* * *
Сегодняшний день был полон событий. Приехав к себе домой уже под вечер, Барский распустил галстук и сел на кровати у окна.
Н-да… Сегодняшний день явно дался ему дорого. Начавшись с визита морг, он окончился беседой с бандитом и еще неизвестно было, чем всё это окончится. Пока что беготня в темной комнате за черной кошкой приводила только к набиванию шишек.
– Привет, – сказал Володька Саломахин по телефону, – давно уж ждем тебя. Есть информация. Обнаружился номер. Вернее, целых пять номеров. Они попеременно меняются. А звонят с шестого. В общем, это долго объяснять, но анализ выдал адрес: улица Коммунаров, дом 27. Подсказываю ориентир – там должен быть телефонный распределительный щит. Прямо возле самого дома. Вот оттуда-то наш телефонный террорист и может звонить, если тайком к сети подключился. Но это вероятность еще вилками на водке писана. Если наши данные верны, то там должен проживать некий Василий Александрович Крюков тридцать шестого года рождения.
Положив трубку, Барский постоял неподвижно, разглядывая пустую площадь Белорусского вокзала. На лице его не отражалось никаких эмоций. Затем, словно приняв какое-то решение, он начал одеваться.
Несмотря на то, что о каждом этапе проходящей операции он должен был докладывать руководству, он также помнил и о том, что каждая упущенная минута приведет к ее срыву, и за это также придется отвечать никому иному, как ему.
Одевшись, он надел плащ, сунул в кобуру под мышкой пистолет и вышел на улицу, пониже надвинув шляпу.
* * *
Совещание у президента началось как всегда поздно, на этот раз, кроме премьер-министра был еще и председатель Центробанка, и Мартьянов и Зубарин, и министр финансов Букин. Корсовский при виде них почувствовал себя затравленным. Во время вступительной речи президента он чувствовал на себе их взгляды. Перед каждым на столе был разложены листки из анализа предстоящих платежей и текущих статей расхода. Корсовский не смотрел на них, поскольку лучше всех осознавал всю катастрофичность положения.
– Последнее время в обществе ощущается некая неуверенность, – говорил президент. – Люди не верят в завтрашний день, в то, что завоевание демократии могут быть сохранены. Меня спрашивают: а не будет ли девальвации? Что мне отвечать? Что в нормальном обществе вообще не должен возникать такой вопрос? Ну так то ж нормальном, отвечают мне. Почему наше общество должно считаться ненормальным? Почему наша страна – Великая Россия – даже на седьмой год после ухода коммунистов должна считаться "страной чудес".
"Вернее, страной дураков", – хотел поправить его Корсовский, но прикусил язык и нарисовал в блокноте галочку. Затем обвел ее двумя концентрическими кругами.
Когда слово передали председателю Центробанка, в кармане у Корсовского настойчиво зазвонила трубка. Все недовольно покосились на него. Он решил не брать телефон.
– …Таким образом, – завершал свой анализ председатель Центробанка, – мы не в состоянии будем выполнить своих обязательств перед западными инвесторами. И мы обязаны хоть на сколько-нибудь опередить грозящий разразиться скандал.
– Что вы предлагаете? – вопросил президент.
– Только суверенный дефолт, – твердо сказал председатель, – полный отказ платить по каким бы то ни было долгам. Наши инвесторы люди не бедные, трехмесячный мораторий как-нибудь переживут.
Телефон, было успокоившийся, зазвонил снова.
– Это – полная ахинея, – твердо заявил Корсовский. – Это только ребенок может разбросать свои игрушки и заявить: не хочу их собирать, потому что не буду. Мы с вами стоим во главе государства, а в нем, как известно, живут люди. Так вот, от того, как относятся в мире к этому государству, зависит и то, как относятся к людям.
– Вы что, опасаетесь, что наши челноки не в состоянии будут заплатить пошлин? – ехидно осведомился председатель таможенного комитета.
– Нет, я опасаюсь только того, что к нам в страну прекратятся поставки мяса и пшеницы. Извините, я на минуточку…
– А кто виноват, что наша экономику на семьдесят процентов зависит от западных поставок? – воскликнул Зубарин.
– На вопрос "кто виноват?" мы ответили еще в семнадцатом году, – побледнев сказал Корсовский. – С тех пор мы закупаем продовольствие и будем его закупать.
Он буквально выбежал в коридор и там, забившись в угол, нервно раскрыл трубку.
– Ну? – нервно бросил он.
– Мы нашли того, кто вас терроризировал, – гордо заявил генерал Солдатов. – Фамилия – Крюков. Адрес – Коммунарка, 27. Готовы выезжать.
– Нет, не надо, – устало сказал Корсовский. – Сообщите Трофиму, что я прошу его немедленно этим заняться.
– Но…
– И в течение ближайших двух часов не звоните мне! – воскликнул Корсовский.
Затем он захлопнул трубку, машинально сунул ее в карман. При виде его лица секретарша всплеснула руками:
– Игорь Михайлович – на вас же лица нет!
– Спокойно, Людочка, все под контролем, – он улыбнулся и направился в зал заседаний.
Свита провожала его встревоженными взглядами. Все знали, что от его красноты или бледности, радости или меланхолии зависят кошельки каждого в этой несчастной стране.
Он прекрасно сознавал, что вся его карьера была построена на преступлениях, и когда они накапливались, он уничтожал их, убирал прочь лишних людей, улики, словно мостил ими себе путь и вновь продвигался вперед – дальше и дальше к вершинам власти. Собственно из этого и состояла его вся его жизнь. Страшнее всего бывало, когда давно забытые призраки прошлого встревали в новую игру и грозили ее уничтожить. "Ну вот и еще одним призраком стало меньше", – думал Корсовский, садясь на свое место.
– В таком случае надо как-то готовить народ к девальвации… – бормотал президент, совершенно сбитый с толку цифрами о действительном положении в стране. – Пусть люди постараются сделать какие-нибудь припасы…
– Ни в коем случае! – резко возразил Корсовский. – Кто говорит о девальвации? Что вы все здесь ваньку валяете? Сбиваете с толку главу государства! Какая, на хер, девальвация? Какой, в манду, дефолт? Я бы на вашем месте, господин президент, вообще бы здесь табличку из зоопарка повесил: "Просьба страусов не пугать – пол бетонный".
– Но… какие-то меры мы ведь должны… – растерянно пробубнил президент. – Что вы предлага…
– Во-первых, в завтрашнем обращении к народу вы обязаны дез… денза… в общем опровергнуть…
– Дезавуировать, – подсказал министр иностранных дел, и Корсовский бросил на него убийственный взгляд.
– Скажем по-нашенски – заткнуть вонючие пасти всем этим сукам, которые, мля, тута паникуют. Это раз. Во-вторых – армии зарплаты задержать…
– Но это же ни в какие ворота… – жалобно заблеял министр обороны.
– Дальше, – Корсовский решительно перечеркнул несколько статей из анализа. – Какие еще деньги на библиотеки? Мы вполне можем сделать их платными. Вот еще три миллиарда… Школьные завтраки… Извините, господин министр, нас в детстве не кормили – и все равно все выросли и выучились. Это еще пять миллиардов. Никакой зарплаты угольщикам – это еще сорок миллиардов…
– Но как же… – поднялся было министр социальной защиты.
– Ничего страшного, пусть и дальше сидят и колотят своими касками, – огрызнулся Корсовский. Он чувствовал себя на коне и вполне в своей тарелке. – Вы тоже с ними посидите. Пусть учатся работать. Мы же не платим золотодобытчикам, как-то сами себе зарплату наскребают, и эти пускай. Так, что там у нас еще? Никакого мазута на Камчатку. Во-первых, рано еще, а во-вторых по такой цене дешевле его из Японии возить. Еще семь миллиардов. Что еще за реконструкция порта? Людям зарплаты нечем платить, а они порт реконструируют. Еще пять миллиардов.
– Вы только поглядите на него, орёл! – хохотнул довольный президент. – Всех страусов тут мне распугал!
И все засмеялись, его моментально выправившееся настроение мгновенно передалось всем. Еще минуту назад подавленная атмосфера зала заседаний сменилась на оживленную, чуть ли не радостную. Вновь появился некто, взявший на себя роль козла отпущения. Да, конечно, он сейчас всем нагадит, и всем станет трудно жить, но можно будет всегда все свалить на него, как свалили все огрехи приватизации, распродажу целых отраслей промышленности, шалости с ничем не обеспеченными облигациями и задержки зарплат.
* * *
Улица Коммунаров тянулась издалека, проходила весь микрорайон, затем превращалась в проселочную дорогу, она же переходила в нагромождение одноэтажных домишек, расположенных в естественной котловине, большая часть которых уже полуразвалилась, часть сгорела. Место это так и называлось – поселок Коммунарка. Еще большим диссонансом выглядели вполне современные жилые массивы, высившиеся со всех сторон котловины. Коммунарка давно была бельмом на глазу городских властей. Котловину постоянно затапливало, там исправно воровали электроэнергию и чуть ли не в каждом втором доме производили подпольную водку. Тем не менее городские власти не в состоянии были ни продать, ни снести эти уродливые бревенчатые строения, ибо там на пятистах квадратных метрах жилой площади было прописано почти восемь тысяч человек, и все претендовали на жилплощадь или улучшение жилищных условий, и разобраться, кто там жил, а кто всего лишь числился, не было никакой возможности.
Тихие, залитые громадными лужами улочки были удивительно пустынны в этот тихий дождливый вечер. Вывернутая скатами грузовиков грязь ребристыми валами змеилась вдоль дороги. Барский вспомнил, как однажды под рождество попал в пригород Лондона и брел по такой же тихой ночной улочке. Сплошь и рядом его встречали маленькие, хорошо ухоженные садики и такие же ухоженные дома с ведущими к ним дорожками и фальшивыми тюдоровскими досками и надписями над дверями: "Тинтагель", "Наполи", "Коста-Брава" – каждый домик имел имя собственное и звался по своему. Барского удивляла и отчего-то смущала манера англичан давать имена своим домам. Там и сям сквозь незакрытые шторы можно было увидеть рождественские елочки и собравшиеся у телевизора семьи. Здесь жили люди со стабильной работой и устойчивой психикой, их женщины по утрам не выстраивались в полукилометровую очередь к молочной цистерне в конце поселка, а молоко им по утрам развозил молочник. Там даже пенсионер мог позволить себе сходить в супермаркет, а детей в школы отвозили в автобусах, у всех в гаражах стояли машины, а деньги лежали в банках, которые не прогорали, а если и прогорали, то государство прежде всего возмещало убытки вкладчиков из имущества банкиров, а не позволяло ворам отдыхать на Канарах на краденные денежки.
Все в том мире было чуждо ему. Никто там не выскакивал из темноты, многозначительно попросив закурить и поигрывая ножом-бабочкой, не вопила истерически девушка, которую пьяная компания тащит в темноту подвала, никто, выйдя на балкон не начнет мочиться на улицу, ни из чьего окна не вылетит бутылка, чтобы расколоться на мостовой фейерверком брызг, ничье мертвецки пьяное тело не лежит поперек дороги, чтобы к утру насмерть замерзнуть, и тихое такси, проезжая мимо, не предложит ему попользоваться девочкой за пару сотен. "Два мира – два образа жизни", вспомнился ему древний лозунг, и думал он тогда, что в родной Москве под Новый год народ гуляет не в пример веселее.
Он медленно брел по пустынной неосвещенной улице, не привлекая к себе внимание, и казался вполне здесь уместным, этакий невзрачный инженеришка или мелкий менеджер, идущий домой с работы. В Англии, где у домов горят приветливые фонари, где каждый дом имеет имя, почтальону, чтобы найти нужный адрес, не требуется ни усилий, ни настойчивости и сноровки, подумал он, достаточно обычной грамотности. Здесь же нет ни табличек с названием улицы, ни номеров домов, лишь покосившиеся заборы, да хрипло лающие псы…
Наконец он нашел дом, который примерно соответствовал нумерации, а главное – возле него была плоская будочка телефонного щита. Сад вокруг дома был запущен и задыхался от сорняков, живая изгородь из давно не стриженного кустарника разрослась в буйные деревья, достигающие крыши. Они придавали дому внешность груды развалин, утопающих в растительности. Ни проблеска света из окон не было видно, но что-то говорило Барскому, что дом обитаем. Все напоминало самую мрачную сказку братьев Гримм о жилище, скрытом в лесах и ожидающем посетителя.
Он потянул на себя покосившуюся калитку и пересек заросший сад. Штукатурка дома осыпалась, обнажая кирпичи, дверь казалась не крашенной со времен постройки дома. Он нажал на звонок и услышал где-то далеко его слабый звук.
Барский долго стоял, но никто не приходил. На другой стороне улицы разыгрывалась привычная сцена. Подъехала блестящая машина, дважды посигналила. Из дома выбежала девушка, подбежала к машине, перекинулась двумя словами с сидевшим в ней мужчинами и бегом вернулась в дом. Затем из дому вышли две девушки в серебристых переливающихся плащах и сели в машину. Машина заурчала и тронулась с места. Дверь дома вновь приоткрылась и в освещенном проеме показался силуэт женщины, с тревогой глядевшей вслед машине. Тревожиться надо было раньше, мамаша, хотелось сказать ей Барскому, когда ваша дочка забросила учебу и стала бегать по дискотекам. Теперь, став записной проституткой по выездам, она хоть и нашла занятие по душе, но перешла в группу риска, где смерть от ножа, пули и передозировки героина столь же обычна, как риск подхватить грипп в среде обычных обывателей.
Он еще раз нажал кнопку звонка и наконец услышал скрип половиц и тяжелые медленные шаги, которые приближались к двери. Затем послышался звук отодвигаемого засова и бренчание цепочки. Наконец дверь открылась, и он увидел человека, ради которого проделал весь долгий и опасный путь из Москвы.
И, хотя он был подготовлен Леной к чему-то неприятному, хотя она описала ему старика, глянув на его лицо, Барский слегка отшатнулся. В облике Василия Крюкова было что-то непотребно грязное, просто отвратное: низкий безволосый череп, на котором кожа провисала, словно лицо было сделано из старой выделанной кожи, которая состарилась и стала ни для чего иного непригодной. Нечто бесконечно мерзкое таилось в искривленном злобном провале рта, а глаза, казалось, горели в темноте зала. И, глядя на эту ходячую пакость, Барский вдруг почувствовал жалость к Корсовскому. Кем бы он там ни был и что бы он такое не сделал, Крюков был ужасающим врагом.
– Итак, – прокаркал Крюков, – мой друг прислал еще одного представителя? Надеюсь, вы вполне сексуально терпимы?
Как и лицо, голос Крюкова вполне соответствовал описанию Лены: глухой, хриплый и невнятный, выходящий словно из самого его чрева.
– До чего же ловкий человек этот ваш работодатель, не правда ли? Он и завлекает меня на почтамт, и нанимает девицу, чтобы следить за мной. Но когда он узнает мой адрес, то сам почему-то не приходит. Странно, и мне хотелось бы знать, почему? Ведь это ему нужнее, чем вам. Возможно, он не может прийти, возможно, он слишком болен? Или занят?
Голос его рассыпался каркающим смехом. Барский заставил себя улыбнуться.
– Василий Александрович, можно мне войти и поговорить с вами? На улице холодно, да и мокро.
– Да, конечно, проходите, хотя нам с вами не о чем разговаривать. Серьезно я поговорил бы с тем, кому были адресованы мои письма. А вы – всего лишь проходная фигура.
Крюков снял цепочку и распахнул дверь.
– Прошу в мою пещеру. Но не пытайтесь выкинуть какие-нибудь фокусы. Я, может быть, и стар, но вполне подготовился к визиту.
Он поднял руку и показал небольшой револьвер, слегка напоминающий американский полицейский "кольт-38" с укороченным стволом. В силу своей профессии Барский изучал огнестрельное оружие и сразу же распознал его – обычная пукалка, переделанный под мелкашку газовик – стандартное оружие грабителей обменных пунктов и сберкасс, предназначенное более для того, чтобы напугать людей, чем всерьез навредить. Такая в состоянии еще прихлопнуть какую-нибудь кошку, но человеку всерьез навредит только с самого близкого расстояния.
– Нет, я не стану делать никаких попыток, – проговорил Барский, с улыбкой косясь на револьвер. – По крайней мере, пока вы держите эту штуку.
Он прошел с Крюковым внутрь дома, пахнущего плесенью, идущей от старых книг, прогнившей древесиной и многими годами запустения. Был здесь и другой запах – химический, который казался Барскому странно знакомым, хотя он не мог его определить.
– Сюда, пожалуйста.
Крюков открыл еще одну дверь направо от холла и провел гостя в нее. Попав в комнату, Барский с минуту стоял неподвижно и оглядывался, так как и комната эта тоже чем-то напоминала ночной кошмар. Большая и довольно хорошо спроектированная, вероятно, как гостиная, она вряд ли понравилась бы сейчас своему создателю. Вместо занавесей окна покрывала мешковина, и повсюду лежали пыль и паутина. На полу тускло горели пружины старой самодельной электроплитки, а вокруг, лежали, стояли и валялись компьютеры – десятки компьютеров. Мониторы были разбросаны в беспорядке – на полках, на полу, некоторые висели в воздухе на шпагате, другие на кронштейнах. Почти все они работали. И в каждом из них кого-то убивали. В одном зубастые нелюди испускали клубы пламени, в другом – злобные роботы стреляли электрическими разрядами, в третьем – тяжело ковыляя и опираясь на хвост, наступал тиранозавр, в четвертом заходил в пике боевой вертолет, в пятом волшебник насылал на путника порчу, и путник превращался в скелет и рассыпался в прах.
Барский подумал, что на поддержание в рабочем состоянии такого количества компьютеров и мониторов требуется, наверное колоссальное количество электроэнергии.
В углу комнаты были сложены книги, сотни книг. Некоторые из них были на полках, другие – на столе, но большинство лежали грудами на линолеумном полу. Две, три стопки почти достигали потолка. Когда он двинулся вперед, Барский увидел хмуро рассматривающую его мышь. Она сидела на столе и без всякого страха таращилась на него из-за тома в кожаном переплете.