- Человека одного! - приблизившись к Попову, возбужденно зашептал майор. - Весьма ценные показания дает!
Он выбежал из кабинета и сей же момент вернулся обратно, пропустив вперед сгорбленного старика.
Показания свидетеля Фотина
- У меня дом рядом с фотографией стоит, через дорогу. Я вечерком на лавочке сижу, народом любуюсь. Днем-то пыльно, а вечером - благодать божья. И вчера сидел. Около девяти, темнеть уж стало, открываются это двери фотографии, выходит оттуда Нина Федоровна. Я с ее мужем-то, Сергеем, еще по заготовкам вместе работал, хорошо обоих знаю. Знал, вернее. Чего это она, думаю, одна, куда Серегу своего девала? И что в темноте делала - минут двадцать, как свет там потушила. Только подумал, глядь: выходит мужчина из дверей. Я сразу его за Серегу не признал: одет модно, костюм серый, рубаха… нет, не помню, какая. Вернее, не разглядел: темно уж было. Закрыла она двери на замок, огляделась кругом, потом парень ее за локоть взял и - пошли по улице. Я аж затрепыхался весь. Ну, думаю, Сергей, открою я тебе глаза! Нинка-то твоя гулевана завела! Да молодого! Ишь, воркуют! Навострился, значит, я. А они пошли. Да не той дорогой, куда она домой с работы обычно ходит, а в другую сторону, к логам. Вот, думаю, неймется людям. Так и ушли.
…Мужчина-то? Нет, не запомнил. Лицо вообще не разглядел: темнеть стало, я уж говорил. Сам темноватый вроде. Нет, не старый. Лет под тридцать. А может, под двадцать, леший их разберет, молодых-то. Не наш, кажись. А может, и наш…
Когда Фотин ушел, Попов укоризненно сказал Галушке:
- А уж хвастали-то! Он даже лица не видел. Вы настоящих свидетелей мне давайте, чтобы, опознать могли!
- Легко сказать, - обиделся начальник райотдела, - полгорода перетрясли, никто ничего не видел, не знает. А может, и видел, да неохота связываться. Мы ищем, работаем.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел Михайлюк. Поставил чемодан, отдышался.
- Могли бы и машину на пристань послать, - загудел он. - Тащись тут через весь город.
- А где ее взять? - вывернулся Галушка. - Одна машина на отдел, другую третий месяц ремонтируют, а конца не видно…
- Меня не интересует! - буркнул Попов. - Давайте машину! И капитана Семакина сюда. Пошли, Василий Трофимыч.
В огороде Макуриных криминалист настроил аппарат и стал совершать "челночный обход", двигаясь от одного края огорода к другому. Шел медленно, осторожно, вслушиваясь в доносящиеся из-под земли шумы. Прошел час, а Михайлюк не обследовал и трети огорода. Попов с Семакиным сидели на траве, привалившись к забору. Хотелось есть. Вдруг Михайлюк остановился и махнул рукой. Следователь и инспектор сорвались с места.
- Фурычит! - пробасил криминалист, тыкая пальцем в землю.
- Копать надо, - веско сказал Попов. - Где лопата?
Лопаты не было. Лопату, найденную вчера в яме, опечатали и отправили на экспертизу. А о другой не подумали.
- Сидите тут, загораете! - презрительно бросил Михайлюк.
Семакин пошел к соседям, принес лопату. Поплевал на ладони, быстро-быстро начал разбрасывать землю. Наконец капитан остановился, поднял с земли проржавевший насквозь обломок топора и, взревев от досады, зашвырнул его далеко за огород. Криминалист сочувственно повздыхал и снова двинулся по огороду.
Еще несколько раз они натыкались на железные обломки, копали землю, ругались. Кончились вспаханные огородные грядки, и Михайлюк стал обследовать заросшие травой обочины, завалины, постепенно приближаясь к дому и огибая его. Семакин с Поповым молча курили и плевались. Надежды уже не было никакой. Когда Михайлюк остановился у дощатой ограды, что смыкалась с бревенчатым строением, и позвал их, они подошли нехотя, вразвалочку. Попов уныло спросил:
- Что, опять зафурычило?
Криминалист сочувственно развел руками.
Начали копать. Выкопали полметра, метр. Семакин вылез из ямы и подозрительно осведомился:
- Слышь, а тебе не блазнит, случаем?
Михайлкж обиделся, включил аппарат, сунул его в яму и сказал:
- Сильно теперь гудит. Копайте, ребята.
Попов влез в яму и ожесточенно вонзил лопату в грунт. Она как-то глухо чавкнула и застряла. Следователь изо всех сил надавил на заступ.
- Не идет, - тихо проговорил он.
Из ямы извлекли изъеденный ржавчиной железный ящичек. Вскрыв его, обнаружили тщательно упакованный в клеенку сверток. Семакин подкинул сверток в руках.
- Тяжелый, черт! Металл какой-то.
- Осторожнее! - прикрикнул Михайлюк. - Вдруг там мина какая? Всех размажет.
Под клеенкой был мешочек матерчатый, в нем - старая, зеленая, распавшаяся от времени на клочки газета. Развернули газету… О!
- Разнообразной формы изделия из металла желтого цвета, - нарочито медленно, пытаясь унять пронизывающую его дрожь, произнес Попов. - Золото!
- Миша! Беги за понятыми! - вдруг спохватился он. - Описывать будем.
Червонцы, кольца, серьги, три зуба - все это было золото, несомненно. Когда после подробного осмотра и описи золотые вещи опечатали, отвезли в город и взвесили, потянуло прилично - почти два килограмма. Ничего себе!
Собрались вечером в кабинете Галушки. Закурили, заспорили. Выслушав всех, Попов подвел итог:
- Золото мы нашли. Теперь ясно кое-что. Во всяком случае, что в огороде искали драгоценный металл. И убийство, вероятнее всего, связано с этим золотом. Вот что ясно. Не ясно самое главное - кто убил? Отсюда - как продолжать следствие? Прошу отвечать. По порядку.
Все притихли. Шептались, скрипели стульями. Потом поднялся Галушка.
- Я так мыслю, - Он весь как-то подтянулся, говорил кратко, внятно. - Тяп-ляп мы тут ничего не сделаем. Нас всех как учили: зачем? когда? где? чем? кто? С тремя вопросами более или менее. А вот - кого? И - кто? - это вопрос особый. Я почему говорю - кого? Что мы знаем о потерпевших? Ясно? С этого, по-моему, и начинать надо.
- Полностью присоединяюсь, - с места кинул Семакин.
- Считаю, - встал Михайлюк, - что можно сделать еще одну привязку - я говорю о газете.
- Мнения дельные, принимаю их. - Попов оглядел присутствующих. - Значит, первое: установление личности Макуриных. Прошу обдумать и завтра утром доложить предложения. Кстати, о золоте. Вы, Василий Трофимыч, - обратился он к Михайлюку, - отвезете его в область со спецконвоем и сдадите под расписку. И газету захватите, я сейчас постановление выпишу.
ГЛАВА III
Утром на совещании Семакин предложил:
- Надо Додона допросить!
- Какого Додона? - не понял Попов.
- А мужика, с которым Макурин в День Победы у уборщицы на крыльце водку пил. Друг его, выходит. Может, знает что.
Через час к Попову привели Славку Додона. Так называлось пухлое, тусклое, безумное от пьянства существо, на все вопросы монотонно бубнящее: че? но? ково? отвяжись! не знаю! никово не знаю! отвяжись!
Попов покачал головой: ну и дружок был у покойника.
Додона отпустили. Виновато сутулящийся в углу Семакин хлопнул себя по колену:
- А ведь он это… в День Победы в клубе, на встрече фронтовиков был, Макурин-то! Участвовал, выходит. Так, может, нам оттуда и начать?
- Откуда?
- Ну, с военкомата, что ли.
- Верно, верно! - оживился Галушка. - Он там на учете должен стоять. Позвоню-ка я. Хотя нет, схожу сам. Вы посидите, я быстро.
Он вернулся через полчаса - красный, запыхавшийся. Вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.
- Вот, значит, так: Макурин Сергей Григорьевич, десятого марта семнадцатого года рождения, уроженец деревни Валёнки Ярославской области, старший лейтенант в отставке. Уволен вчистую в сентябре сорок третьего, в связи с контузией. Награды: орден Красного Знамени, Красной Звезды, медали "За отвагу", "За оборону Москвы"; пятнадцатого ноября сорок третьего принят на учет нашим военкоматом. Работал вначале заготовителем в заготконторе. С тысяча девятьсот пятьдесят шестого года - в фотографии. Женат с тысяча девятьсот пятьдесят третьего.
- Не густо, - протянул Попов, - да, не густо. Надо людей искать. Людей, понимаете?
- Да как же не понимаю? - ответил майор. - Поспрошал я их. Указали мне одного человека, послал за ним. Он как раз в те времена в военкомате работал.
Капитан в отставке Фоминых оказался плотным лысоватым мужчиной с лохматыми бровями над узкими щелочками серых глаз. Попов предложил ему сесть. Тот сел, одну руку положил на стол. Следователь покосился на нее и отвел глаза. Вместо кисти был протез.
- В чем дело, Иван Палыч? - загудел Фоминых, обращаясь к Галушке. - Чего я вам понадобился? Опять протокол на меня за антисанитарию составите, будь она проклята!
- Вас ко мне пригласили, - сказал Попов, - при чем тут санитария, не понимаю.
- Э! Замучили они меня. - Фоминых указал на Галушку. - Я завстоловой работаю, так они палки в колеса общественному питанию вставляют, понимаешь.
- А вы… - заикнулся было Галушка, но под укоризненным взглядом Попова спохватился и умолк.
- Так в чем дело, товарищ? - повернулся Фоминых к следователю. - Слушаю вас.
- Нас интересует личность Макурина Сергея Григорьевича. В те времена, как он здесь появился, вы в военкомате работали, кажется?
Показания свидетеля Фоминых
- Да, знал покойного. И в военкомате тогда работал, точно. В декабре сорок второго я в армии генерала Малиновского комбатом был, Манштейна останавливал. На десятом часу наступления шибануло меня: очухался - везут куда-то. Темно, не видно ни черта. Закричал я тут, а из темноты мне отвечают: чего шумишь? В санбат, в тыл едешь, дура. Глянул я в санбате на руку свою, заплакал. Отрезали мне ее в тот же день. Выписали - к командующему армией, к командующему фронтом поехал! Нет, говорят, не можем мы вас на передовой держать. Махнул я на все поехал в Москву. Неделю из приемных не вылазил. Наконец один генерал направил меня к кадровикам: угомоните, говорит, его ради бога, надоел он мне! Они и угомонили. Езжай, мол, в военкомат, правая рука цела у тебя, служи! Вот и поехал я сюда, на Урал, хоть родом из Сибири. В апреле сорок третьего приступил к обязанностям. И вот в ноябре того же года приходит к нам в военкомат мужчина - белый, худенький такой, - тоже, как и я, старший лейтенант. Подходит ко мне: "Слышь, земляк, как бы тут на учет определиться?" Документы ваши, - говорю. Дает он мне документы, поглядел я их. Макурин, значит, родом ярославский, контузия в июле под Курском, и уволен вчистую. Ну, друже, - говорю, - по тебе и не скажешь, что контузию перенес. Усмехнулся он: "Мало ли что! У меня и в башке, и внутри все стреляет! Еле на ногах держусь". А чего к нам надумал? - спрашиваю. "Да что! - говорит. - Куда мне теперь, инвалиду". Сам морщится, кривится. Ладно тебе! - толкую ему. - Расхныкался тут! Не ты один такой. Вся страна кровью обливается. Постой здесь. Сейчас я военкому насчет тебя шепну. Мужик ты, видать, боевой - два ордена, медали, - он у нас таких любит. И верно. Поговорил я с нашим капитаном, тот документы посмотрел, ну, мол, мы таким людям всегда рады. Давайте определяйтесь. Образование у вас среднее, может, в школу подадитесь? Учителей не хватает, а с ребятней и горе быстрей забывается. Отказался. Служили, говорю, со мной ярославские мужики - так не больно ты на них говорком похож! Внимательно так он на меня вдруг поглядел. "Да, - говорит, - полк у нас почти сплошь уральский был, стал с ними общий язык находить да по-ихнему и заговорил". Запомнился он мне чем-то, сам не знаю. Встал у нас на учет, паспорт ему в милиции выдали и устроился в заготконтору, по району ездить, заготовки производить. Так после того толком его и не видел. Проверка у нас в районе слабая была тогда - старый особист правдами-неправдами на фронт удрал, прислали на его место какого-то летчика из госпиталя. Пришел он как-то, расспросил, кто да что, да с тем и ушел. Нерасторопный в этом деле мужик был. А меня в сорок шестом демобилизовали в звании капитана. Работать пошел, вот до сих пор тружусь. Женился, дом построил, живу потихоньку, и в Сибирь не тянет…
- Подведем итоги, - сказал Попов на вечернем совещании, оглядев всех присутствующих. - Что мы имеем? В ноябре тысяча девятьсот сорок третьего года в военкомат является Макурин - фронтовик, кавалер двух орденов. Уроженец Ярославской области. Работает заготовителем. Женится, судя по штампу в паспорте, на Мамаевой Нине Федоровне. Живут. И вот третьего июня сего года в фотографию приходит некий мужчина в сером костюме. Около девяти часов он выходит из фотографии вместе с Ниной Федоровной, и они логами идут к дому Макуриных. Сергей Григорьевич, я понимаю, в это время уже мертв. Как развертываются события в доме, тоже не ясно. Налицо три факта: труп Макуриной в ограде, убитой, кстати, очень умело, две ямы на огороде, и, наконец, золотые вещи, найденные под углом дома. Я сказал все. Кто скажет больше?
- Преступник, - сказал Семакин. - Он больше скажет. Если его найти, конечно.
- Прекратите острить, капитан! Дело говорите!
- Если по делу, - инспектор поглядел Попову в глаза, - пора нам, Юрий Николаевич, домой возвращаться.
- Что за шутки?! - рассвирепел Попов.
- А я не шучу. - Семакин говорил тихо, чуть-чуть раскачиваясь на стуле. - С этого города мы, я считаю, все взяли. Что не взяли, Иван Палыч доберет. - Он кивнул на Галушку. - Что толку крохи вылизывать? Сейчас надо покрупнее пласт подрезать. В Ярославской области теперь концы искать надо. Не может быть, чтобы там людей не осталось, которые его знали. Все равно есть! Махну-ка я туда, пожалуй!
- Ну, ладно, - ответил Попов…
ГЛАВА IV
Начальник отдела милиции в районе, куда приехал Семакин, - молодой щеголеватый капитан, - стоял перед ним и устало повторял:
- Да нет у нас такой деревни. Нет, понимаете?
- Да как же нет? - недоумевал Семакин. - У меня паспорт есть, в нем написано. - И он протягивал паспорт Макурина.
- А я говорю - нету Валёнок. Зелёнки - есть, а Валёнок - тю-тю, это уж извините.
- Не может такого быть. В паспорте ясно написано. Может, была, да ликвидировалась как-нибудь, - снова бубнил Семакин.
Наконец начальник райотдела не выдержал, лицо покрылось пятнами, он вышел на середину кабинета и сказал:
- Посмотрите на меня внимательно.
Семакин посмотрел.
- А теперь скажите, похож я на идиота или нет?
- Нет. Не похож, - искренне ответил инспектор.
- Еще вопросы есть?
- Нет у меня больше вопросов. - Семакин поплелся к двери.
В гостинице он лег на койку, прижался горячей щекой к свежей прохладной наволочке. "Эх, Миша. Не фартит тебе, друг-товарищ. Надо же, приехал в деревню, а ее, оказывается, и в помине нет! Да, потратили вы, капитан Семакин, государственные денежки ни за что ни про что, никакого толку от вашей командировки. Да и этот тоже хорош! - вдруг разозлился Семакин на начальника отдела, - заладил свое: Зелёнки да Зелёнки! Нужны они мне. Хотя…"
Семакин вскочил с койки, вынул из портфеля чистый лист бумаги, и, усевшись за стол, написал: "Зелёнки". Приписал к букве "З" палочку. Получилось "Велёнки". Тогда он осторожно пририсовал палочку к "е". Оставалась только петля. Капитан долго осторожно подчищал ее бритвочкой, затем отодвинул лист на середину стола. Вот оно что! Ловко, ничего не скажешь. И быстро. Раз-раз - и нет уже на свете уроженца Зелёнок, ищи его свищи, хоть во всесоюзный розыск подавай.
Инспектор попрыгал по комнате: "Пам-пам-пам, однако вы неглупы, капитан Семакин, пора бы вам и майором быть!" Затем пошел на автобусную станцию - узнавать расписание маршрута до Зелёнок. А утром сел в глубокое кресло автобуса и полетел по чистому, умытому ночными дождями шоссе.
Капитан Семакин считался неплохим оперативником. Когда в 1960 году весь их выпуск молодых лейтенантов - вчерашних курсантов общевойскового училища - был демобилизован, Миша Семакин горевал искренне. Он любил строгие армейские порядки, немудреную, но справедливую дисциплину, регламентированную до мелочей, и, беспрекословно принимая этот уклад, сам был человеком аккуратным и добросовестным. Товарищи иногда звали его педантом, но это было неправдой. Это был тот уровень точности и размеренности, который свидетельствует не только о внешней, но и о постоянной внутренней собранности. Молодой лейтенант запаса Семакин не мыслил себя вне армии, поэтому вынужденную разлуку с ней переживал тяжело.
После демобилизации он приехал на Урал, в город, где в детдоме прошло его трудное военное и послевоенное детство, четыре голодных года в нефтяном техникуме… Куда? Куда теперь? Однажды он встретил случайно в кафе бывшего своего однокурсника, Саньку Журавля, и удивился, когда тот сказал, что работает в милиции, оперуполномоченным БХСС. Посмеялся, когда тот предложил ему работать у них в отделе. С легкой душой расстался с Санькой, думая, что сразу же забудет об этом разговоре.
Но Семакин ошибся. Через два дня он сам пришел в управление милиции. В БХСС мест не было, ему предложили пойти в уголовный розыск.
Семакин стал работать оперуполномоченным угрозыска в одном из городских райотделов. В работу втянулся быстро и через год просто не представлял другой жизни. Первые успехи (то кражонку раскрыл, то грабеж) были замечены, как и упорство и старательность молодого оперативника. Его взяли в штат управления. С той поры прошло ни много ни мало четырнадцать лет. Продвинулся Семакин и по служебной лестнице, правда, не очень далеко - до капитана. Женился на худенькой смешливой девчушке. Жена работала в ателье и считалась хорошей портнихой. Жили они мирно и ладно. Только вот детей не было. Жена сильно переживала, каждый год ездила лечиться, но… Семакин, как мог, успокаивал ее.
- Да не реви! - говорил он. - Какие дети при моей-то работе? Когда я за ними по садикам ходить буду?
Жена поднимала на него глаза и опять начинала плакать. Семакин терялся и сердился.
В отделе уголовного розыска управления Семакин ничем не выделялся. Начальник отдела, моложавый полковник, говорил иногда:
- Нет у вас, Семакин, этого, как бы выразиться, полета! Или фантазии, точнее. Ну, прием какой-нибудь интересный, мысль там оригинальная. Все копошитесь, копошитесь втихомолку.
- А к чему он мне, полет-то? - обижался Семакин. - Я ведь не писатель. Мое дело - факты. А с фантазией и зарваться можно!
Начальник не сердился на него, а роста не давал. Так и дохаживал Семакин второй срок в капитанах. Он уже примирился с этим, но иногда все-таки было обидно.
Дорога до Зелёнок заняла два часа. Семакин вышел из автобуса, размялся и направился в сельсовет. Пожилая председательша, узнав, что капитан из милиции разыскивает родственников Сергея Григорьевича Макурина, покачала головой:
- Сама я вам ничего не скажу. Мы уже после войны в эту деревню приехали, когда мужа механиком сюда направили. А Макуриных у нас - треть деревни. Вам, наверно, к Анне Прохоровне надо: у нее сын где-то на войне затерялся, я слыхала.