* * *
Дом был обнесен двухметровым бетонным забором. Взглянув на него, Барский скорчил недовольную гримасу. Он не любил заниматься альпинизмом, хотя, конечно, в свое время полазить по отвесным кручам ему доводилось.
Но с тех далёких пор он изрядно обленился, прибавил в весе, да и объемистый животик, что ни говори, не способствует скалолазанью. Пришлось возвращаться к запрятанной в кусты машине, отыскивать там тросик и привязывать к нему монтировочку. Таким образом был изготовлен импровизированный якорь, который, искусно брошенный через забор, успешно застрял в ветках росшего за забором дерева. Барский взобрался на забор, притормозив на кромке – нет, фотоэлементы не стоят – и уже готов был свесив ноги перемахнуть его, как вдруг обнаружил, что сзади, забора проходят два ряда колючей проволоки. Похоже, что еще секунда, и он бы повис на проводах высокого напряжения безжизненным кулем.
"Поздновато ты, старикан, в Тарзаны записался", – сказал он себе, спускаясь по веревке за забор.
Домище высился перед нам точно такой, каким его и описывал Берзиньш – огромная каменная изба с оцинкованной крышей, прячущейся за деревьями. Три этажа, обнесенных открытыми верандами, по которым прогуливается охрана.
Вокруг дома был разбит обширный сад, в котором Барский сейчас и находился. Он присмотрелся. В одном углу дома зажёгся огонёк сигареты – закурил стоящий на часах секьюрити. Барский присмотрелся к парадной двери и пригибаясь, направился к задней части дома. Он был удивлен, увидев, что за домом находился двадцатиметровый ярко освещённый бассейн и площадка, которая могла легко сойти за баскетбольную, если бы на ней не стоял вертолет.
Раздвигая кусты, он двинулся к дому по возможности стараясь ступать как можно бесшумнее. И остановился, столкнувшись лицом к лицу с огромные палевым догом. Дог мигнул фарфоровыми глазами и зарычал. Валерий машинально поднял руки вверх. Глаза собаки горели плохо сдерживаемой яростью.
– Спокойнее, парень, – сказал Барский пёсику размером с телёнка. – Не заставляй меня делать это. Я всегда уважал собак, а они уважали меня. Когда-то давным-давно у меня был даже маленький щеночек, правда он был резиновый, и висел в машине, но он был моим талисманом…
Он попробовал запустить правую руку в карман пиджака, чтобы извлечь специально для таких случаев предназначенную авторучку с секретом, однако пёс оскалил клыки в самой непосредственной близости от его гениталий, и Барский понял, что если он немедленно не поднимет руки вверх, то остаток жизни ему придется провести евнухом. Он вновь поднял руку, и пёс успокоился. Но не окончательно. Продолжая рычать, дог обошел его и стал теснить к дому.
– Черт бы тебя побрал, нельзя же быть такой сукой – продолжал шепотом взывать Барский. – В конце концов мы с тобой почти что коллеги. Ты охраняешь хозяина, и я охраняю Хозяина, тебя он кормит впроголодь и меня не шибко, у тебя конура и у меня Контора…
Угрожающе скаля клыки длиною с палец, дог практически бесшумно вывел Барского на ярко освещенный задний дворик, где его в любой момент мог увидеть охранник, прогуливавшийся по веранде.
Задний дворик был устроен по образцу американского – стояли стулья, столики, шезлонги, жаровня для барбекю и у самого дома круглая стойка для бара.
Медленно пятясь от пса, Барский повалил жаровню – и она грохнулась с ужасающим грохотом и звоном разбрасывая свои угли, крышки, противни, решетки и шампуры. Несколько шампуров были унизаны крупными недожаренными кусками ароматной свинины. И пёс, моментально забыв свой служебный долг кинулся на мясо.
Барский метнулся под навес, к пустому бару. (Он пожалел, что сейчас на полках не высилась батарея бутылок, пара глотков сейчас была бы весьма кcтати). Свесившиеся с веранды охранники приветствовали дога одобрительным гоготом.
– Эх, коллега, – пробормотал Барский, – что же станется с этой несчастной страной, если все будут понимать свой долг так, как ты?
За баром обнаружилось оконце. Вероятно, в него подавали на подносах тартинки и подносы с бокалами. Через оконце было совершенно несложно проникнуть в дом, оно очень кстати оказалось захлопнутым, но незапертым.
Забравшись на кухню, Барский зажег точечный фонарик и стал неторопливо (в таких делах торопливость хуже всего) исследовать окружающее пространство. Следующая дверь открывала проход в освещенное пространство.
Пора было доставать пистолет. Барский извлек из кобуры свою полуавтоматическую "беретту" и сунул ее сзади за ремень брюк, погасил фонарик и отправился исследовать дом.
Одна из комнат насторожила его странными звуками, в ней слышалось какое то дребезжание, стоны и вздохи. Однако обойти ее не было никакой возможности. Тогда он метнулся на центр, прицеливаясь пистолетом, сжатым в обеих руках. И тут же сквозь зубы выругался – комната была битком набита часами. Там было около полутора сотен различных видов часов – напольных и настольных, со стрельчатыми окошечками, башенками, деревянными и металлическими фигурками, они шипели, скрипели, тикали, цокали, вздыхали, как живые.
Вначале Барскому показалось, что в этой комнате что-то дисгармонирует с общей обстановкой. Он тут же обратил, внимание на лампы дневного света – висевшие, на потолке плафоны подмигивали, придавая картине нереальный и слегка балаганный оттенок.
В следующей комнате слышались посторонние звуки – шорох шагов и негромкое пение. Барский заглянул в дверной, проем. Женщина странного вида бродила среди стеклянных створок шкафов, стирая пыль с фарфоровых фигурок, сосудов и тарелок. Руки ее были странно скрючены, и ступала она тяжело на прямых негнущихся ногах, голову же держала вечно скошенной на один бок.
Когда Барский вошел в комнату, она повернула голову и сама повернулась вместе с нею. "Паранойя, – моментально определил Барский, врожденная умственная отсталость совместно о детским параличом".
– Здравствуйте, Дора Яковлевна, – невозмутимо сказал он, таким тоном, словно бывал в этом доме и сталкивался с нею тысячу раз подряд. – Как вы поживаете?
Женщина (ей было под пятьдесят) ощерила свои выставленные вперед зубы и закивала, как китайский болванчик, головой, затрясла руками.
Он уже почти пересек комнату, когда она наконец выдавила из себя:
– В-в-вы з-за ним? Д-д-да?
– Я на работе, – как можно учтивее ответил Барский,
Ему показалось, что такой же корсет, как и тот, что лежал на его ребрах, сдавил ему руки и ноги. Он продолжал свой путь.
Впереди открылась дверь и кто-то вышел в коридор. Тогда Барский юркнул вбок, на лестницу, поднимавшуюся на второй этаж, и так как шаги приближались, то пробрался вначале на лестничную площадку, а затем и на второй этаж.
Он прошел еще одну комнату и заглянул в приоткрытую дверь. Внутри было темно. Женщина в коротком платье, едва прикрывавшем ее полные целлюлитные бедра, стояла перед аналоем, на котором горели свечи, дымились кадила, угол был уставлен православными иконами и религиозными картинами западной школы. По бокам висели полоски бумаги с начертанными на них тибетскими мантрами. Коротенькое цветастое платье, ярко красные пластиковые бусы и серьги, похожие на бублики, коротко стриженые обесцвеченные волосы – наверное, это и была жена Корсовского.
Он расслышал и слова читаемой ею молитвы:
– Кришна харе, харе Кришна, харе рама, рама харе, пресвятая богородица, аминь, аминь…
– Живее, живее, посторонний в доме! – вдруг раздался голос совсем рядом. Затем послышались тяжелые мужские шаги.
Барский зашел в комнату и затворил за собой дверь. Он поднял вверх пистолет и передёрнул затвор.
Женщина, обернулась и, взглянув на него, раскрыла рот, желая закричать. В то же самое время в дверь заглянули двое секьюрити с автоматами в руках.
– Не убивайте моего ребенка! – завизжала женщина и кинулась к большому цветному портрету младенца.
– Тьфу ты, б…дь, дура ёманая! – сказал один из секьюрити, и они захлопнув дверь, побежали дальше по коридору.
– Успокойтесь, мадам, – шепотом сказал Барский, который все эти мгновения простоял за дверью. – Я не убиваю детей.
– А кого вы убиваете? – спросила женщина. Она продолжала сидеть на полу. Юбка ее при этом задралась чуть ли не до пупка.
– Предпочитаю вообще никого не убивать, но иногда приходится убивать мужчин.
– Мужчин не надо убивать, – странно улыбнувшись, сказала женщина. – От мужчин бывают дети.
– Ну, не обязательно. От многих мужчин больше неприятностей, чем детей.
– Мой муж не разрешает мне видеться с мужчинами, – запричитала женщина. – Он боится, что они меня трахнут.
– Да, мадам, устоять перед вами трудно, – заверил ее Барский и выглянул в коридор.
– А ты хочешь меня трахнуть? – спросила женщина.
– Всю жизнь мечтал, но для этого я должен спросить разрешения у вашего мужа. Вы не скажете, где я смогу его найти?
– Это вовсе необязательно, – слегка разочарованно сказала женщина. – Хотя я могу тебя к нему проводить.
– Спасибо, я доберусь сам, только подскажите, как идти.
– Прямо по коридору и налево
* * *
Увидев его, Корсовский отложил авторучку и с ненавистью воззрился на вошедшего.
– Черт бы их всех побрал. Ведь вы – Барский, не так ли?
– Именно так, – хмуро подтвердил Барский.
– Чертовщина… Вот мы и встретились. Надо было приказать им не убивать вас, а постараться купить.
– Вы уверены, что это бы им удалось?
– Миллион. Универсальная сумма. Очень красиво звучит, а знали бы, как она приятна на вид. Я знаю очень многих людей, которые за миллион долларов прирежут родную маму, а не то, что предадут своего начальника или там директора какой-то охранки. Но предупреждаю, это крайняя сумма.
– Что, простите?
– Я говорю про миллион долларов.
– Ах да.
– Конечно, я мог бы пообещать вам и сто миллионов, но в таком случае, скорее всего, солгу. Вы понимаете? Существует критерий разумного; любой компромат стоит определенных денег. В данном случае миллион долларов – оптимальная цена. Даже американец удовлетворится такой суммой, поскольку это действительно очень большие деньги, – продолжал убеждать его Корсовский. – Они позволят вам благоденствовать всю оставшуюся жизнь в собственном доме на Багамских островах, ежедневно кушая крабов и омаров.
– Я спрашивал у нескольких человек – чего должен бояться человек, который вообще ничего не боится, неподсуден никакому суду, свободен от мук совести, владеет самым большим состоянием в мире и диктует свою волю сильным мира сего. И знаете, что они сказали? "Он должен бояться женщины". Какой женщины вы боитесь, Корсовский? Той, которую вы насиловали с десятилетнего возраста? Эту несчастную калеку, которая от вас делала аборт в тринадцать лет?
Глаза Корсовского налились кровью, руки вцепились в столешницу.
– Сука, – прошипел он. – Все-таки надо было тебя убить.
– Это ничего бы не изменило, – заверил его Барский. – Просто пришло время и плод созрел. Вы оказались в роли затравленного зверя. Вначале за вами устроил охоту один охотник-одиночка, затем уже целая кавалькада. Я тут всего лишь в роли бультерьера. Мне надо только одно – затравить зверя, а убивать вас будут другие. Однако, конечно же, вы не этой женщины боялись, а совершенно другой. Весной 1978 года вы женились на дочери одного из опаснейших людей в стране, а в ноябре у вас родился сын. Несколько раньше времени, но это не страшно.
Страшно то, то он оказался болен. Тяжело и неизлечимо болен. Заражен он был своим же отцом, и болезнь эта называлась СПИДом. Провинциальный врач, обследовавший ребёнка, сам не справился с анализом крови и послал его в Москву. Ответ был получен сокрушительный, однако отец, то есть вы, с анализом не согласились и представили на суд врачей, полную пробирку крови. Увы, кровь принадлежала девочке. Вторая проба крови принадлежала мальчику, но его группа крови оказалась совершенно иной.
В те же дни на улицах вашего городка исчезли двое детей. Поиски привели на городскую свалку, и во всем обвинили местного бомжа. Но затем вдруг пропал и третий ребенок – ваш сын был выкраден из коляски. Его тоже причислили к жертвам бомжа, однако его останков так и не нашли.
Лишь позже на суде, чудак, местный телемастер, заявил, что видел, как какая-то цыганка склонилась над коляской и взяла оттуда ребенка, прошла по улице и села в красную машину "москвич". Однако слова этого "Кулибина" не были приобщены к делу. Больше того, его подвергли самым ужасным репрессиям, какие только были возможны в нашей страны после сталинских времен и на основании сфабрикованных доказательств усадили человека на двадцать лет. Однако он не умер в тюрьме, а выжил и вышел на свободу, но затаил ненависть к вам, Корсовский, и поклялся отомстить. Примерно такой же лютой ненавистью возненавидел вас и врач, принимавший вашего младенца – и в итоге оба они вышли на вас с разоблачительным материалом. Врач был способен доказать, что вы не только больны СПИДом, но еще являетесь сексуальным маньяком, поскольку с детских лет сожительствуете со своей приемной сестрой. Она очень любила вас. Буквально боготворила. Мало того, что вы были сильнее и умнее ее, вы же были еще и старше ее (а она и в возрасте тринадцати лет была развита как пятилетняя), вы были и любовником ее и мужем. Она беспрекословно вам подчинялась.
В то же время она ненавидела вашу молодую жену. Поэтому ей доставило истинное удовольствие выполнить ваше поручение и похитить из коляски ребенка, когда мать зашла в магазин. Вы уже ждали ее неподалеку в машине. Куда вы дели ребёнка мне неизвестно, но план был продуман достаточно хитроумно, если бы не местный парень – телемастер Крюков, который обратил внимание на женщину в длинном платье и в длинном платке – именно так ходила ваша сестра Дора – которая взяла из коляски ребенка.
Вы расправились с телемастером, расправились с врачом, но рано иди поздно правда все же стала выходить наружу. Когда врач попытался вас шантажировать, вы убили его в баре для геев. Затем вы в чем-то заподозрили своего стилиста и тоже убили его, и когда Крюков напомнил вам о цыганке, вы отправили своих громил убить его. Вы сделали всё это, Корсовский, потому что боялись одной единственной женщины – своей жены – и не просто ее, а ее отца, который являлся вашим негласным покровителем и некоронованным королем всей российской преступности. Уж он-то, узнай о том, что вы покусились на жизнь его внука, стер бы вас в порошок.
– Что… сколько… что вы теперь от меня хотите, – обессиленный спросил Корсовский.
– Вы должны немедленно позвонить премьер-министру и объявить…э-э-э… – Барский заглянул в шпаргалку, – "суверенный дефолт".
– Нет! – воскликнул Корсовский. – Никогда!
– Да, и сейчас же, немедленно. Звоните!
– Да вы хоть понимаете, что означает это страшное для любого экономиста слово "дефолт"? Это гибель экономики государства, это страшнейший кризис, это обесценивание денег, наконец! Только идиот или маньяк может предлагать такое.
– И тем не менее вы сделаете это, – заявил Барский. – потому что в противном случае вы погибнете. В вульгарно физиологическом смысле этого слова.
– Да, – неожиданно быстро согласился Корсовский и хихикнул. – Почему бы и нет? Что мне помешает сделать это? Кидняк так кидняк. Мы кинем их, они кинут нас… – Он взял телефон-трубку и сказал: – Алло, Владик? Да, я все решил и взвесил. Объявляй дефолт. Да, другого выхода нет. Абсолютно точно. Не волнуйся, ничего страшного не будет, Россия-матушка еще и не то переживала. Объявляй мораторий по выплатам на девяносто дней, замораживай все валютные счета и прекращай перевод средств за границу. Смелее, дружок, трус в карты не играет! – с этим напутствием Корсовский захлопнул трубку и со странной улыбкой воззрился на Барского. – Ну, что вам еще от меня нужно?
В эту минуту раздался истошный вопль:
– Остановись, ублюдок!
Одна из стен комнаты поползла вбок, складываясь гармошкой и толкали ее Саман с Бычком, а в обнаружившейся комнате перед телевизором в креслах сидели Илья Заботин (это он кричал) с генералом Солдатовым.
Пока Барский осмыслял все увиденное, в затылок его уперся ствол пистолета и резкая суровая рука Трофима вырвала из его ослабевших рук "беретту". Затем бандит отошел поближе к шефу, не сводя оружия с Валерия.
– Звони немедленно назад! – рявкнул на зятя Забота. – Пущай обратно взад всё как было вертает!.
– Поздновато, папа, – скромно потупил взор Корсовский. – Он таких манёвров не поймёт.
– Тогда звони президенту.
– Он в отъезде. К тому же сейчас ночь. Мне просто не разрешат его будить.
– Ну, что, грушник, вот и снова свиделись! – суровый взор Заботы упал на Барского. – Когда ж ты мне гадить перестанешь? Да ты хоть понимашь, дурья башка, что ты наделал? А? Ни черта ты не понимашь! Объясни ему, милая девонька.
И тогда на авансцене появилась девочка Леночка в своем мини-платьице с большим вырезом (она все это время, не высовывалась, стояла в той же потайной комнате за портьерой).
– Когда страна объявляет суверенный дефолт, – сказала она тоном учительницы, – то она ставит себя особняком от всего мирового сообщества. Эта мера означает, что страна не признаёт условия прошлых займов и отказывается платить по прежним долгам. – Она подошла к Барскому и встала прямо напротив него. Он угрюмо посмотрел на нее. – И к ней тогда моментально применяют самые жёсткие экономические санкции. Практически это война одиночки против всего мира. Только экономическими и политическими методами.
– Ну, форшмак ты фуфлыжный, – заявил Забота зятю. – Хотел я тебе житуху сохранить, но видно таланка тебе – дуба врешать на ремешке.
– Ну что вы тут, батька, порожняк гоните при тахе! – возмутился Корсовский. – Сам заблунулся, сам и сфабрикую.
– Так фабрикуй!
– А вы не давите на понт! Сперва ментяру погасите.
Заботин обернулся к Барскому и развел руками:
– Извини, братан, – сказал он сочувственным тоном и переходя с блатной фени на нормальный язык. – Однако тут ничего не попишешь. Ты, конечно, провел большую и можно даже сказать образцово-показательную работу и вывел-таки этого поца на чистую воду. И это даже несмотря на то, что мы с первого дня ставили тебе палки в колеса, знали в любой секунд чего ты там затеваешь и где находишься и даже девку к тебе приставили подсадную, которая исправно нам на тебя стучала.
– Этот ублюдок убил твоего внука, – глядя ему в глаза сказал Барский. – И еще двоих детей. И помогали ему в этом твои…
– Молчать! – рявкнул Заботин. – Это всё дело нашенское, семейное. Сам я с ним разберусь. Щенок все равно был не жилец. А он вначале должен исправить всё, что напортил.
– Не-е-е-ет! – истошный женский вопль ворвался в комнату как сирена.