После неудачной попытки ограбить магазин, преступник прячет пистолет в заброшенном сарае. Но откуда он мог знать, что здесь его и найдет совершенно случайно мальчишка-подросток и как восторженно встретят эту находку его друзья. А пистолет хозяину необходимо заполучить обратно любой ценой...
Ольга Лаврова, Александр Лавров
До третьего выстрела
1
Они встретились в коридоре на Петровке, 38 - Знаменский и стройная светловолосая девушка в вязаном нарядном платье. Лицо было знакомое, и Пал Палыч поздоровался, но не сразу понял, кто она. Прежде он видел девушку только в милицейской форме, когда бывал в Бутырке. Там, в проходной тюрьмы, она сидела, отгороженная от посетителей стеной металлических прутьев, а посетители - адвокаты и следователи - коллективно ухаживали за миловидной дежурной, ведавшей вызовом арестованных и распределением кабинетов.
Знаменский тоже любил поболтать с ней, знал, что учится заочно на юрфаке, и однажды обещал посоветовать, какую выбрать специализацию после диплома.
- Вот и пришла советоваться, Пал Палыч, - девушка с улыбкой протянула пропуск, умалчивая, что битый час дожидалась под дверью.
Апартаменты у Знаменского после повышения новые, попросторней. И диван новый, без коварно торчащей пружины. Вполне пригодный для неофициального разговора тет-а-тет.
- Итак, Антонина Васильевна Зорина. Года четыре сдавал вам в окошко оружие, получал взамен ключ и, честно говоря, не знал, что вы - Зорина. Ниночка и Ниночка.
- А я столько раз держала в руках ваш пистолет, что помню царапину на рукоятке.
- Справа или слева?
- Справа.
- Вы, оказывается, наблюдательны.
Девушка смущенно опустила глаза.
- Я все годы мечтала: вот подойду к окошку с наружной стороны и сама получу ключ от следственного кабинета.
- Так вы хотите стать следователем?
- Конечно!
- Даже "конечно". А собственно, почему?
- Ну… долгий разговор.
На самом деле разговор короткий, но абсолютно для Ниночки немыслимый; пришлось бы сказать: "Пал Палыч, вы - мой идеал".
Если бы у нее хватило духу на подобное признание, неведомо, как обернулась бы судьба. Но поскольку духу не хватает, Знаменский руководствуется общегуманными соображениями:
- Попробую вас отговорить, Ниночка.
- То есть, на что-то серьезное я не гожусь?
- Не в том дело.
Не знаю, годишься ли ты для следственной должности, но она для тебя - нет. Зачем раньше времени вгонять себя в гроб?
- Вы ведь, помнится, колебались - то ли юрфак, то ли педагогический. Или путаю?
- Когда-то колебалась.
- Тогда вам прямая дорога работать с детьми!
- Как - с детьми?
- Есть такая прекрасная должность - инспектор по работе с несовершеннолетними.
- Но у меня голова набита криминалистикой…
- Ниночка, что бы следователь ни делал со своей криминалистикой, он не может изменить того, что преступление произошло! А его нельзя было допускать!.. Великая вещь - удержать подростка, чтобы не свихнулся. Тогда уже ничего не воротишь и впереди суд, небо в клеточку и родители, у которых сын "отбывает срок".
- Никогда об этом не думала… то есть относительно себя. И, Пал Палыч, ведь очень трудно сделать то, чего не смогли родители.
- А вы боитесь трудностей? - подначивает Знаменский.
Естественно, Ниночка не может ответить "Боюсь"…
Она стала инспектором в детской комнате милиции. Часто руки опускались от бессилия - институтская наука мало помогала. Правда, доведись ей заглянуть в день сегодняшний со всеми молодежными его бедами, Ниночка признала бы, что ей досталось не худшее поколение.
2
Прошло почти полгода. Сейчас август, пахнущий прокаленным асфальтом и выхлопными газами и лишь к концу дня отдающий свежестью политых газонов да ароматом молодых яблок с лотков…
Вечереет. По старомосковскому переулку, наполовину перегороженному забором новостройки, бежит плотно сбитый человек в кепке и плаще. Какой-то прохожий мельком оглядывается ему вслед. Переулок почти безлюден. Человек ныряет в квартал пустых, подготовленных к слому домишек. Бежит уверенно, видно, что путь знаком. Сзади доносится приглушенный расстоянием милицейский свисток. Потом еще один - громче и с другой стороны. Человек кидается в противоположном направлении.
Метрах в ста впереди уже угадывается оживленная улица, но оттуда наперерез выруливает патрульный мотоцикл. Беглец успевает скрыться за углом дома, так что с мотоцикла его не видно. Притормозив и не глуша мотора, патрульные осматриваются: не мелькнет ли где фигура. Между тем свистки приближаются, человек чувствует, что оказался в кольце. Он вынимает пистолет, крепко обтирает носовым платком и хорошо рассчитанным движением забрасывает в чердачное окошко стоящего на отшибе сарая. Озирается, лихорадочно пытаясь что-то придумать, чем-то отвлечь от себя внимание. Поодаль замечает стайку голубей на земле. Сильно размахнувшись, швыряет в них камнем. Голуби взлетают, и на их испуганный взлет стремительно срывается мотоцикл.
А человек крадучись, но быстро пробирается от развалюхи к развалюхе.
- Вы узнали бы его?
- Конечно бы, узнала!
- А вы совсем не запомнили лица?
- Револьвер как сейчас вижу, а лицо - нет…
Знаменский допрашивает двоих продавщиц, одна из которых по совместительству и кассирша в магазине "Трикотаж-галантерея". Магазинчик маленький и тесный. Переднюю стену занимает окно-витрина с входной дверью. Вдоль двух других буквой "Г" расположены прилавки. На том, что против входа, стоит кассовый аппарат.
- Ну хорошо, давайте по порядку. Значит, в магазине, кроме вас, никого не было?
- Никого, - подтверждает кассирша. - С обеда очередь стояла даже на улице, а куртки кончились - и как отрезало.
- Что за куртки?
- Хорошие, по сто сорок три рубля. Завезли к концу квартала двести штук.
- Когда он вошел, вы были за прилавком?
- Да, вот так сидела. - Она придвигает ногой табурет и садится к кассе; на щеках продолжают рдеть красные пятна. - Ящик был открыт.
Женщина выдвигает денежный ящик, и Знаменский отступает, давая фотографу возможность сделать общий снимок помещения. Кибрит молча слушает - ее черед впереди.
- Обычно я сразу выручку раскладываю, как надо, а сегодня толчея, совала кое-как. И вот сижу после, по купюрам разбираю… и вдруг он передо мной стоит и говорит: "Давай деньги!" Я вот так - раз! - резко подавшись телом вперед, она задвигает ящик, - и голову-то подняла, а в лоб револьвер нацелен. - Кассирша на секунду зажмуривает глаза. - У меня все отнялось… Которая пачка была в руках, двадцатипятирублевками, ту он выхватил и говорит: "Давай остальные, пристрелю!" Честно скажу: я бы уж и рада отдать, дергаю ящик, а его заело. Тут Настасья как шарахнется за дверь! Он выругался - и следом на улицу. Спасла меня Настасья!
- До чего-нибудь он дотрагивался? - спрашивает Кибрит.
- Не знаю, милая, не знаю, - трясет женщина головой.
- Расскажите теперь вы, - оборачивается Знаменский ко второй продавщице.
- Я здесь находилась, - густым голосом сообщает круглая, на ногах-тумбах Настасья и показывает, как сидела за прилавком. Неподалеку от витрины у нее поставлен стул и еще скамеечка для опухающих ног. - Сижу, в окно смотрю. Еще на той стороне улицы я его заметила.
Фотограф нацеливается в нее объективом, продавщица ни с того ни с сего улыбается: условный рефлекс на фотоаппарат.
- Почему вы обратили на него внимание?
- Да просто так. Он шел слева, а вон от того столба стал наискосок сюда переходить, к витрине. И остановился.
- И долго стоял?
- Нет, только зыркнул - пусто внутри или нет. И входит. Быстрым таким шагом. Воротник поднят, и кепка на лоб. И - уже возле кассы с револьвером, и Женя ему деньги отдает. И, он слышу, говорит: "Всех перестреляю!" С этих слов меня будто кто подбросил - сейчас была за прилавком, а сейчас уже по переулку бегу, себя не помню… Только когда на двух мужчин набежала, очнулась. Зовите, кричу, милицию, магазин грабят! Обратно уже люди довели, ноги не слушались.
- И что вы застали, вернувшись?
- Женя сидит за кассой, как пришитая, и трясется. Даже товар не собирает, который я на пол смахнула.
- Когда прыгали через прилавок? - Знаменский прикидывает, каково было брать такой барьер.
- Ну да. Носки, рубашки, все полетело!
- А где они сейчас? - вмешивается Кибрит.
- Вон отдельно сложены. Упаковка загрязнилась, протереть надо.
Кибрит начинает осторожно перебирать и осматривать указанные продавщицей вещи, упакованные в целлофановые пакеты.
- Не помните, как они валялись, эти пакеты? - спрашивает она продавщицу-кассиршу.
- Да почти по всему полу.
- На бегу от кассы к двери можно было наступить?
- Почему ж нельзя…
- А до возвращения вашей напарницы кто-нибудь в магазин входил?
- Никто.
- У вас какой размер обуви? - обращается Кибрит к Настасье.
- Тридцать седьмой. - Она снимает с ноги тапочек и предъявляет в доказательство.
- Один неполный след есть, Пал Палыч.
Кибрит опыляет след. Входит Томин.
- Скрылся. Никто его и близко не видел!
Кибрит кладет на пол пакет с отпечатком следа, который теперь виден отчетливее, и фотограф щелкает его сверху; Томин вздыхает:
- Эх, от следа до человека…
А человек преспокойно идет по улице - уже без кепки, плащ на руке. Заворачивает в обувной магазин.
- Обслужите меня, пожалуйста.
- Только если быстро, - предупреждает продавщица. - Закрываем.
- Я все делаю быстро, милая девушка, - и скидывает старые ботинки.
В милицейском микроавтобусе друзья возвращаются с места происшествия.
- Ты бы все-таки назначил ревизию, Паша, - советует Томин. - Магазины у нас грабят редко.
- Замаскированная недостача? Почему бы тогда не сказать, что выручку отдали?
- По-моему, на инсценировку не похоже, - замечает Кибрит.
В городе уже ночь, по лицам скользят тени и свет.
- Неизвестно, кого искать, - снова нарушает молчание Томин. - То ли дурака, которому повезло, то ли умника, который промахнулся.
- В смысле?
- Сейчас, Зинуля, объясню. Примем для начала вариант дурака. Местный дурак. Шел мимо, учуял, что в галантерее сегодня деньгами пахнет, и думает: где наша не пропадала! Взял какой-нибудь пугач или крашеную болванку и отправился на дело. И случай уберег его от всех напастей. Ухватил дурак сколько успел, забился в свою норку и радуется: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!
- В принципе, возможный вариант, - соглашается Кибрит.
- Разберем противоположную модель. Человек опытный, бывалый. Все взвесил до мелочей. Точно выбрал маленький магазинчик в тихом переулке. Точно знал, какой куш его ждет. Точно рассчитал момент - час до закрытия и по телевидению международный футбол. Кстати, наши выиграли: три - два.
- Ура - ура.
- Мужское население следит за мячом, а наш умник отправляется грабить. И потом мастерски уходит от погони. Но пожилая грузная женщина проявила со страху фантастическую прыть. Теперь он сидит и злится, что не удалось взять всю кассу.
- Опять похоже.
- Вот видишь, Зинуля, это две модели. Не исключены и гибридные. Скажи хоть, сколько у этой модели в холке.
- Сейчас посчитаю, - заглядывает в записную книжку, красновато освещенную проплывающей мимо рекламой, и бормочет. - Ширину каблука множим на три и девять, получаем полную длину следа. Отсюда выводим рост… Сантиметров сто шестьдесят семь. Посмотрю таблицу, завтра скажу точнее.
3
Ранним утром следующего дня, когда во дворе лишь воробьи, дворники да владельцы собак, веснушчатый пятнадцатилетний Сенька Гвоздарев помогает матери: они метут, в четыре руки вытряхивают урны; работают слаженно, явно не впервой.
- Ну чисто, сынок, пошли чай пить. - Гвоздарева развязывает низко надвинутую от пыли косынку и сразу молодеет.
- Ага, ты ставь, я сейчас.
- Куда, Сеня?
- Нужно. Минут на пятнадцать.
У Сеньки дело в квартале пустых домов. Подобрал старый стул, заглядывает в окна: "Ага, кресло тоже сгодится!"
Пытается отодрать доску, которой наискось забита дверь, доска не поддается. А кресло дразнит.
Досадливо что-то бормоча, Сенька направляется к сараю, чтобы раздобыть какой-нибудь рычаг. Отыскав ржавую лопату, возвращается к дому и повторяет попытку открыть дверь. Лопата гнется. Сенька снова идет в сарай, видит в дальнем углу лом. Через кучу хлама лезет туда. И вдруг останавливается, ошеломленный, а затем медленно, затаив дыхание, опускается на колени. Среди мусора перед ним лежит большой черный пистолет…
Тем же утром, но попозже, на бульваре встретились двое. Один - тот, что удирал от милицейских свистков, ограбив кассиршу, Бондарь, старый вор-рецидивист. Другой - Виктор Лабазников, его подручный, парень лет двадцати трех. Тенниска обтягивает налитые мускулы, голова ладно сидит на загорелой шее, лицо почти приятное, если б не уклончивый, рыскающий взгляд.
Разговор между ними вполголоса, но крутой:
- Нету? - шипит Бондарь. - Как нету? Искать надо уметь!
- Каждый сантиметр носом перекопал, маэстро. Клянусь!
- Значит, не в том сарае!
- Строго по вашим координатам: дом с голубятней, скамейка, две липы.
- Сарай к дому дверью? - проверяет Бондарь.
- Нет, боком. Дверь на одной петле.
- Ну там и есть! Неужели самому лезть после вчерашнего?
- Бесполезно, маэстро. Нету, - Виктор сокрушенно вздыхает и повторяет: - Нет.
В расстройстве Бондарь опускается на скамью.
- Влетела мне твоя поганая галантерея… Себе дороже.
- Главное - сами целы! Как за вами рванули на мотоцикле, я думал - конец. И все-таки не пустой ушли.
Бондарь пренебрежительно машет рукой.
- Еще кое-что я наколол, - спешит задобрить Виктор. - Во-первых, кассу взаимопомощи в одной конторе, где я взносы собираю как страховой агент. В получку они все по червонцу складываются и на следующий день решают, кому давать ссуду. А ночь денежки лежат у казначейши в письменном столе…
- И мне ты сватаешь эти паршивые червонцы?! Мне нужен настоящий, жирный кусок! В идеале надо работать полчаса в году. Остальное время путешествовать… на просторах родины чудесной.
- Есть жирный кусок, маэстро. Директор мебельного магазина. Козел в золоте и при нем коза в бриллиантах. Три комнаты битком добра, деньги прямо под ногами шуршат. Насчет имущества мы с ними уже договорчик оформляем. Дальше думают сынка застраховать - от законного брака.
- От чего?
- Это новую штуку придумали: родители страхуют парня или дочку, предположим, на тысячу рублей, платят взносы, а к свадьбе молодым выдается вся сумма на руки. Но после восемнадцати за каждый холостой год полагается надбавка от Госстраха.
- Не бреши.
- Да какой брех! Дотерпел до двадцати пяти - огребаешь четырнадцать процентов чистой прибыли. Для парней прямо клад: чуть какая заикнется про загс, а он ей нашу квитанцию - плюнем, дорогуша, на формальности, не наноси мне материальный ущерб. Мой козел заблеял от удовольствия, как услышал. Не знает, во сколько и оценить своего козленочка. Уточню, когда дома не бывают, и можно действовать без риска.
- В такой квартире без хозяина мороки часов на пять: что в подушки зашито, что по щелям рассовано. Надо самого просить, чтобы тайники выскребал. А он резонно спросит, на каком основании? Если я показываю калибр, вопросы отпадают. И на будущее острастка.
- Да с него ножа хватит! Даже вообще голыми руками. У него от 02 на пальце ожег будет!
- С голыми руками ходи сам. А холодным оружием я брезгую, да и не привык. Мне нужен пистолет.
- Как же вы его кинули?
- Потому что меня могли взять, дурень, уже в загривок дышали. Я не кинул, я аккуратно пристроил. Не впервые расстаемся, и всегда он ко мне возвращался. - Бондарь утирает потный лоб. - Не верю, что пропал. Куда ему за ночь деваться? Или ты продрых? Продрых?
- Обижаете, маэстро! Только-только первых прохожих дождался, чтобы не бросаться в глаза. Между прочим, до ночи еще вечер был. А там шпана шляется. Может, свести знакомство? Послушать разговоры и вообще?
В тесной казенной квартирке Гвоздаревых на первом этаже бедновато.
Сенька собирается уходить.
- Ма, я пошел!
- Даже и не поел толком. Что с тобой приключилось?
- Ничего, ма. Я к Терентьевым.
- Стой, дыра на рукаве. Снимай, зашью.
- Да ведь долго!
- Чего тут долгого, по шву. - Зашивая рубашку, она сообщает: - А вчера магазин ограбили, слыхал?
- Слыхал что-то. За новостройкой, да?
- Угу. С револьвером, представляешь?
Сенька вздрагивает.
- Поймали?
- Нет. Сейчас Миронов-участковый рассказывал, что прямо по пятам гнались. Между пустых домов чуть, говорит, не схватили, непонятно, как из рук ушел.
- Ма, а точно, что… револьвер! - спрашивает Сенька. - Случайно, не пистолет?
- А какая разница…
- Если Миронов что новое узнает, расскажи мне, ладно? - Он быстро надевает рубашку.
- Все-таки чудной ты сегодня. Что-нибудь натворил?
- Мм… Понимаешь, мама, врать я тебе еще не научился, а всю правду говорить не могу. Это называется "трудный возраст".
- Больно что-то трудный, Сеня.
- Переживем! Хлопни на счастье.
Гвоздарева шлепает Сеньку пониже спины, и он убегает.
Лихо насвистывая, он идет по двору. Сворачивает в подъезд дома, где живут Терентьевы.
Терентьевы - отец, мать и дети, Леша с Наташей, еще только садятся завтракать на кухне. Три звонка в дверь заставляют мать недовольно поджать губы:
- Кто это в такую рань?
- Сенька Гвоздик, наверно. - Леша идет отпереть.
- Странная манера - являться в дом, когда люди едва сели за стол.
- Почему! На Западе есть даже обычай приглашать к завтраку, - парирует Наташа.
- Но мы, кажется, не на Западе? - замечает отец с видом лихо сострившего человека.
- Это - во-первых, - подхватывает мать. - А во-вторых, не помню, чтобы я его приглашала.
- Он, между прочим, не к тебе, - бросает Леша, вернувшийся в кухню на последних ее словах. Он наливает две чашки чаю, сгребает со стола какую-то снедь и уходит.
- Вот так. И ничего не скажи. Рта невозможно раскрыть - сразу обиды! Растишь их, воспитываешь… - она свернула на привычную тему.
- Ну, завела, - скучливо тянет Наташа. - Подумаешь, событие - Гвоздик пришел!
- Ваш Сеня Гвоздарев - отпетый хулиган!
- Да кто его отпевал?
- Наташа, - присоединяется отец, - вы обязаны считаться с мнением мамы. Она пытается уберечь вас от дурных влияний.
- Курам на смех! Какое Гвоздик может оказать влияние?
- А такое, что этот дворничихин сын…
- Ну-ну-ну, - прерывает жену Терентьев, - подобные выражения… это не аргумент.