Все, что оставалось Хвату, это удрученно вздохнуть. Когда женщинам врешь, они только глазами хлопают, внимая каждому твоему слову. Если же ты сдуру решишь выложить им правду, они, как правило, считают тебя отъявленным лжецом. Опыт подобного рода у Хвата имелся. Богатый опыт. Разнообразный – дальше некуда.
Его служба в ГРУ была негласной, официально он участия в боевых действиях не принимал, а самой его "горячей точкой", про которую было известно родным, считалась Ялта. Он, Хват, там якобы пузо все лето 89-го грел, а на самом деле пропадал (и чуть не пропал насовсем) в Афгане. Злой выдался год, смертоносный, огнедышащий. Тогда в составе 40-й армии действовало 8 батальонов спецназа, организационно сведенных в две бригады. Одним из подразделений такого батальона командовал лейтенант Хват. Задачи, поставленные перед ним, выглядели предельно ясно: разведка, уничтожение отрядов и лагерей мятежников, минирование караванных троп и маршрутов передвижения боевиков, установка разведывательно-сигнализационной аппаратуры.
Всего-то навсего. Чего же тут сложного? Если записать на листочке по пунктам, то задание может показаться проще пареной репы. Вот только никто Хвату никаких листочков не выдавал. Честно говоря, в том пекле, где он со своим взводом побывал, даже задницу не всегда было чем подтирать, не говоря уж о том, что в любой момент эту самую задницу могло оторвать к чертовой матери, а перевязочных средств не хватало, их почему-то выдавали в ограниченных количествах, словно советские воины были заговоренными и смерть от руки моджахедов им не грозила. Поэтому кровь там лилась обильнее, чем вода. И земля была такая твердая, что могилу хрен выдолбишь. Даже в пропитанной кровью земле. Даже в щедро политой твоими слезами и потом. Даже в изгрызенной твоими зубами.
Вы скажете: спецназовцы не плачут. Я отвечу: не совсем так, дорогие товарищи. Но то, что вы никогда не увидите их слез, так это сущая правда. Потому как хрена с два вы сунетесь в то чертово пекло, где может произойти подобный казус. А ежели сунетесь, то все равно не выживете, чтобы рассказать, отчего и как может заплакать мужик, прошедший огонь и воду.
В 89-м Хват заплакал. Аккурат перед отправкой домой. В тот последний афганский рейд уходили вдесятером. Домой вернулись лишь Хват да записной весельчак и балагур сержант Серега Рукавишников, оставивший полторы ноги на минном поле. Он испустил дух ровно через пять минут после того, как был погружен в вертолет.
"Летим?" – спросил, едва очнувшись. "Летим, – подтвердил Хват. – Скоро дома будем". – "Все там будем", – слабо улыбнулся Рукавишников, и эта была его самая последняя шутка на этом свете. Очень может быть, что в загробном мире его ожидало беззаботное существование, где можно не опасаться, что под тобой в любой момент подпрыгнет противопехотная мина-лягушка. Очень может быть, что там его определили в бессрочный отпуск на кисельных берегах молочной реки. Но Хват этого не знал, а знал он только одно: вот, на его коленях болтается неживая голова боевого товарища, который, даже умирая, нашел в себе силы улыбнуться, а теперь этого товарища нет, есть только его труп, который нужно как можно скорее запаять в цинковый гроб, пока он не разложился под чужим жгучим солнцем. А рядом с Серегой положат не автомат и не фотографию любимой девушки, с которыми он не расставался в Афганистане. Вместе с ним в гробу отправится на родину припрятанная там партия героина или опия, которая сделает очередную тварь еще богаче, еще раскормленнее, еще наглее.
Спору нет: все там будем, рано или поздно.
Одни слишком рано, другие слишком поздно.
Хват вернулся домой дотла выгоревший внутри и дочерна загоревший снаружи. Счастливый бездельник с ухмылкой до ушей.
"Как отдохнул, сынок?" – "Нормально, мам. Все бока на пляже отлежал, а на шашлык так даже глядеть не могу, воротит".
Отчасти это было правдой. Кто видел, во что превращается экипаж бронетранспортера после прямого попадания, тот знает. А кто знает, тот помалкивает. Но всякий раз, когда видит перед собой жареное мясо, невольно вспоминает Афганистан.
Или Анголу. Или Никарагуа, Намибию, Чечню. Мало ли куда могут направить на "военную переподготовку". Мало ли где ты можешь очутиться во время очередной "загранкомандировки".
Ох уж эти командировки… В Баку – в 90-м. В Цхинвали – в 91-м. В Приднестровье – в 92-м. А под занавес – город Грозный года одна тысяча девятьсот девяносто пятого, богом проклятого, диаволом освященного.
Куда ж вы, ангелы?.. Зачем к вороньей стае пристроились? Спешите на небеса, подальше от грешной земли? Что ж, ладно. Мы тут как-нибудь сами разберемся.
Сами.
* * *
Эх, и дров же тогда наломали!.. Эх, и человеческих же судеб искалечили!..
Больше всего трупов и сожженной техники попадалось на подступах к железнодорожному вокзалу. Не чеченских трупов. Наших. Это лежал, по уши в грязи, кровавой коросте и копоти, почти весь личный состав Майкопской бригады, расстрелянной праздничной новогодней ночью с 94-го на 95-й.
"С Новым годом, дорогие россияне. С новым счастьем, понимаешь".
Когда первый батальон выбил "духов" из здания вокзала и выдалась передышка, капитан Хват осторожно снял с себя нательный крестик и надел его на шею умирающему помкомвзвода Пташечкину. Вдруг крестик послужит парню пропуском на небеса, если есть они, небеса, за завесой черного дыма, полощущегося над городом. В Грозном горело все, даже то, что гореть по своей природе не могло… однако горело, полыхало, плавилось. Земля, асфальт, стены домов, вывороченные рельсы, канализационные люки. В клубах дыма чудились предсмертные корчи насквозь грешных и все же невинных душ.
Хват расставался с крестом без сожаления. В этом огненном аду божьи законы все равно не действовали, не могли действовать.
Тогда кто установил их, эти законы?
По чьему хотению, по чьему велению траки бронетехники наматывали на катки кишки тех, кто пришел сюда с такими же православными крестиками, как у тебя? Кто дал добро на то, чтобы под гусеницами своих же танков хрустели черепа русских мальчишек, расплескивая мозги несостоявшихся художников и поэтов, сантехников и милиционеров, алкоголиков, космонавтов, слесарей, токарей, любящих отцов и неверных мужей? Гребаная Чечня, гребаный мир, где то ли человечество утратило веру в бога, то ли он перестал доверять людям. Слишком велико расстояние между небом и землей, по которой шагаешь ты, оскальзываясь на кровавом месиве. Слишком много снов и воспоминаний, с которыми трудно, почти невозможно жить. Но мемуаров ты не напишешь, нет. Все, что тебе было суждено написать, уже написано. В коротеньких посланиях родителям погибших, в похоронках, в актах опознания тел.
Вот что такое подлинные книги судеб.
А все эти литературные исповеди боевых офицеров ГРУ в книжках с пестрыми обложками сочиняются людьми другого сорта. Людьми с богатым воображением, позволяющим им выдавать себя попеременно то за "афганцев", то за "приднестровцев", то за "сербских добровольцев", у которых что ни поле, то обязательно Косово. Эй вы, кутузовы и суворовы! Не перегрызлись еще в своих затхлых террариумах да аквариумах, выясняя, кто из вас круче?
Как ни откроешь книгу "за спецназ", так тут же и наткнешься на очередного накачанного битюга в камуфляже и с экзотической раскраской на лице. Враки. С виду по Хвату и другим мужикам его закваски ни за что не определишь их боевую породу. Вот сидит за кухонным столом средних лет мужчина, нижнюю челюсть вперед не выдвигает, брови к переносице не сводит, мускулами не поигрывает. Жует через силу последний пирожок с капустой, отдувается, и ни одна собака не распознает в нем человека, которому не только убивать приходилось, но и умирать.
Приговаривает:
– Ну сестренка, ну уважила…
– Может, добавки? – встрепенулась Катя.
– Это будет уже перебор. Того и гляди, сам взойду, как на дрожжах. – Хват погладил себя по животу, который всегда оставался у него по-мальчишески плоским.
– Если хочешь, на ужин снова пирожков напеку.
– С капустой?
– Ну да. Они ведь твои любимые.
– Давай как-нибудь в следующий раз. Боюсь, от обжорства меня разнесет так, что до конца дней своих придется торчать на кухне. Превращусь в ходячий пирожок с капустой, что станешь со мной делать?
Представив себе такую картину, Катя разулыбалась.
– Тебе это не грозит, – сказала она, окидывая брата критическим взором. – Ты вон какой у меня: худой, жилистый. Не в коня корм.
– Не в коня, – согласился Хват, тяжело выдвигаясь из-за стола.
– И побрейся наконец, – крикнула ему вслед Катя. – А то ходишь как уголовник, люди от тебя шарахаются…
Неужели? Н-да, похоже на то.
– Верьте мне, люди, – тихо пробормотал Хват, разглядывая свое отражение в зеркале ванной комнаты. И сам же себе ответил: – Рожа у тебя чересчур кривая, братец. С такой рожей среди диких собак динго обитать, а не в обществе цивилизованных граждан, идущих по пути последовательных демократических преобразований общества.
Вздохнул. Провел пальцами по щетине, отозвавшейся на это прикосновение сухим наждачным шорохом. Не Антонио Бандерас и даже не Михаил Боярский в годы молодые с забубенной славой.
Шарахаться от него пока не шарахались, а вот вещи посторожить или за чужим ребенком присмотреть никогда не предлагали. Когда ехал он в общественном транспорте, то свободное место рядом с ним частенько пустовало. Что-то зэковское действительно проглядывало в облике Хвата, особенно если, забывшись, присядет на корточки перекурить. В расслабленной, мирной позе чудилась притворная ленца отдыхающего хищника, готового в любой миг пружинисто распрямиться и показать, на что он способен.
На что именно? Не разберешь. Темная личность. Мутная.
Улыбка – наискось, прическа – никакая, щеки запавшие, глаза желтые, зрачки в них почти в кошачьей манере сужаются и расширяются, реагируя на малейшее изменение света. Плюс к этому несмываемый чужеземный загар, с которым, как подумалось Хвату, он однажды ляжет в могилу.
Что ж, от этого не отвертишься. Лишь бы попозже, да не таким заросшим.
Криво усмехнувшись, он пустил воду погорячее и принялся за бритье.
* * *
Устроившись перед телевизором, Катя бездумно смотрела передачу "Горячие факты", размышляя вовсе не о государственных проблемах, затрагиваемых авторами, а о своих собственных.
Самой главной из них был Миша.
Брат пропадал. Не спивался, нет – он не принадлежал к числу тех мужчин, которые валяются под заборами, маются тяжкими похмельями и загибаются от кондрашки. Его разъедала тоска. Посмотришь ему в глаза и представляешь себе зверя, томящегося в клетке. Наверное, ему нужно было родиться в другое время, в другом месте. Не в стране реформ, не в эпоху всеобщей демократизации и рыночной экономики. Плавать бы ему по далеким морям под черным флагом. Открывать неведомые земли, сражаться за честь прекрасных – и не очень – дам, рубить головы драконам. А он, Миша, последние годы прозябал в Москве, переходя из одной охранной фирмы в другую, встречаясь и расставаясь с чрезмерно горластыми женщинами, заводя шапочные знакомства вместо дружбы… заливая глаза… сыпя прибаутками… отшучиваясь, отмалчиваясь, открещиваясь.
Никому не нужный и одинокий, как костер, разведенный посреди степи непонятно для чего, неизвестно кем. Костер на ветру. Вроде бы светит, вроде бы греет, но для кого? И на сколько его еще хватит?
Из задумчивости Катю вывело магическое словосочетание "Норд-Ост", воздействующее на россиян примерно так же, как на американцев – упоминание Пёрл-Харбора. Как красная тряпка на быка. Правда, погрустневший ведущий сразу оговорился: на этот раз чеченским террористам не удалось провести столь крупномасштабную акцию. Но есть ли гарантии, что подобное не повторится в скором будущем? Нет, ответил себе ведущий, скорбно качнув головой, таких гарантий нет. А почему? А потому что силовые структуры и ведомства, как всегда, реагируют на происки боевиков слишком поздно. Странно, не правда ли? – ведущий позволил себе коротенькую многозначительную улыбку, прежде чем предложил зрителям перенестись на место недавних событий.
На телевизионном экране возник обгоревший вагон с выбитыми стеклами, в котором, как поведал замогильный голос комментатора, погибло шестеро ни в чем не повинных пассажиров.
"Они думали, что власти гарантируют им жизнь. – Голос в динамиках дрогнул. – Но власти смогли обеспечить им лишь места в морге судебной медицины…"
Бегло пройдясь по лицам рыдающих родственников, камера устремилась в небо, настраивая зрителей на возвышенный лад. После чего действие перенеслось на железнодорожное полотно, тянущееся вдоль горного склона.
"Чечня, – торжественно произнес закадровый голос. – На этой сравнительно небольшой территории площадью девятнадцать тысяч квадратных километров вот уже более десяти лет буксует махина российских Вооруженных Сил. Каковы причины столь загадочного феномена? Давайте попытаемся разобраться в этом…"
Одни годами буксуют, другие годами разбираются, и все без толку! Катя уж собиралась переключиться на другой канал, когда передумала, увидев на экране нового персонажа. Внешне он ничем не походил на Катиного брата, но вместе с тем был явно слеплен из того же самого теста, такого черствого, что укусить даже не пробуй: зубы обломаешь.
Этот седой, продубленный солнцем мужчина, одетый в новехонький пятнистый комбинезон, беседовал с невидимым телерепортером, пока оператор давал крупные планы развороченной железнодорожной насыпи, особенно долго задерживаясь на бурых пятнах и кучках обгорелого тряпья. Когда камера уставилась на оплавленную бутылку из-под минеральной воды, репортер, возвысив голос, прокомментировал:
"Пассажиры поезда не ожидали, что такое еще возможно. Полагая, что федеральные войска контролируют территорию республики не на словах, а на деле, они отправились в эту злополучную поездку по маршруту Москва – Гудермес… Для шестерых из них она стала последней".
Телеобъектив выхватил тронутую огнем обложку книги: бритоголовый молодчик в золотом ожерелье небрежно растопырил пальцы, явно рисуясь под многозначительным названием "Отмороженный авторитет". Видимо, оператор усмотрел в этом какую-то только ему понятную символику.
– Скажите, – раздался закадровый голос, – вы, военные, собираетесь как-то реагировать на этот вызов?
Портрет бритоголового сменился изображением седого мужчины в камуфляже.
– Если бандит с ножичком за углом жертву подкарауливает, то разве это вызов? – спросил он. – Это разбой. Бандита нужно изловить, а еще лучше – пристрелить на месте.
– Не слишком ли вы упрощаете чеченскую проблему?
– Нет никакой чеченской проблемы, – сказал военный со скучающим видом. – Ее политики придумали.
– Как же нет, – загорячился корреспондент, скрывающийся за кадром, – как же нет, когда есть? Мы с вами разве не в "горячей точке" находимся? Разве не на этом самом месте вчера совершила дерзкую вылазку банда Беслана Шалиева? Если верить сообщениям Интерфакса…
– А вы не верьте сообщениям Интерфакса. Вы меня лучше послушайте, полковника спецназа Главного разведывательного управления Генштаба России. Когда шалиевские волки тут пассажиров резали, Интерфаксом в округе даже не пахло.
– Хорошо. Тогда объясните мне, почему отряды боевиков растут как грибы после дождя, пока вы, военные, якобы проводите свои контртеррористические акции?
– Ложил я на акции… Нам команда "фас" нужна, – сказал полковник, тоскливо взглянув куда-то вверх, на небо. – Поступила бы такая команда, мы бы их в клочья порвали, террористов сраных. Тоже мне нашли неуловимого Джо – Шамиля Басаева.
– Кто же вам мешает до него добраться? – спросил ехидный голос корреспондента.
– Вы! – рявкнул полковник. – Это ведь вы, журналюги, на каждом углу вопили про нарушения прав человека в маленькой гордой республике. Вот Запад и взял бедненьких чеченцев под свою опеку. Комиссии, наблюдатели, адвокаты…
– А вам, военным, конечно, хотелось бы действовать без оглядки на мировую общественность? Нет уж, хватит. Это из-за таких извергов, как Буданов, чеченский народ относится к русским, как к завоевателям. Вы тут не невинных девочек насилуете и душите. Вы над целой страной надругались. Последствия всем известны.
– Ты кого это с Будановым сравниваешь, щелкопер? – голос полковника сделался неестественно спокойным.
– Имеющий уши, как говорится, да услышит, – запальчиво произнес корреспондент.
– Ах ты…
Стыдливое бибиканье заглушило дальнейшую речь полковника, после чего корреспондент счел необходимым лично обозначиться на экране телевизора. Почему-то уже в студии, а не в обществе грубого спецназовца. Присмотревшейся Кате показалось, что верхняя губа молодого человека имеет нездоровую припухлость, а все его округлое лицо слегка перекошено, отчего левая половина выглядит несколько шире правой.
– Разговор с нашими бравыми вояками, как водится, закончился ничем, – заявил этот лишенный симметрии корреспондент. – Ни на один мой вопрос не пожелавший представиться полковник вразумительных ответов не дал. – Корреспондент провел пальцем по верхней губе и саркастически добавил: – Как видно, любое упоминание о разбойном нападении на пассажирский состав воспринимается нашими доблестными спецназовцами крайне… м-м… болезненно. – Новое машинальное прикосновение к губе. – Мы же, со своей стороны, провели независимое расследование, и, признаться, его результаты нас обескуражили. Слухи о непобедимости так называемого спецназа ГРУ – это лишь миф, который пора развенчать. Вот факты. – Несимметричный молодой человек зашуршал листком бумаги. – При проведении спецопераций на Северном Кавказе с лета 1999 года погибло 926 сотрудников военной разведки России. Об этом заявил агентству РИА "Новости" не кто иной, как глава нашего государства, посетивший в понедельник ГРУ Генштаба Вооруженных Сил. Президент, правда, подчеркнул, что спецназ очень хорошо зарекомендовал себя в Чечне. По его словам, эффективность всех подразделений ГРУ постоянно возрастает, что доказывают проведенные в последнее время операции. Но мы-то с вами способны отличать мух от котлет, не так ли? – Корреспондент то ли улыбнулся, то ли болезненно поморщился. – Количество погибших спецназовцев свидетельствует не об их лихости, а как раз об обратном. Давайте произведем несложный арифметический подсчет…
– Все давно подсчитано, – произнес бесшумно возникший за Катиной спиной Михаил. – Выключи это.
– Что подсчитано? – полюбопытствовала она, послушно утопив зеленую кнопку пульта.
– Количество костей в человеческом организме. Их более двухсот. Будь моя воля, я бы некоторым краснобаям их переломал. Все до одной.
– Сдается мне, господин корреспондент уже подвергся физическому насилию, – усмехнулась Катя. – На месте событий, в Чечне.
– Что могло понадобиться этому жуку в Чечне? – удивился брат.
– Он там с одним полковником спецназа общался, и, похоже, они друг другу не слишком-то понравились. Боюсь, правда, что полковнику тоже досталось. Староват он, чтобы с молодыми бугаями тягаться.
– Спецназовец? – Хват расхохотался. – Ты имеешь в виду спецназовца ГРУ?
Пришел Катин черед удивляться:
– А что, бывают какие-то другие спецназовцы?