- Тряпка - не обязательно. Сейчас несколько человек по очереди поднимутся и произнесут у двери Петуховых фразу, которая вам запомнилась. Если чей-то голос узнаете, скажите.
- Еще б не сказать!
- Начинаем! - командует Знаменский на лестницу и плотно прикрывает дверь. - Теперь тихо…
Слышно, как по ступеням шагает кто-то, потом близко стучит в дверь и говорит после паузы: "Такси заказывали?.. А чего же не выходите? Выходите скорей, мне стоять некогда!" Тетя Катя не подает знака. Процедура повторяется со вторым голосом. Когда раздаются шаги третьего участника опознания, женщина настораживается и напряженно дослушивает фразу до конца.
- Этот! - торжествующе заявляет она. - И хрип его и повадка!
- Спасибо. Вольно!
Музыка смолкает. Знаменский выходит на лестницу и приглашает всех поближе.
- Прошу мужчину, участвовавшего в опознании третьим, назвать себя.
- Ну я, - нехотя откликается Кирпичов.
- Ваша фамилия?
- Будто забыли.
- Должны слышать все присутствующие.
- Ну Кирпичов.
- Признаете ли вы правильность опознания?
- Ничего я не признаю.
Тучная тетя Катя наливается краской.
- Он еще и отказывается! Бесстыжие твои глаза! Небось заодно с теми!
- Отцепись, бабка.
- Ой, взляд-то какой у него нехороший! На все способный! - обращается тетя Катя к Знаменскому.
После опознания Кирпичова Пал Палыч привозит его на Петровку.
- Ну, Кирпичов, всю дорогу мы молчали. Что надумали?
- Да ничего особенного. Считаете, много вы доказали?
- По крайней мере одно: к двери Петуховых вы все-таки подходили и разговаривали с теми, кто был внутри. Хотя прошлый раз категорически отрицали это. Почему?
- Потому, чтоб не привязывались вы, не впутывали меня в историю!
- Человека трудно запутать, если сам не путает.
- Ну да! Старуха только голос услышала и - готово дело! - произвела в грабители.
- Угу. Вы ей не понравились.
- Может, вам понравился?
- Не очень. Но я не уверен, что вы на все способны.
- А все-таки допускаете. Ну что я такого сделал? Поднялся на пятый этаж. И уже замаран!
- Тем, что старались это скрыть. И продолжаете скрывать многое другое.
- На вашем стуле сидя, пора бы привыкнуть, что люди врут, - замечает Кирпичов.
- Привыкнуть трудно, да и нельзя. Начнет казаться, что все врут. Как тогда добывать правду?
Кирпичов вызывающе усмехается.
- Думать надо!
- По дороге сюда я как раз думал.
- И что надумали?
- Довольно любопытную, знаете, штуку. Не в том ли корень вашего вранья, что тех двоих вы высадили у собственного дома?
Некоторое время Кирпичов молчит, пытаясь подавить панику, затем говорит с трудом:
- Что за ерунда… еще скажите - повел к себе чай пить… Надо же выдумать!..
- Я не выдумывал, Кирпичов. Я думал. Анализировал, сопоставлял. И ясно вижу, что не ошибся.
- Откуда ж оно ясно?
- Из вашей реакции. В протоколе, конечно, нельзя написать: "Свидетель побледнел и задрожал всем телом". Но картина была примерно такая.
- Когда врасплох такую глупость… поневоле челюсть отвиснет… С чего вы вообще взяли?
- Могу вкратце изложить ход мысли. Желаете?
- Отчего ж… интересно.
- Так вот. Кирпичов, думал я, изо всех сил открещивается от двух своих пассажиров, опасаясь угодить в историю. Но он должен понимать, что никто его не обвинит, если случайные пассажиры оказались преступниками. Значит, есть некое обстоятельство, которое позволяет заподозрить связь между ним и грабителями. Это обстоятельство он и хочет утаить!.. Тогда я принялся перебирать в уме первый с ним разговор. Пока мы торчали у светофора на Сретенке, отчетливо вспомнился момент, когда "заискрило". На вопрос, где пассажиры сошли, Кирпичов ответил чуть поспешней и внутренне весь напрягся. Видно, тут и была главная ложь.
- Да почему непременно ложь?!
- Видите ли, он утверждал, что высадил своих нехороших клиентов у метро. Глупо, проехав полгорода на такси, высаживаться у метро.
- Заметали следы.
- Нет, полагаю, такси их прельстило как возможность быстро добраться до определенного места.
- И "определенное место" - мой дом? Железная логика!
- Я еще не сделал такого вывода. Кроме лжи был страх. Кирпичов крепко боится, думал я. Но кого? Меня?
- Чего вас бояться? Не воображайте…
- Верно. Когда меня боятся, это неприятно, и я сразу чувствую. Значит, кого-то другого. Кого? Тех пассажиров? Что ж, Кирпичов в прошлом судим - глаз…
- Раскопали!
- Я судимостью не попрекаю, но учитываю - как жизненный опыт. Так вот, глаз на уголовников должен иметь, к тому ж они наверняка были возбуждены, говорили о чем-то. Словом, Кирпичов вполне мог их раскусить, понять, что они прямиком "с дела", и струхнуть.
- Струхнешь! Под носом на щитке и номер машины и фамилия. Только ленивый не запомнит.
- Да, но тот Кирпичов, о котором я толкую, не робкого десятка. В январе у него хулиганы отказались платить, угрожали расправой, а он ухитрился всех троих доставить в милицию. И плевал, что они запомнили фамилию… Конечно, возможен особый вариант: Кирпичов нарвался на тех, с которыми отбывал срок. Допустим, ему грозили. Допустим, Кирпичов помнит их как типов жестоких, злобных. И отсюда - страх.
- Вы прямо диссертацию выдаете: "Что такое страх и с чем его едят", - нервничает Кирпичов.
- Уж что на моем стуле сидя вырабатывается, так это чутье на ложь и страх. Я могу точно сказать, что страх Кирпичова - сегодняшний. А сегодня те двое ему не опасны. Они узнают, кто навел на их след, уже когда попадутся, то есть будут под замком. А потом, через долгие годы, вновь обретенную свободу, сами знаете, редко тратят на "священную месть"… Итак, выводы: Кирпичов боится сейчас, сию минуту. Боится не меня и не их. Ему жизненно важно скрыть конечную точку маршрута. Чем все увязать и объяснить? Одной фамилией: Санатюк. Если Кирпичов узнал, что шеф грабителей Санатюк, - это для него реальная, ежедневная угроза. Санатюк разом поставил все на место, и я увидел круг, в котором мечется Кирпичов, отбиваясь от моих вопросов.
Повисает долгая пауза.
- Коли у вас так ловко устроены мозги, что вы можете все вообразить за другого человека, тогда вы должны понять… этого Кирпичова.
- И оправдать вранье?
- Интересы службы не дозволяют?
- И службы и самого Кирпичова.
- Да?
- Да! С точки зрения юридической вы сейчас на грани соучастия. Продолжая запираться, подготовите себе до того неблаговидную роль на суде, что…
- Доброе у вас сердце, гражданин майор!
- А доброе сердце - это стыдно? Или смешно?
- Н-нет. Извините, гражданин майор… Но вы говорите "на суде". Одного-то меня судить не будут, а тех еще…
- Полагаете, их не задержат без ваших показаний? Уж как-нибудь Петровка без Кирпичова не пропадет, будьте спокойны! Загляните чуть-чуть вперед. Мы начнем беспокоить Санатюка, а вы? Приметесь его убеждать, что, дескать, не по вашей вине? Каким манером? Попросите у меня справку: "Удостоверяю, что гражданин Кирпичов на следствии лжет. Дана для представления по месту жительства". Поразмыслите, что может произойти.
- Ничего хорошего в любом случае, - угрюмо цедит Кирпичов. - Хоть говори, хоть молчи… У вас теперь моим словам все равно веры нет.
- Будет искренность - будет вера. Те крупинки правды, что вы обронили прошлый раз, и то уже сослужили службу.
- Прошлый раз?
- Удивлены? А ведь нашлась, например, клюква и очень оказалась к месту. И бутылка шампанского нашлась. Даже знаю, где и когда куплена.
- А если я скажу такую несуразицу, что они вместо чаевых шестьдесят копеек по счетчику не доплатили? Поверите?
- Оставить шоферу такую памятку… - произносит Знаменский после задумчивого молчания. - А пожалуй, поверю, Кирпичов! И на все дело тогда взгляну другими глазами… Но при условии, что Варя Санатюк…
С Кирпичовым происходит разительная перемена. Он вскакивает, но говорит тихо:
- Варя? Ах, Варя… Ясненько… Ясно. Мягко стелете, да жестко спать, гражданин майор! Не о чем нам больше разговаривать!
5
Кирпичов дома. Он следит за кем-то в окно, затем направляется к двери и впускает Варю Санатюк.
- Была у почтенного дядюшки?
- Мать просила забежать… раз все равно буду рядом.
- Ты ей докладываешь, когда встречаемся? По-моему, тебе не шестнадцать!
- Я помню, что тридцать шесть. Поэтому, идя к тебе, должна провести хоть полчаса перед зеркалом. Мать, естественно, замечает.
- Лучше приходи нечесаная!
- Артемушка, ну что ты накинулся с порога? И вообще - зачем цапаться?
- Цапаемся потому, что у нас идиотские отношения. Садись, надо серьезно поговорить.
- Не хочу серьезно говорить! Посмотрите-ка, у меня новая кофточка, и всего двенадцать рублей…
- Кончай этот лепет.
Пауза. Кирпичов подыскивает слова, но Варя его опережает:
- Вы с матерью нипочем не уживетесь! А ее не бросишь - совсем старуха…
- Сегодня, кстати, я не собирался делать предложение. Разговор не про то.
- Что-нибудь случилось?
- Да, кое-что этакое.
- Ты так смотришь, будто я виновата…
- "Будто"… Из-за того, что ты - не случайная знакомая, я попал между двух огней. Надо решать, как быть.
- Между двух огней? У тебя другая женщина?!
- Дура. Вот не пойму - ведь любишь меня?
- Люблю.
- И таскаешься к старому бандиту, от которого меня с души воротит!
- Если на то пошло, меня тоже!
- Тогда объясни, что вас связывает?
Варя молчит.
- Нет уж, подпер такой момент, что не отступлюсь! Санатюка на бочку или… чего доброго, Варя, и попрощаемся.
Стиснув руки, она обводит взглядом комнату. Попрощаемся? Уйти отсюда, где Артем - ее позднее счастье? Где стены увешаны ее фотографиями - фас, профиль, три четверти, - Артем так наловчился снимать, что Варя на стенах кажется рекламной красавицей… Нет, расстаться немыслимо! Варя садится в уголок дивана, поджав ноги, и решается:
- Я его помню лет с шести. Отец умер, мама заболела, меня взяли соседи. И вдруг появился дядя Толя - отсидел срок… Он зачастил к нам. Меня звал "дочкой", а маму - "рыжей телкой". Она была малограмотная, работала уборщицей и рвалась обратно в деревню. Дядя Толя запретил… Устраивал скандалы, если видел у меня на пятке дыру. Мама и пикнуть не смела… Фактически он нас содержал.
- А мать соображала, на какие средства?
- В то время - вряд ли. Официально он где-то числился… Через четыре года снова забрали. Это было горе, я все не верила… Но он попал под амнистию, вернулся, клялся, что невиновен, и пошло по-прежнему… до следующего ареста. В этот раз он исчез надолго, но я знала: стоит освободиться, и опять он влезет в нашу жизнь. А у меня уже был Володя. Хороший парень, футболист… Санатюк свалился как снег на голову, и началось страшное. Я, безмозглая, постеснялась сразу рассказать Володе, а Санатюк как-то очень быстро его опутал, заморочил голову и втянул в уголовщину.
- Скотина!
- Я не подозревала, как он хитер. Чувствовала опасность, пробовала бороться - по-своему, по-женски. Пришла к Володе и осталась с ним, чтобы удержать. На третий день утром - милиция… - Она умолкает в слезах.
- Говори до конца.
- Был ребенок, Артем. Прожил ровно семь часов. Санатюк встречал у роддома и плакал - по этому мальчику. Мать тайком снова брала у него деньги. Повадилась в церковь, замаливала грехи раба божия Анатолия. Мне было все равно… Устроилась на работу. Старалась забыть. Но Санатюк вечно маячил на горизонте.
- Да чего он, собственно, добивался?
- Наверно, каждому человеку, даже такому, хочется кого-то любить. Он любил меня. И сейчас любит - как умеет…
Глубоко засунув руки в карманы, смотрит Кирпичов во двор. Там светится окошко ненавистного старого сыча.
- Вопрос как стоял ребром, так и стоит: чем он тебя на поводке держит? Или это жалость?
- Страх, Артем.
- Страх?
- Я боюсь, что он озлобится.
- И что?
- Не знаю… Понимаешь, он не раз меня сватал - за своих. Он и Володю погубил не со зла, даже не думал губить, только сделал своим. А теперь ты…
- Я не нравлюсь главе семьи? - цедит Кирпичов.
- Ты для него перебежчик, вроде предателя. Был там, да переметнулся к честным людям.
- Это я, конечно, подлец… Значит, вот почему нам нельзя жениться. И здесь чертов Сатанюк поперек дороги! Одно к одному.
- Только не связывайся с ним! Он на вид дряхлый и безобидный, но…
- Он не безобидный. Потому придется связываться.
- Артем, ради Бога!
Первая растерянность Бориса Петухова прошла; он успокоился и приободрился. И теперь беседует со Знаменским довольно развязно.
- Отец с перепугу даже наружность не разглядел. Только одно и твердит: "Страшные, ужас какие! Истинные разбойники!"
- Мне он тоже описывал их смутно, - поддакивает Пал Палыч.
- А Сашка даже до майора дослужился? Вот бы не подумал! Бегал такой вихрастый пацанчик, ничего особенного, только надоедный очень был, во все совался. Я даже лупил его, помню.
- По-видимому, это сказалось на нем положительно.
- Да-а, меняются люди, меняются, - охотно посмеивается Борис. - По себе знаю. Вам небось донесли, какой я раньше был оболтус?
- Тем больше чести вам теперь.
- А все Север! Суровая кузница характеров. Кует и перековывает.
- Простите за любопытство, дело прошлое, - вы туда отправились с сознательным намерением перековаться?
- Да нет… честно говоря - подальше от родителей. Все воспитывали. Ну а потом засосало… то есть, хотел сказать, увлекло.
- Ясно, ясно.
Тот, кто знает Пал Палыча, заметил бы, что собеседник ему не по душе, хотя, казалось бы, имеет право на сочувствие. И даже сам Борис по временам чует в интонациях следователя какую-то неопределенность.
- Наверно, думаете - за длинным рублем?
- С точки зрения юридической длина рубля измерению не подлежит, - отшучивается Знаменский. - Да без рубля и не проживешь. А когда набежала возможность, отчего не купить ту же машину?
- Вообще-то, я больше для стариков старался. - Борис откидывается на стуле, нога на ногу и цитирует Томина: - Я рассуждал как? Надо людям на старости лет моральную компенсацию получить. Мало, что ли, они за меня краснели? Так пусть теперь любому скажут: "Вы не верили, что Борис в люди выйдет, а он - нате вам, не хуже прочих". Эх, человек предполагает, а вор располагает. Сколько лет труда…
- Погодите крест ставить. Возьмем воров, вернутся и деньги.
- Да откуда вы их возьмете?
- А откуда мы берем всех, кого задерживаем?
- Не знаю… не верится. Да черт с ними, с деньгами, лишь бы старики поправились.
- Одно другому не помеха. Кстати, вот образец искового заявления. Напишите прямо сейчас.
- И что будет?
- Вас признают гражданским истцом. - Знаменский прячет в глазах огонек любопытства.
- Не обижайтесь, конечно, но все это - туфта.
- Я понимаю, с точки зрения бывалого полярного волка, мы все тут хлипковаты…
- Ну уж, ну уж… - перебивает польщенный Борис, не замечая скрытой иронии. - Полярный волк! Хотя, конечно, хлебнул, чего в столице не хлебают… Может, и правда махануть заявление?
- По закону полагается.
- А если они уже истратили? Накупили какие-нибудь золотые часы, кольца… и упрутся, что вроде не из тех денег?
- Все найденные у них ценности будут изъяты, реализованы и пойдут в возмещение ваших убытков.
- Да?.. Ага… - Он долго читает образец и мнется.
- Что вас смущает?
- Да вот сумма. Я ведь стариков не учитывал, они сами распоряжались. Вдруг навозу для сада достали или еще чего. Надо спросить, сколько истратили. Документ все-таки… цифрами и прописью.
- Хорошо, спросите.
- Тем паче, не к спеху. Надо еще поймать, с кого взыскивать, верно?
- Надеюсь, с вашим приездом это станет легче. Вам, Борис Афанасьевич, известно многое, чего нам не хватает.
- Странные намеки, - хмурится Борис.
- Превратно меня поняли. Я подразумеваю те сведения, которым вы и весу не придаете. Вы ведь знаете жизнь родителей, как никто другой, а для следствия подчас ничтожная деталь важней важного.
- А-а… Нет, за тыщу километров ни черта не видно. Скорей, тетку надо спрашивать.
- С Надеждой Ивановной мы беседовали. И оба удивлялись: от нее зачем-то скрывали все, что касалось ваших финансовых дел и планов.
- Да?.. Ага-а… То-то я звоню, а она чудная… Не знаю, я в их стариковские счеты не вдаюсь, скучная материя… Сейчас я бы пошел, а? - Он уклоняется от пристального взгляда Знаменского. - Обещал как раз к ней, чтоб не обижалась.
- Добро, идите.
- Понадоблюсь - всегда под рукой. До скорого!
Вслед за Петуховым к Знаменскому зашел Томин.
- Слушай, что он все-таки за личность, этот Борис? - встречает его Пал Палыч.
- Более насущных вопросов нет? Следствие успешно закончено, можно предаваться праздному любопытству?
- Ответь по-человечески.
- Был лентяй, был хвастун. Во дворе верховодил, дулся в картишки, хулиганил по мелочи. Часто дрался, но без злобы. И гордо носил кличку "Петух". Все это было лет двадцать назад. Позже он перестал занимать мое воображение. Паша, мы теряем время.
- Он действительно поехал к тетке, как считаешь?
- У тебя на Петухове заскок! Пусть едет, куда хочет! Кирпичова надо раскачивать, Кирпичова! Долго еще он будет отмалчиваться?
- Для его следующего допроса я должен дозреть.
- Ты? Дозреть до признаний Кирпичова?
- Да. Потому что может возникнуть дилемма: то ли ему верить, то ли Петухову.
- Нельзя ли подоходчивей?
- Пока не рискую… Хабаров еще не отбыл?
- А для каких целей нам нынче Хабаров?
- Устрой рандеву, ладно?
Томин пожал плечами, но "рандеву" устроил. И, прощаясь с Пал Палычем, Хабаров говорит, сияя курносым багровым носиком:
- Так мы с вами обыкновенно побалакали, ровно на завалинке. А сперва-то я заробел: чересчур заведение серьезное. И вины за собой не чуешь, а все остерегаешься… Ну, счастливо оставаться!
Проводив его, Знаменский быстро набирает внутренний номер.
- Саша? Мне срочно бы Петухова на пару ласковых. Но чтобы до этого он не встретился с Хабаровым… - Пал Палыч кладет трубку и думает: "Если Бог есть, он мне сей минут пошлет Кирпичова!.. Потому что дилемма теперь разрешена".
Он запирает дверь и устраивает себе блиц-разминку, скинув пиджак и брюки. На десятом приседании звонит городской аппарат. Бог внял: это Кирпичов.