши картины. Вернее, даже три, ибо одна, так сказать, совмещенная. Присаживайтесь, пожалуйста.
- Я попрошу вас популярно объяснить товарищу директору, к каким вы пришли выводам и каким путем.
- Ирочка, поверните холст.
Женщина поворачивает "Инфанту", прибывшую из музея, лицом к сидящим.
- Прежде всего, голубчик, - говорит художник Пчелкину, - мы проверили белила. Вплоть до двадцатого века художники поголовно пользовались свинцовыми белилами, иных не существовало. С появлением же цинковых белил свинцовые из обихода исчезли. Так вот, мы берем картину и в темной комнате освещаем ее кварцевой лампой. Свинцовые белила при этом выглядят белыми, а цинковые - зелено-желтыми. Ваша картина, к сожалению, написана цинковыми, следовательно, в двадцатом веке.
- Так просто? - переспрашивает Пчелкин с некоторой даже иронией.
- Методика отработана, мы часто устанавливаем датировку полотен.
- А вы не могли бы наглядно продемонстрировать? - просит Зыков.
Женщина кивает с готовностью.
- Все под рукой. Хотите? - обращается она к Пчелкину. - Тогда пошли. Я возьму что-нибудь старое для сравнения.
Пчелкин бережно поднимает "Инфанту" и уносит вслед за художницей в соседнее помещение. Там гаснет свет.
- Пусть полюбуется, ему полезно.
- Бедолага, - сочувствует художник.
- Растяпа он! Если не хуже. Экспертизы у вас готовы?
- Да, вот одно заключение, вот второе.
Он передает Зыкову акты экспертиз, затем поворачивает лицом к нему другое полотно. Это пресловутый "Подпасок". Расчищенный участок теперь значительно больше.
- Обнорский был совершенно прав. Там, внизу, подлинный авторский слой. Там - "Диего де Сильва Веласкес. 1599–1660". Взгляните, какие мягкие, свободные, разнообразно положенные мазки различной величины, формы и плотности.
Возвращаются художница и Пчелкин. С убитым видом он несет фальшивую "Инфанту".
- Действительно что-то светится… по-разному… - Тут Пчелкин замечает "Подпаска". Взор его зажигается ненавистью и сами собой сжимаются кулаки. Неряшливый парнишка кажется ему почти живым врагом, которого хочется отлупить нещадно.
- Это тот самый прохвост с огурцом?! И под этим пугалом огородным… Нет, этого просто не может быть!
- Рад бы вас утешить, голубчик, да нечем. Мы и второй способ испытали - рентгено-флуоресцентный. В разные периоды, видите ли, один и тот же цвет, например, синий, достигался красками разного химического состава. Синий пигмент в вашей "Инфанте" содержит и железо, и кобальт. Художник употреблял красители современного фабричного изготовления.