Для "тугих кошельков", приезжающих сюда со всего мира на лечение, это было "государство в государстве" - личные пляжи, доставка обедов на дом, автомашины в аренду, международные телефоны, прекрасный сервис, а обслуга ходила едва ли не на цыпочках. Оказывается, были тут даже бассейны в личных номерах.
На следующий после приезда день Миша-островитянин и адвокат выехали встречать важного босса, который направлялся сюда из Иерусалима. Адвокат строго наказал мне, как маленькому дитяти: "С территории городка не отлучаться ни под каким предлогом, знакомств ни с мужчинами, ни с женщинами не заводить, в разговоры ни с кем не вступать, имен и фамилий не называть".
Откровенно говоря, я был чрезвычайно рад приятной передышке. Любая лавина - и та время от времени останавливается.
Казалось, наступило время, о котором я мечтал всю жизнь. Попал в райские кущи, где можно было расслабиться, отрешиться от тревог и подозрений, но, оказывается, моя бедная голова все еще находилась в плену неразрешимых догадок. Да и как можно было наслаждаться жизнью, если сам понимал: вновь, в который раз, угодил из огня да в полымя.
Все же я решил воспользоваться свободным временем, чтобы четко сориентироваться в создавшейся ситуации. Ладно, с Васей-греком все было ясно, хотя отыскать в бурном российском море его фамильный алмаз будет едва ли возможно, а эти… Миша и адвокат… Кто они на самом деле? И зачем я понадобился, в Израиле всей этой кодле?
И еще меня тревожила мысль: почему хитроумнейшие "авторитеты", нажившие капиталы в России, проживающие беззаботно на Кипре, связанные с таинственной "евросемьей" и русской мафией так охотно и спокойно плюнули на мой совсем не золотой крючок, а на простейший самодур, столь легкомысленно поведали мне то, что знать человеку, приехавшему из России, явно не положено? Хотя… если спокойно разобраться, для этой исповеди имелись весомые причины - меня рекомендовал лично господин Василаке. Этот человек был для Миши и адвоката завораживающим, почти священным. И еще. По большому счету, адвокат особых секретов и не раскрывал. В наши дни в криминальной прессе можно вычитать более любопытные детали и сюжеты. Да, но как я упустил главное: если в моем мозгу и правда сидит эдакий коварный зомби, то… чего им меня опасаться? Я полностью в их власти, и достаточно одного сигнала, и я…полетел в космические дали.
И Миша, и адвокат - люди тертые, хотя и молодые. Они не желторотые юнцы, которых прельстила воровская романтика. И если они хотят что-то предложить мне, то просто обязаны доверять. Не стали бы дельцы тащить меня за здорово живешь сюда, на Мертвое море.
Нет, что там ни говорите, умеют устраиваться деловые люди! Что за чудо это Мертвое море!
Я и не заметил, как подкрался вечер. И вокруг коттеджей разом вспыхнули гирлянды разноцветных китайских фонариков, придав окружающему пейзажу экзотический вид. Я решил побродить по берегу, и со стороны моря полюбоваться на коттеджи, построенные в европейском, азиатском и африканском стилях, но меня позвал Миша-островитянин.
- Куда собрался, товарищ писатель?
- От скуки хотел побродить по берегу.
- Идем! Наш израильский гость хочет тебя видеть Учти, сей марамойца - компаньон и друг самого Василаке, прежде чем отвечать, думай., крепко думай, а то у тебя мы замечаем еще свежи следы фронтовых контузий, время что ли тебе не берет. Вдруг ни с того, ни с сего как выкинешь дуру, хоть стой, хоть падай.
Я плюнул с досады на золотой песок пляжа. Опять двадцать пять, непонятные ситуации возникают вокруг меня непрерывно, будто я пуп земли.: И тотчас вспомнил израильского капитана, там, еа море, он упоминал о предстоящей встрече с блювштеном, которым очень интересуются ь России и на Краине.
Израильский гость - широкоплечий мужчина лет сорока в легкой курточке и темных очках, уже шел ко мне навстречу, широко улыбаясь, как давнему другу.
Я давно слышал, что на Западе считается хорошим тоном улыбаться первому встречному, но тут, на Мертвом море, где каждый гость держится особняком, хотя…в мире ничего случайно по большому счету не бывает, А если этого горбоносого привезли специально рад встречи со мной, держи, Банатурский, ухо востро.
- Ну, здорово, земляк! - весело проговорил приезжий, неожиданно привлек меня сильными руками к себе, трижды, по-русски расцеловал в обе щеки. Я смущенно заморгал ресницами, абсолютно ничего не понимая, - загадки продолжались, еще не познакомились и вдруг эдакие телячьи нежности.
- Здравствуйте! - вежливо ответствовал я. - Вы-то сами, из Иерусалима? - Ох, уж этот мой язычок. Вечно он вредит моей персоне. Я успел заметить огромный кулак, который мне показывал из-за спины гостя Миша-островитянин.
- Брось заводить русскую антимонию: кто, откуда, с какой стати. Ты приехал из России? И этого лично мне вполне достаточно, а тем более из города Старососненска.
- Это абсолютно точно, - я решительно прикусил язык. - металлургов Старососненск, он недалеко от Воронежа, - подхватил гость и широко заулыбался ослепительной голливудской улыбкой. - Бывал там однажды, Разве мы не земляки? - Он дружески подтолкнул меня с такой силой, что я едва устоял на ногах.
- Рука у вас, земляк, довольно тяжелая! - признался я и заулыбался. Все в этом грузном и веселом человеке стало импонировать мне. Денежный, видать, мешок, а прост, как правда.
- Легкая рука бывает только у карманников! - Гость заразительно захохотал. По всему было видно, что он процветает в жизни. - Ты не представляешь, как я рад тебя видеть. Особенно приятно, что ты из Старососненска. Ты не еврей? Нет. Жаль, ну ничего, сойдет. Одно время все российские евреи скрывали национальность, боясь последствий, а теперь… нашу национальность продают в Москве за доллары. Как здорово поет Розенбаум: "Нету времени, нету времени, повстречаться с друзьями евреями".
Историю матери - Я никак не мог понять причину столь бурной радости израильского гостя. - А вы не могли принять меня за кого-то другого?
- Слушай, Банатурский! Перестань "выкать"! У нас все люди - браться, а родня называет друг друга на "ты". Извини, но ты больно недогадлив для писателя.
- Возможно, но… - Я развел руками. Миша-островитянин и адвокат стояли рядом и едва сдерживались от смеха, видимо, они-то хорошо знали характер гостя.
- Блювштейн - моя фамилия. Блюв-штейн! Неужели она ни о чем тебе не говорит? Странно, очень даже странно. Если вы действительно настоящий писатель, да еще и криминальный, то должны были бы знать мать всех российских воров. Ну, напрягите мозговые извилины. Одесса-мама! Большая Арнаутская. Известная на весь воровской мир Сонька Золотая Ручка!
- О, господи! - Я с досады хлопнул себя ладонью по лбу. Ведь и впрямь Софья Блювштейн. Как я мог запамятовать про этакую знаменитость? Это же она на процессе в ее честь, выслушав защитительную речь знаменитого адвоката Плевако, прослезилась и, подозвав столичную знаменитость, сказала: "Благодарю вас, адвокат. Жаль, что в таком положении ничем более существенным отплатить вам за речь не смогу. Примите хотя бы этот скромный презент!" - И подала ошарашенному адвокату его же собственные золотые часы с браслетом, которые во время разговора успела снять с его руки. - Мне действительно, очень стыдно!
- С чего бы это тебе стыдиться? - несколько удивился Блювштейн. - Ты же не фараон?
- Я издал большой роман о сахалинской каторге, одним из героев которого и была ваша дальняя прародительница. Вы, случайно, роман не читали? Он был переведен на несколько языков. и назывался "соколиные ратники".
- Не доводилось, - Блювштейн разулыбался еще больше, - я чаще читаю чековые книжки да меню в ресторане! А, что, правда, Золотая Ручка была столь легендарна? Пару примерчиков можно услышать?
- С удовольствием. - Я понял: Блювштейн, как и многие одесские "верхушечники" схватывал обрывки романтических историй из пошлого уголовного мира Одессы: про Мишку-япончика, про Беню Крика… А тут еще они оказались однофамильцами с известной воровкой всех времен и народов. - Сонька трижды пыталась сбежать с каторги, - с воодушевлением заговорил я, понимая, что буду собирать сливки в глазах богатого израильского гостя, - последний раз она рванула на материк через пролив в форме солдата охранной команды, но… льдина перевернулась и беглецов схватили. Соньку заковали в кандалы, в "бубенчики", как называли их арестанты…
- В своем романе ты, наверное, подали мою прародительницу, как нарушительницу устоев, как злодейку? - Блювштейн перебил меня бесцеремонно, как все, что он делал.
- Книжки, Сеня, нам с тобой читать надобно! - философски изрек Миша-островитянин, - пойдем лучше расслабимся.
- Согласен! - поднял вверх обе руки Блювштейн. - От разговоров про книги у меня ломит затылок.
- Послушайте, последний вопрос, - остановил я гостя из Израиля, - это правда, что вы ее родственник? Если так, то… литературные критики сойдут с ума от зависти.
- Послушай, писатель, не морочь мне голову! Пусть все критики едят свою манную кашу! Ша! А ты не требуй с меня автобиографию на шестнадцати страницах! Слышишь, Банатурский!
- Просто я подумал, что…
- Ты не в полицейской стране, а в Израиле, а тут писать автобиографии не принято. Хочешь, считай себя внуком английской королевы, хочешь, даже объяви себя Сарой Бернар или главой рода Капуров! - Блювштейн явно подражал местечковым евреям из анекдотов, дурачил меня и потешался сам над собой.
- Итак, в каких родственных отношениях были ваши прадеды с "Золотой Ручкой"? - Я решил снова подыграть Блювштейну, точно подметил лучший ключик к этому человеку - юмор. Однако, как показали дальнейшие события, мне еще предстояло открыть у Блювштейна десятки лиц.
- Слушай, Банатурский, ты чего морочишь мне голову? Если я-таки из города Одессы, если я-таки Семен Блювштейн, то почему я не могу быть прямым родственником знаменитой Соньки? У нее были "золотые" ручки, у меня тоже - "золотые" ручки.
- Убедительно! - согласился я, в какой-то момент почувствовал: пустопорожняя болтовня с загадочным евреем начала надоедать. Да и аппетит не на шутку разыгрался на свежем воздухе.
- Приятно, когда тебя хорошо понимают! - Блювштейн крутанулся на каблуке, подмигнув адвокату. - Слушайте сюда! Если кто-нибудь из вас возразит, что сегодня удачный денек, я набью ему рога на лбу. Возражающих нет?
- День явно удачный! - поддакнул Миша-островитянин. - Подписали договор о новых намерениях.
- И я встретил-таки родича из СССР! Надеюсь, мы будем друзьями и, возможно, компаньонами в будущем. Разве это не повод крепко выпить?
- Я - за! - раньше всех согласился я - старый пьяница.
- Нет возражений! - явно обрадовался и Миша-островитянин. Он был не больно-то крепок по части юмора, но выпить явно любил.
- Есть третий повод, - продолжал, улыбаясь, Миша, - мы с тобой, Сеня, не выпивали уже четыре месяца.
"Сеня! Сеня! Семен!" - как автомат повторил я про себя. Наверное, имя было единственно правильным из всего рассказанным господином Блювштейном. Может, имечко это в будущем пригодится. Хотя… Зачем он мне? Век бы таких друзей не видеть. Я не мог бы и на грош поручиться, что сумею благополучно выбраться из этих, благополучных, на первый взгляд, краев. Однако профессиональная привычка выделять из потока ничего не значащих фраз и разговоров отдельные детали, имена, приметы, меткие слова сработала и на этот раз. - Так и запишем, - мысленно приказал я себе. - Семен Блювштейн - израильский гость. Кажется, пахан над моими знакомыми. Они ему в рот смотрят…"
Нам накрыли столы прямо на воздухе. Звенели цикады или какие-то сладкоголосые птицы. Где-то в стороне, чтобы не мешать отдыхающим, мелодично и чуточку печально пела скрипка.
Мы дружно принялись за еду. В ресторанчике заказали мелочь: салаты, "Московскую водку", напитки, настоянные на целебных травах. Еврейские домашние блюда Блювштейн привез с собой. Их быстро и легко разогрели.
- Нет того наслаждения, когда употребляешь казенную еду! - пояснил мне израильский гость, разделывая фаршированную щуку. Мы пили водку, закусывали сначала маслинами и оливками, острой зеленью, потом перешли и на горячее - пряное мясо, щуку, а чуть позже "баранье седло".
- Поначалу, как обычно, шел ленивый разговор обо всем и ни о чем - о погоде, о последних ценах на египетском рынке, вспомнили о винном фестивале, на который нам предстояло успеть. Больше всех говорил Блювштейн, а Миша-островитянин и адвокат, словно сговорившись, помалкивали, изредка вставляя пару фраз. Мне показалось, они давали возможность Блювштейну присмотреться ко мне, прикинуть, стоит ли иметь со мной дело. Не нужно было быть дальновидным человеком, чтобы понять: Блювштейн - крупная шишка, шутовская маска была, видимо, необходима для маскировки. Так было удобно "раскалывать клиента" вроде меня. "Волк! Явный волк в овечьей шкуре! - твердо решил я. - Будем ждать дальнейших откровений".
И гость не заставил себя долго ждать. Крепко выпив, хорошо закусив, Блювштейн зачем-то положил в чистую салфетку здоровенный кусок фаршированной щуки, оставшейся от ужина, сунул в карман, чем несказанно удивил меня. Наконец, промокнув губы салфеткой, отодвинул тарелки, обратился ко мне:
- Послушайте, писатель, вы, кажется, тот человек, за которого себя выдаете! Это странно в наши дни, но это так. Вы - редкость.
Я пожал плечами. Бояться было пока нечего. Да, я - писатель Банатурский, приехал по приглашению на Кипр. Все правильно.
- Я люблю рисковать, но, заметьте, очень не люблю проигрывать. Прошу подумать над тем, что я сказал.
Мне захотелось закрыть глаза и расслабиться. В который раз, на собственной шкуре, убедился я в библейской мудрости: "Пути Господни неисповедимы". Абсолютно ничего нельзя загадывать вперед не только на год, но и на минуту. Наша жизнь состоит не только из души и тела, но также из взлетов и падений, неожиданностей и сюрпризов. И еще я подумал о бесполезном своем литературном труде. Не один десяток лет по крупицам собирал материалы для своих книг, порой "высасывал сюжеты из пальца", фантазировал, анализировал, придумывал. И… казалось, выдохся. Подумывал о том, что пора заканчивать литературный труд. И вдруг Великий Некто легко взял меня за шиворот приподнял над грешной землей, как котенка, швырнул в самую гущу событий, в скопище криминальных деятелей, связанных с огромным невидимым фронтом. И глазам моим начала открываться картина "третьего мира", как говорят о себе преступные сообщества. Мало того, меня из "американского наблюдателя" решили сделать участником закулисных торгов. Сам писал в книгах: "Новичку дают в руки пистолет и приказывают выстрелить в уже убитого человека. Зачем? Чтобы запятнать себя кровью".
Все это было страшно, противно, но и… заманчиво. Я еще толком не знал, как поступлю в будущем со своим "кипро-израильским багажом", не знал, каким боком выйдут из меня все эти адвокаты, Блювштейны, Миши и Василаке. Но… время не останавливается. Посему самое разумное положиться на русское авось: все, что ни делается, либо от бога, либо от дьявола. А может, на излете жизни судьба и Всевышний уготовили мне последний дар? И нечего размышлять об опасности, о смерти. Ведь это такая штука, что достанет тебя раньше или позже, молодого или старого.
- Слушай, земляк, - неожиданного спросил меня Блювштейн, - у тебя какой автомобиль?
- Двухколесный! Я серьезно говорю. Труд у меня сидячий, геморройный, и мое средство передвижения помогает избегать профессиональной болезни.
- Велосипед, что ли? - запоздало догадался Миша-островитянин, чем вызвал откровенные улыбки на лицах Блювштейна и адвоката.
- И правильно! Разумно! - Блювштейн, словно юла крутанулся на каблуке. - Велосипед - здорово! Тренируются абсолютно все мышцы, но… нужно не только физическое совершенство: каждый порядочный, уважающий себя и других человек, тем более - писатель, тем более, знакомый с такими "крутыми" ребятами, как мы, обязан иметь хорошие современные "колеса". Для передвижения, для форса, наконец, для куража. Кстати, Банатурский, сколько в ваших старососненских "палестинах" стоит сейчас приличное импортное авто?
- Приличное? Точно не скажу, но, наверное, "лимонов" сорок! - наобум ответил я, ибо никогда ценами на автомобили не интересовался, у меня и без авто финансы постоянно "пели романсы". Однако я насторожился: "Зачем Блювштейн спрашивает меня об этом?" Наверняка меня вновь будут "покупать", в который раз! Оказывается, я еще что-то стою. "Тише, тише, друг, - успокоил я себя. - Не нужно погонять коней без нужды".
- Сорок "лимонов"! - откровенно изумился Блювштейн. - Вы слышите, компаньоны? Шкуру дерут спекулянты с бедных россиян! В пересчете на доллары по курсу, это… - Блювштейн мигом определил настоящую цену. - У нас, выходит, можно купить "колеса" раза в два дешевле.
- К чему мелочиться? - вставил адвокат. - Главное, уметь держать "лицо".
- Ты, как всегда, прав! - Блювштейн вынул из кармана пиджака кожаный бумажник, достал чековую книжку, что-то написал на листке, оторвал, протянул мне. - Примите, уважаемый, мой скромный аванс, получите вторую половину и купите себе, наконец, автомашину.
- Аванс? - Чего-чего, а этого я никак не ожидал. - Извините, но обычно в долг я не беру. И просто так тоже денег не принимаю.
- Вы слышали, парни? - Блювштейн впервые глянул на меня серьезно. - Ответ, достойный крупного писателя, человека, которого в России издавна называют "инженером человеческих душ". Гордость! Великое чувство, но… эти деньги - не подачка, это скромная дань вашему литературному таланту. Помните, в Библии: делись с ближним, и с вами поделятся. - Блювштейн ловко подцепил вилкой скользкую оливку, но в рот класть не спешил. - Вы когда-нибудь держали в руках чек на крупную сумму?
- Каждый день держу… В булочной, в гастрономе.
- Браво! С вами не соскучишься! - Блювштейн отложил вилку. - Давайте серьезно. Я и мои друзья считают: вам, нашему гостю, обязательно нужно купить приличное, но не бросающееся в глаза авто.
- Очень вам признателен, но… в рождественские подарки что-то слабо верю. В доброго дядюшку из-за океана тоже. Деньги платят за товар, либо за услуги, а я…
- Умный мужик, а! - восхищенно произнес Блювштейн.
- Хорош крутить! - неожиданно грубовато оборвал Блювштейна Миша-островитянин. - Объясни, за что платишь.
- А кто сказал, что я намеревался это объяснить? - притворно всплеснул руками Блювштейн. - Деньги незаработанные - это не деньги, а крохи. - Гость придвинулся ко мне вплотную. - Итак, вы имеете честь проживать в городе металлургов Старососненске?
- Так точно.
- Людей знаете?
- Столько лет прожито, как не знать. - Сейчас начнет разматываться еще один клубочек. Но… Блювштейн резко оборвал разговор:
- Вам колоссально повезло, писатель, но крупные дела с налета не делаются. Любую сделку нужно нутром почувствовать, завтра на свежую голову все и обмозгуем. У вас усталый вид, идите погуляйте по набережной, полюбуйтесь на закат, до завтра! - Блювштейн протянул мне руку, я с силой пожал ее и вдруг почувствовал: моя рука словно прикипела к его ладони. Почувствовав два сильных толчка в голову, я невольно прикрыл глаза, опустился на стул. Меня начала бить мелкая дрожь.
- Вам плохо? Перегрелись на солнце? - продолжал тормошить меня Блювштейн.
- Пули! Пули! - забормотал я, отчетливо видя, как трассирующие пули красными пунктирами свистят над нашими головами, ударяются о камни, кто-то падает.