Кинотеатр находился в месте весьма странноватом: рядом кипела стройка, близлежащие улицы, перекопанные то там, то сям, перекрывали пластиковые цветные сетки, воняли синими солярными выхлопами экскаваторы, копавшие грунт, глухо перекликались, словно автоматные очереди из окопов, отбойные молотки.
Кинотеатр был закрыт и занавешен, как вдова в трауре, но тощий охранник с кислой мордой, сидевший за дверью служебного входа, провел его в крошечный кабинет Джона.
Обнялись – искренне и радостно.
– Я оставлял свои координаты на твоей секретной почте, – сказал Джон. – И не зря, как вижу. Хотя после того, что ты натворил, не думал встретиться уже никогда. Меня год таскали в ФБР, допрашивали по семь часов без перерыва. Из армии пришлось уволиться. Собственно, к лучшему. Через год на базе грянула ревизия, и это счастье, что я вовремя унес оттуда свою задницу… Ну, какими судьбами?
Когда Серегин закончил свой рассказ, приятель, вздохнув сочувственно, молвил:
– Что ж, назвался гусем, придется спасать Рим. Что касается меня, я помог бы тебе и бесплатно, ты знаешь… Но, подозреваю, кто-то готов нести расходы по проекту, и зачем этому противоречить? Тем более, ты же не предлагаешь съездить на уик-энд на дачу и пострелять из мелкашки по банкам из-под пива?
– Во-первых, – произнес Серегин, – тройка больших "винтов" с твоего бывшего склада остались у меня. Так получилось. Во-вторых, наперед платится гонорар: триста тысяч каждому. То есть тебе и Биллу, если мы его найдем.
– Чего его искать? – усмехнулся Джон. – Мы с ним партнеры в этом чертовом кинотеатре, с которым влипли по самые уши. Ты видел стройку вокруг?
– Вот я удивился… – начал Серегин, но Джон, перебив, продолжил:
– Нас крепко и красиво кинули, – поджав губы, поведал он сердито. – Нам предложил этот бизнес один еврей, бывший владелец. Он спел нам сентиментальную песенку о своей старости, которую хотел бы провести на пляже в Майами, о невозможности продолжения трудов праведных из-за проблем с диабетом и прочим генитальным герпесом… Мы вникли, конечно, в результаты бизнеса. И охренели! Нам предлагалась элитная дойная корова! Мы посмотрели, как народ каждый вечер валом валит сюда. И нам это понравилось. Но мы не посмотрели на план реконструкции города, нам такого и в головы не пришло! И теперь два года нам предлагается сидеть среди стройки с нулевым балансом и с кучей всяких счетов! Мы на нуле.
Серегин задумчиво рассматривал фотографии, пришпиленные к стенке за спиной товарища. Джон на стрельбище, на пляже, на банкете с голливудскими знаменитостями, Джону вручают медаль в Пентагоне, Джон обнимает двух рок-певцов, а на их фоне – вся остальная группа – в коже, с гитарами, раскрашенными дикарскими красками шевелюрами…
Эти фото, похоже, красовались здесь, дабы придать их владельцу, обыкновенному американскому парню, значимость в слабых умах.
– "Стволы и розы", – уловив взгляд Олега, пояснил тот. – Популярнейшая группа в Штатах. Народ ломится на их концерты, как подорванный.
– Так и пригласи их сюда, – сказал Серегин. – Окупишь свое недоразумение с бизнесом.
– Да ладно! – отмахнулся Джон. – Поедут они в какой-то заштатный кинотеатр! Да, кстати! – Лицо его удручилось досадливой озабоченностью. – Этот умник-еврей, оказывается, все продумал наилучшим образом! И, когда впаривал нам этот кинотеатр, одновременно заканчивал отделочные работы в другом, в трех блоках отсюда… То есть публика плавно перетекла опять-таки в его объятия.
– Хороший кинотеатр? – спросил Серегин.
– Да просто концертный зал! Не будь здесь стройки, народ все равно бы плелся туда, а не к нам с Биллом. Он всерьез подумывает пристрелить этого старикашку с пейсами, но что таковое даст? И справедливо ли это? Во-первых, многие люди живы только потому, что стрелять в них незаконно. Во-вторых, этот человек попросту правильно распорядился своим бизнесом. Да и потом – экая оскорбленная добродетель, наш Билл! Хотя я его понимаю. Так или иначе, завтра мы получаем чек за продажу помещения. Нашелся покупатель. Наши потери – семьдесят процентов от вложенного. Но на билет до Москвы хватит.
– Ты орудуешь здесь по вторым документам? – спросил Серегин.
– Да, мы решили с Биллом не тратиться на налоги в малоизвестном бизнесе. И, увы, оказались правы! Кроме того, я не забываю, что Фортуна улыбается тем, кого не замечает Фемида. И терпеть не люблю всякие дефлорации о доходах!
Серегин по-прежнему не отрывал взора от лохматой компании с гитарами. Затем, встав со стула, аккуратно отцепил карточку от стены, положив перед Джоном. Сказал:
– С ней тебе стоит пойти к насолившему вам мошеннику.
– Зачем? – удивился Джон.
– Ты скажешь ему, что не испытываешь обид, а потому предлагаешь ему дело: устроить концерт этих парней у него на площадке. Доход – пополам. Он способен проверить твою инициативу, но я знаю, какой ты мастер обставлять тылы для ответного огня… Или найдешь подставного директора, или задуришь мозги директору реальному…
– Но они по определению не поедут… – Тут Джон осекся, о чем-то трудно и хитро соображая…
– Думаю, Худой Билл одобрит такое дело, – вступил Серегин словом в наступившую паузу. – А коли мушкетеры собрались энное количество лет спустя, сегодня им предстоит крепко выпить. А лично мне – закусить свежими атлантическими ракушками с итальянским чесночно-томатным соусом. – Поскольку вы в очередной раз бедны, я и угощаю.
К предложению открытия нового кинотеатра с участием динозавров тяжелого рока престарелый иудей отнесся с пониманием. И тут же, как, собственно, ожидалось, попытался самостоятельно связаться с директором группы, решив срубить куш без посредников. Звонил он, правда, по номеру подставного телефона, напечатанного на карточке, как бы ненароком забытой Джоном у него на столе, а потому получил достойный ответ о необходимости ведения переговоров только через известных директору лиц.
С таковой постановкой дела многомудрому деловому человеку пришлось смириться и пойти на вынужденные траты на рекламу, оповещение заинтересованного населения и на изготовление билетов, ибо дееспособность к инвестициям у партнеров-банкротов объективно отсутствовала.
Во избежание недоразумений с дележом денег билеты продавались в день концерта. С раннего утра в кассу, несмотря на умопомрачительные цены, выстроилась феноменальная очередь. Подпирающая друг друга череда граждан едва ли бы устремилась в таком количестве даже к гробу президента США, если бы тот в расцвете полномочий внезапно почил в бозе.
Наличность у населения, согласно трудно выстраданному договору, принимал Билл, сидя в каморке-скворешнице, отсчитывая сдачу и складывая доллары в пластиковые хозяйственные сумки.
Изнутри дверь каморки подпирали нанятые иудеем охранники со зверскими рожами. Впрочем, Билла они ничуть не смущали.
Для пущей убедительности в грандиозности предстоящего действа Джон пригласил "для разогрева" публики местную дворовую группу начинающих рокеров, содрав с нее деньги за начало столь блистательной сценической карьеры в окружении звезд мирового уровня. Рокеры поспешили завезти в кинотеатр свои динамики, тарелки и барабаны, тут же приступив к вдохновенным репетициям, что также благотворно откликнулось в сознании хозяина заведения относительно масштабности затеянной феерии.
– Как идет дело? – полюбопытствовал Серегин, в очередной раз позвонив Джону.
– Лох цепенеет, – кратко ответил тот.
Когда же на сцену вышли лохматые татуированные создания с гитарами, тряся свисающими к поясу гривами, и стены потряс рев восторженной, загипнотизированной мраком своих умов толпы, и звякнули, скрежетнув консервным звуком, оркестровые тарелки, отворяя торжество грядущей музыкальной вакханалии, Серегин, пройдя черным ходом в служебные помещения, раскрыл дверь кабинета хозяина, застав в нем мизансцену с налетом идиллии.
Религиозный еврей в сюртуке и широкополой шляпе, блестя линзами очков, поглаживал окладистую бородку, сидя за командным столом, Худой Билл и Джон располагались на стульях за приставным столиком, а двое чернокожих горилл с толстенными золотыми цепями на шеях, сложив мускулистые руки на груди, стояли у стены. Взоры служивых людей были прикованы к груде долларовых купюр, высившейся на глади приставного столика.
Ленивым жестом поддернув ремень, притороченный к скобам, Серегин направил на громил изящный ствол "калашникова", порекомендовав:
– На пол! Руки – по швам! – И удовлетворенно кивнул, постигая, с каким потрясающим повиновением был воспринят его совет.
Лицо религиозного человека за столом словно бы удлинилось, стекая к отяжелевшему подбородку. Кивнув на пустые сумки, валявшиеся у стены, грабитель обратился к Джону и к Биллу:
– Вы… Пакуйте деньги.
Поспешность в исполнении этого приказа удивления в нем не вызвала.
– Пойдете вперед, я – за вами, – продолжил Серегин, переводя зрачок автомата с одного своего компаньона на другого. – И, обращаясь к оставляемой в кабинете публике, прибавил: – Провожать меня не надо. Коридор узкий, из магазина не пропадет даром ни одна пуля…
Через считанные минуты они выезжали на трассу, ведущую в частный аэропорт. В оконце проплывало бескрайнее озеро Мичиган – темное и плоское. Остающийся позади Чикаго сиял огнями реклам, как процветающая шлюха показным изобилием бриллиантов.
Из кинотеатра на весь квартал гремела музыка, способная затмить усердия тысячи перфораторов. Но и ее перекрывали ликующие вопли восторженных почитателей.
– Здесь никого из Гарварда не встретишь, – сказал Худой Билл.
– Да… Просто дети… – грустно поддакнул Серегин.
– Но во что превратятся эти непосредственные существа, когда не дождутся обещанных "Стволов и роз", – вздохнул лицемерно Джон. – Завтра непременно надо ознакомиться с новостями.
Кирьян Кизьяков
Кирьян всегда был равнодушен к роскоши, но сейчас, сидя за рулем новенького "мерседеса" с ластящейся к телу кожей сидений, ощущая медвежью мощь тяжелой, но послушной, как игрушка, машины, он все-таки испытывал нечто, похожее на гордость. И вовсе не потому, что мальчишка из сибирской глухомани, не способный даже помыслить об обладании такой колесницей, ныне относится к ней, как некогда к деревенским саням либо к телеге. Нет, он был горд собою потому, что сейчас рядом с ним находился отец, старый человек, дряхлый телом, но удивительно сохранивший живой и цепкий ум, и глаза отца пристально всматривались в проплывающий за оконцем городской пейзаж и тоже наполнялись светом гордости за себя и за сына, ибо чистые ровные мостовые, ухоженные частные домики, пышные сады, приветливые новостройки – все это искрилось чистотой, уютом и довольством под голубым небом безмятежного солнечного дня. Этот город они выстроили сообща, вложив в него все силы, сметку и труд, и сейчас обоюдно понимали личную кровную причастность к созданному ими миру, окружавшему их своей благодатью.
Он был богат. Богат землей, ибо владел многими гектарами здесь, неподалеку от теплого моря, угодьями в Сибири, где стараниями Федора вырастала другая община, богат домами, конюшнями, городской недвижимостью, особняком, чьи окна выходили на зеленые поля и темно-синие зубцы гор, придавленных кипами белого хлопка под хрустально-прозрачным голубым небом. Он был богат женой, ибо Даша, несмотря на возраст, была красива и грациозна, как прежде оставаясь спокойной, отважной и бесконечно верной ему. Но главным его богатством были три дочери и двое сыновей.
Он вновь покосился на отца. По лицу старика медленно катились слезы.
– Сынок, – с тяжелым, но облегченным выдохом произнес тот. – Я всегда знал, что ты верно распорядишься нашим богатством. Но не знал, что случится именно так… Ты не захотел стать богачом среди бедных. Ты создал вокруг себя огромную семью… В ней нет убогих и угнетенных. Смотри, сколько у нас молодежи и ребятни… Ведь все они – твои крестные. Они родились здесь лишь потому, что ты дал кров и дело их родителям…
– Мы сделали это вместе, отец, – сказал Кирьян. – Зеленые алмазы были твоими и только твоими, но ты никогда не трясся над ними и никогда не говорил мне "нет", даже если и сомневался в моих начинаниях…И мы приумножили это богатство. Да еще как! Теперь мы богаты всей своей прожитой жизнью. А какой бы нам сейчас был толк от мешка с мертвыми камнями? Ты дал счастье многим, а потому сейчас счастлив сам.
– Знать бы нам в ту далекую пору, что это не изумруды, а куда как большая ценность, – вздохнул отец. – А барыги – те сразу смекнули, в чем дело…
– Да не жалей!
– Домов бы здесь стало куда больше, – отозвался отец. – Вот о чем досадую!
Они ехали на кладбище, навестить могилу матери в годовщину смерти. Посидели у гранитного надгробия, вспоминая и думая – уже каждый о своем, помянули светлую память родного человека, каждодневно и незримо пребывающего с ними, затем тронулись обратно, домой.
– Многое бы я сейчас дал за минутку очутиться у нас там, в деревне, – оглянувшись на ворота кладбища, произнес отец. – Вот идем мы из тайги с ружьишками, а дома хлопочет с обедом мать, а на столе – только из печи пирожки твои любимые с капусткой да с грибами… Эх, мать! Веселая, любящая, в заботах своих нескончаемых… Может, навестим деревню, а, сын?
– Там остались только ее приметы, отец, – сказал Кирьян. – И там течет иное время. А возвращение к приметам прошлого не станет возвращением в прошлое. Твоя память вернет тебя в ту деревню куда лучше, нежели поезда и попутные машины. Впрочем, твоя воля: коли хочешь, так съездим. Только вот разберусь с текучкой…
– С текучкой ты разберешься, когда рядом со мной и с матерью ляжешь, – хмуро отозвался старик. – Ладно, вздор это, чего душу бередить, где счастье было, полынь-трава… Ею не утешишься. То место свято навсегда, но и навсегда пусто.
Кирьян улыбнулся рассеянно, со щемящей тоской вспомнив бревенчатый сруб, оплот своего детства. Остался он или осел, подгнив, в бурьяне, тоже храня в себе былое и радостное, некогда наполнявшее его жизнью и смыслом?
И дом этот – тоже богатство. Одно из богатств памяти.
– Одно меня тяготит, – сказал отец. – В этом сегодняшнем времени нет ни цели, ни мечты. Это время потребления.
– А ты вспомни время приспособленчества, всеобщего угодничества вождям, нищеты, поисков дефицита, – возразил Кирьян. – Оно что, лучше?
Коммунизм – это засуха, пострадавшая от наводнения. И мы с тобой знаем, чем он начинается и чем заканчивается. Не хочу туда! И даже пример израильских кибуц не вдохновляет. С их сытостью, равенством, но где ни у кого ничего своего нет. Хотя это тоже форпосты, охранители границ, и государство их лелеет. А арабы боятся.
– А у нас в роли арабов на границе – все государство российское! – крякнул отец. – Только от него отбиваться и успевай! Каждодневно.
– Пока получается…
В гостиной Кирьяна ожидал Федор. Перекусили, помянули покойницу. Далее волей-неволей разговор обратился к неустройствам дня сегодняшнего.
– Скоро выборы мэра, – говорил Федор. – Приехали партейцы агитировать народ. От трех основных новообразований: мутировавшие коммунисты, либералы деловые и подпевалы от президентской епархии. Демократический выбор…
– Когда мы выберем лидером страны негра, я, пожалуй, поверю в демократию, – сказал Кирьян. – А пока проведи все, как обычно… – Пожал плечами. – Всем почет и уважение, всем обещания на ушко… Ну, а мы ориентируемся, как всегда, на реальную власть. Мэр у нас, сам знаешь, как президент в Америке… Кто бы ни был, что изменится? Все равно твоего прихода паства и моего кармана иждивенец… Лучше скажи, как тот парень… – Тут на лицо Кирьяна легла озабоченная тень.
– Скоро будет, отъехал дело готовить…
– А справится?
– Бога молю…
– И Арсений не без участия?
– Без него никак. Хоть и грешник заклейменный, но в стараниях праведных наших – помощник…
– Рискует Арсений…
– Так ведь по убеждению, – сказал Федор. – Зачтется ему… И, как ни крути, а спасал-то он нас неисчислимо от всякого лиха.
– В парня того я не верю, – хмуро обронил Кирьян. – Перекати-поле. Пустышка.
– Только не корысть им движет, а любовь и раскаяние, – сказал Федор. – В деньгах-то себе он отказал и перед делом не трусит. Его душа не потеряна для Господа. И мое сердце – с ним. Другое тут меня озаботило… Начальник наш полицейский ко мне заявился.
– Не с обыском, надеюсь? – хмыкнул Кирьян.
Начальник полиции был одним из вернейших агентов его преподобия, и, если представлял в своем лице официальные кадры внутренних дел, то Федор, властвовавший над всем и вся, кроме Кирьяна, олицетворял собой куда как высшую иерархию местного значения: тайную полицию, то бишь госбезопасность.
– С докладом, – с терпеливым вздохом отозвался Федор. – Взвинченный и злой, как ошпаренный волк. Подрезали тут на дороге его машину. Нагло, чуть до аварии не дошло. Ну, тормознул он хулиганов. Подошел к ним. В салоне троица "урюков" уголовного вида. Из оконца дым от анаши просто клубится. Едут явно в гости к дагестанцу. Впились в него взорами, дымят ему в лицо травкой. Стою, говорит, перед ними и понимаю: начну качать права, мне конец. Они того и ждут. А на коленях у них – помповики и самый настоящий "калашников". На погоны мои им плевать. Как и на мой жалкий "макаров" в кобуре. Плюнул и пошел обратно к машине. Ну да в другом дело. Приехал к нему тут полковник из министерства. Аж целый начальник отдела. Прибыл в край и вот, значит, решил нас навестить. То, сё, рыбалка и выпивка, никаких подвохов, а под занавес показывает нашему правоохранителю фото этого самого Олега… Не появлялся ли, дескать, тут таковой? Нет? Ну, возьмите фотографии, оповестите личный состав. Если возникнет – срочно мне сообщите, в долгу не останусь. И денег отсыпал – дескать, патрульным и гаишникам для поддержания бдительности. И премию пообещал, коли дело сладится. Гляди… – Федор положил перед Кирьяном фотографии.
Тот сразу узнал знакомое лицо: независимое, мужественное, с чертами крупными и грубоватыми, с глазами, в которых отсвечивал ум и затаенное страдание. Округлый, но твердый подбородок, упрямый лоб, крепкая шея… Это было лицо солдата, способного стать полководцем.
– Ну, вот, – продолжил его преподобие. – Наш-то мусорок – мужичок сметливый и артист – поди ж ты его переиграй! Деньги принял, в содействии заверил клятвенно, а сам выспросил ненароком: что ж это за тип такой? Ответ: бандит, но в розыск не объявлен, улик мало, но, коли попадется, расколем его сразу, больших людей он обидел. А почему он должен быть здесь? А по телефону вычислили. Все бы и ничего, объяснение подходящее, но только закавыка: с ним, с полковником, еще парочка внушительных мужчин к нам прибыла. И вроде как незнакомы они, вроде – по отдельности, однако общаются в тихих углах – быстро и тайно. Полковник уехал, а эти остались, в гостинице прописались. Пробили мы их быстро – паспорта "левые". Тогда – по отпечаткам пальчиков. И вышел сюрприз: один – бывший десантник, офицер. Задерживался за разбой пару лет назад, но за недоказанностью отпущен. Второй, похоже, его собрат. Чем пробавляются ныне – неизвестно. Но шерстят по всему городу. Зачем – понятно.
– Вот еще история… – произнес Кирьян в сердцах.