- Писатель, вы меня разыгрываете? - Блювштейн всерьез обеспокоился, - отдайте же мою руку! Эй, Миша, сбегай за доктором!
- Не нужно доктора, - я с трудом открыл глаза, не в силах унять дрожь, - ничего не нужно делать. - Взглянул на Блювштейна. - Скажите, вы будете возвращаться домой на автомашине?
- Естественно! Тут ехать-то всего ничего. А чего это вы так побледнели? - не удержался, укорил адвоката и Мишу. - Больного психа привезли, ему лечиться нужно.
- На вас, Семен, будет какое то нападение, - тихо сказал я Блювштейну, не узнавая собственного голоса. Откуда опать эта напасть-: предчувствия, предупреждения, свыше, ума не приложу, но почувствовал, значит прпедупрежден.
- Перестаньте морочить мне голову! - отмахнулся Блювштейн. - Вы же писатель, а не артист погорелого театра!
- Люди, закутанные в тряпье, с автоматами, попытаются убить нас или вас, советую земляк перенести либо день отъезда, либо выбрать другой маршрут.
- Бред собачий! - Блювштейн махнул рукой. - Идите прочь! Еще не родился человек, который запугал бы Блювштейна. А ваши предсказания - удел психопатов, лечитесь, пока есть возможность, на Мертвом море!
- Мое дело предупредить! - Я, слегка покачиваясь, направился к своему коттеджу. В домике, где меня поселили, было очень душно. Противомоскитные сетки плотно прикрывали окна и дверь. Чтобы унять головную боль, я принял пару таблеток американского аспирина и лег на кровать, стал вспоминать о своих новых ощущениях. Прежние видения накатывались внезапно, но безо всякого контакта с человеком, которого ждет неприятность. И дрожи не бывало, правда, голова после приступов сильно болела. Такие ощущения возникли и у меня, что бы ло стрнно6 головная боль после столь прекрасного вина.
Вскоре, не дав мне заснуть, снова появился Блювштейн. Был он неузнаваем, присел на край кровати, как заправская сиделка, поправил одеяло, в глазах его было если не сострадание, то интерес.
- Как самочувствие?
- Прихожу в норму, - вяло ответил я, дивясь перемене собеседника.
- И часто это у вас бывает?
- Случается.
- Процент вероятности ваших прогнозов?
- Попадете под обстрел, тогда оцените, я не ошибаюсь! - Я вспомнил услышанную где-то недавно фразу: "Мафию победить невозможно, ее можно только возглавить". Наверное, Блювштейн и есть один из главарей этой самой мафии. однако когда против тебя люди с автоматами, а головах у них нет ничего кроме фанатичной ненавистикак поступать. Это как в заеженной погорке: "против лома нет приема. Окромя второго лома".
- Слушайте, Банатурский, так вы - неоценимый человек! Прогнозы - самый выгодный бизнес. Ладно, ладно, об этом потом. Вы в состоянии говорить о делах?
- Пожалуй, смогу. - Я сел на кровати.
- Меня не интересуют досье, на ваших жалких зверобоев, помешались, поставив не на ту карту. - начал Блювштейн, - мои интересы покруче. Признаюсь, мне принадлежат контрольные пакеты акций трех крупных металлургических комбинатов в России. Удивлены? Есть крупный интерес и в вашем городе.
- Комбинат? - Я вспомнил, сколько в Старососненске ходило слухов о неком мультимиллиардере, живущем то ли в Америке, то ли в Израиле. И вот он передо мной. И еще, кажется, у нас фигурирует иная фамилия, не Блювштейн.
- Милый вы мой! - без тени иронии сказал Блювштейн. - У каждого человека десятки лиц, а почему бы ему не иметь десятки фамилий? Мы - люди мира, зачем нам гражданство, паспорта, штампы о прописке? Вы меня поняли?
- Вполне.
- У вас в городе вот уже второй год на законных основаниях действует моя корпорация. Мы купили крупные пакеты акций. Называется она так: "Инвестинтернейшн". Слыхали?
- Это ваша фирма? - оторопело посмотрел я прямо в глаза Блювштейну.
- Да, пусть это тебя не удивляет, но не стоит обращать внимания на названия, главное - пакеты акций. Идет "битва гигантов", в которой более расторопные, те, что успели первыми отгрызть свой ломоть русского пирога, требуют защитить его от покушений чуть-чуть запоздавших, хотя не менее зубастых и цепких компаньонов. На языке экономистов этот процесс именуется переделом собственности. Делят не просто заводы, делят отрасли. И, сами видите, Банатурский. Дележка эта идет со скандалами, взаимными разоблачениями, ушатами грязи. Меня, к примеру, правительство вашей страны просто не допустило в Россию на собрание акционеров вашего комбината.
- Как это не допустило? - искренне удивился я. - Сейчас свободный въезд, особенно для иностранцев.
- Представьте себе, не допустили, лишили визы. И кто? Бывший первый вице-премьер. Но… обо всем понемногу. - Блювштейн осторожно подмигнул мне, мол, продолжение следует.
- Итак, господин Блювштейн, если я вас правильно понял, вашу фирму в Старососненске кто-то представляет?
- Корабль без матросов в рейс не выходит. Он, конечно, далеко не капитан, но… И самое удивительное, что лично вы этого матроса прекрасно знаете. - Видя, как в очередной раз у меня округлились глаза, Блювштейн, довольный собой, хихикнул. - У меня глаз, как ватерпас. Нам также и о вас известно достаточно много.
- Блефуете, дорогой?
- Ничуть. Работая в местной старососненской партийной газете, вы, Банатурский, по долгу службы и без оного долго общались с бывшим главным инженером металлургического комбината. Я не ошибаюсь? - Блювштейн был серьезен, но карие глаза его смеялись.
- С Разинковым? Казалось, меня сейчас хватит удар, в голове застучало, на лбу выступил пот. Откуда этот хитроумный еврей знает всю подноготную о нашей глубинной периферийной жизни?
- Да, господин Разинков и является одним из членов нашего линкора. А вы? У нас точная информация?
- Сдаюсь! - Я демонстративно поднял руки вверх. - Пару раз выпивали у него дома, встречались на комбинате.
- Объясните, на какой почве происходили встречи? - не унимался Блювштейн. - Нам все интересно… в качестве проверки вашего чистосердечного рассказа.
- Я - журналист, писал о нем. И, признаюсь, считал за честь пообщаться с Разинковым, как-никак - добропорядочный гражданин, знаменитость, лауреат премии Бардина, крепкий руководитель производства…Бывший водолал, спортмиен. Я не говорю про его награды, про то, что главный являлся членом горкома партии.
- А слабые стороны Разинкова?
- За ним и взаправду тянулся целый шлейф всяких сплетен и домыслов. - Я ушел от прямого ответа, хотя отлично знал, что домыслов почти не было. Знал и про его рукоприкладство, и про хапужничество. - Но сейчас Александр Иванович, насколько я помню, пенсионер, сидит с удочкой на берегу реки Матыра, ловит рыбку по-мелкому, да еще, кажется, спекулирует, тоже по-мелкому, черным металлом.
- Говорите по-мелкому? - с ухмылкой заметил Блювштейн. - Если вы ЭТО называете "по-мелкому", то что же такое крупный бизнес?
- Давайте, перейдем на иную орбиту, - предложил я. - Что вы хотите получить от меня? Теряюсь в догадках.
- Охотно разъясняю: сегодня, согласно законным Российским лицензиям, наша компания скупает у комбината, скажем так, излишки черных металлов в виде бракованного стального листа, слябов, доменного чугуна. В России "порочный" металл выбрасывают на свалки, а мы пускаем его в дело, получая выгоду. Сами понимаете, Россия продает сейчас буквально все, вплоть до новейших военных разработок.
- Не могу с вами не согласиться, - у меня буквально зачесались ладони, страстно захотелось записать сказанное Блювштейном. Я был уверен: ни старососненские, ни федеральные власти не представляют, каковы размеры невидимой паутины, опутывающей отечественную черную металлургию. они даже не знают, кто стоит за спиной скромной фирмы "Металлургические отходы". - Итак, я бы повторил вопрос о своем личном участии в вашем "скромном" бизнесе?
- Нам поступил крупный заказ на цветной металл. Заказ от государства, которое металлы не производит, но богатеет на металле, вывезенном из вашей страны. Заказ на миллионы долларов. Не слабо, верно? Поэтому мы открываем новые каналы: цветной металл будет проходить через Старососненск из Мариуполя. В вашем городе партии цветмета будут укрупняться и транзитом пойдут в Прибалтику, а вы…
- Нет, нет, нет! - замахал я руками. - Криминальные сделки мне не с руки. И потом… в Старососненске - черный металл.
- Тонкое замечание! - Глаза Блювштейна заискрились от смеха. - Скажите, писатель, чем бедный отличается от богатого?
- Количеством денег.
- У бедняка два глаза, у богача - четыре, он видит то, что бедняк не замечает. Так и вы… неиспользованные возможности для умных людей на каждом шагу, дороги, стены, полы буквально оклеены денежными купюрами.
- Что-то я этих купюр не замечал.
- Перейдем к делу, - Блювштейн, не терпя возражений, протянул мне листок и обычный конверт. Сами напишите адрес Разинкова и опустите его в почтовый ящик. Лично не передавайте. Нужно, чтобы конверт извлек лично Разинков.
- И это все?
- Через недельку позвоните, по старой дружбе, попросите встретиться, ну, скажем, для написания статьи. В разговоре, как бы между делом, спросите, все ли он понял из полученного письма. Если скажет "да", перескажите на словах наш разговор.
- На листке будет шифровка? Тайнопись? Политика?
- Какие из нас политики, - Блювштейн отвел глаза, стал рассматривать что-то в кустарниках. - Мы - бизнесмены. И потом… что это за капризы: "отказываюсь, не отказываюсь"? Вам отступать поздно, да и некуда. А шифр? Да, он указывает, сколько валюты переведено на счет Разинкова в известный ему банк. Это расчет за три последних месяца.
- О заказе на цветные металлы он еще не знает?
- Вы ему растолкуете по моему поручению. Пусть его люди откроют в городе десятка два киосков для приема лома цветных металлов. И произойдет столпотворение, сотни, тысячи алкашей, бомжей, бичей и желающих просто выпить на дурничку, потащат в эти пункты медь, серебро, бронзу. Начнется повальное, но неизбежное соревнование в воровстве. Любители зашибить легкую деньгу начнут вырубать медь, цветные металлы из кабелей, кранов, подстанций.
- Вам, Блювштейн, не жаль бывшей родины?
- Бизнес есть бизнес! - назидательно проговорил Блювштейн. - Воровать будут не у народа, а у тупых правителей, которые сидя на мешках золота, заставляют народ грызть сухие корки, а сами…
- Это мы проходили, - едва не рассмеялся я. Блювштейн, ворочая миллионами, рассказывает мне бедняку, о жизни на моей родине. - Знаем, знаем, чем выше чиновник, тем круче ворует. И не попадается. Еще двести лет назад сатирик Минаев писал: "Маленький воришка сцапал и пропал. Крупный тоже сцапал… нажил капитал".
- Я, между прочим, по образованию историк, - серьезно пояснил Блювштейн, - кое-что помню из старых времен. Еще двести лет назад генерал-прокурор России Павел Иванович Ягужинский сказал сенаторам: "Что вы все талдычите, будто Россия на краю пропасти. Перелистайте историю. Всю жизнь Россия стояла на краю. И стоит себе…"
- Ой, простите, Семен, - признался я, - голова снова идет кругом. Но, скажите, если Разинков там у вас за главного, то кто же тогда Мирон Сидельник?
- Не слыхал о таком! - вскинулся Блювштейн, потеряв самообладание. - Но… хотите совет: никогда и нигде больше не упоминайте эту фамилию, коль жизнь дорога. Понятно? - Блювштейн направился к двери.
- Вы отменили поездку? - крикнул я вдогонку. Блювштейн не ответил, но по всему было видно, что я вывел, наконец, его из равновесия…Мирон Сидельник! Личность, от упоминания его теряют самообладание те, кто имеет и власть и миллионы.
ВЫСТРЕЛЫ В НОЧИ
Оказывается, и мне была уготована поездка в благословенный град Иерусалим. И как я ни сопротивлялся, надо мной только посмеивались самоуверенные "новые русские".
Выехали мы поздним вечером. Впереди на непритязательном старом "мессепршмидте" выехал разведчик. За ним лихо погнал свой "Опель-кадетте" Блювштейн. Рядом сидел сумрачный плечистый телохранитель. Наша неразлучная троица двигалась на "Мерседесе". Я приметил, что Миша положил рядом с собой короткоствольный израильский автомат "узи".
Окна в машине были открыты, я жадно вдыхал напоенный ароматами воздух. Спутники молчали, утомленные дневными разговорами, обильной едой и возлияниями.
Сначала дорога шла по асфальту, огибающему Мертвое море, потом стала спускаться вниз, в ущелье, поросшее редколесьем. Я, кажется, задремал. И вдруг, мне показалось, что тишину ночи разорвали автоматные очереди. Я встрепенулся, и… красные трассирующие пули прямо над нами прорезали густую темноту и цокали где-то совсем рядом о каменные завалы. автомашины резко затормозили, ловко развернулись бортами так, что стали почти неуязвимы для нападающих. Распахнулись дверцы автомашин, и на каменистую осыпь скатились Блювштейн и его телохранитель. Мгновение - и они заняли удобную позицию для обороны, а впереди уже лихо вели бой блюфштейновские разведчики. Мы тоже выкатились из автомашины. Я заметил в руках у моих спутников короткоствольные "узи Когда только они успели вооружиться? Сколько лет живу на свете, столько слышу унизитедльных анекдотов про трусливых евреев, и в войну они вроде стреляли из кривых ружей, и на станках писали на передней броне: "нас не трогай, мы не тронем", зато на задней броне было иное "а затронешь, спуску не дадим". И теперья видел этих свободолюбивых людей в деле, в бою сам прошел войну, знаю, что это за штука.".
- За камни! За камни! - заорал Миша-островитянин. Я упал рядом с ним. Больно ушиб колено, не сдержал стона.
- Вы что, ранены? - наклонился ко мне адвокат.
- Колено ушиб некстати! Все в порядке!
- Ну, держитесь!
Я-то уже давным-давно считал, что моя жизненная песенка спета, ан нет, оказывается, еще предстояло увидеть короткий яростный бой, влип в историю со стрельбой. Наверное, очередная разборка, но… позже оказалось, что это было нападение. Давно забытый запах пороховых газов, пьянящая опасность, словно вернули меня в молодость. Тело обрело подвижность, распласталось, как бывало по земле.
- Дайте пистолет! - толкнул я Мишу-островитянина.
- Без тебя отмахнемся, не впервой! - почти прпел Миша. Сказано это было таким тоном, будто речь шла не о смертельной схватке, а об игре в пинг-понг. - Гляди, как Сеня Блювштейн из "узи" умело строчит по врагу, словно мастер-парикмахер косит под машинку.
Я осторожно, из-за камня приподнял голову. И невольно залюбовался впечатляющей картиной. Короткоствольные автоматы извергали яркие вспышки, и что было удивительно: они не просто косили воздух, не вели беспорядочную стрельбу наугад, а их трассирующие пули образовывали некий полукруг, который словно огненная коса прорубала кустарник. и было слышно, как трещали и ломались кусты в зарослях, где, вероятно, укрылись, нападавшие. Пули моих спутников буквально прочесывали заросли. Нападающие вряд ли ожидали столь дружного отпора и быстро прекратили огонь, не причинив нам вреда. Вновь стало тихо. В кустах терновника рядом с автомашинами ожили и подали тонкие голоса невидимые ночные птицы.
- Ушли, урюки! Смотались с полными штанами! - почти выкрикнул по-русски телохранитель Блювштейна. Сколько торжества и вызова было в этой фразе! И я лишний раз почувствовал, насколько широко раскинул щупальца европейский "спрут", сердцевину в котором, несомненно, составляли российские уголовники и респектабельные их боссы.
Примерно через полтора часа наши автомашины выкатили на главную трассу, вдоль которой по обеим сторонам дороги тянулись светящиеся столбики - указатели движения.
В Иерусалиме заночевали в роскошном двухэтажном доме господина Блювштейна. Жена хозяина или любовница, нам сие было неизвестно, молча окинула нас взглядом, пригласила принять ванну и поужинать. Однако мои спутники, выпив на ходу по банке пива из холодильника, сразу же отправились по своим комнатам. Я лишь успел спросить Блювштейна:
- Кто это напал на нас? Конкуренты?
- Какие конкуренты? - воскликнул с досадой Блювштейн. - Палестинские экстремисты, хамазовцы. Спят и видят, как бы им стереть с лица земли государство Израиль. Дикари! Кишка у них тонка!
- Вы смело вступили в схватку! - поддакнул я.
- Смело? Ничуть. Кстати, писатель, вы знаете, что в каждом доме выходцев из СССР есть прелюбопытная книга-справочник. В нем сказано, сколько солдат национальностей Советского Союза стали во время войны Героями Советского Союза. В любом анекдоте еврей - трус, стреляет из кривого ружья, а тут… статистика. На первом месте в том списке, естественно, русские люди. Они воевали, как герои. На втором - украинцы. На третьем - татары. Их 117. На четвертом, запомни, евреи. Их 109. А хамазовцы, голожопые террористы, грызуны. Разве им под силу уничтожить Богом избранный народ?
- Террористы есть в любой стране, - мягко ушел я от восторженных отзывов, - и в России их хватает. Но самое отвратительное в людях - пренебрежение к другим нациям и народам, оно оскорбляет священные чувства, будит ненависть.
- Что загрустил, писатель? - Блювштейн, видимо, почувствовал, что своей тирадой задел меня. - Про террористов вспоминаешь? Двуличные людишки. Днем горбят на виноградниках, глаз не поднимают, сама смиренность, а ночью… берут автоматы, надевают повязки смертников, выходят на дороги, устраивают засады из-за угла, взрывают автобусы с женщинами и детьми… Ну, ладно, идите отдыхать. И с боевым крещением!.. - Блювштейн с силой пожал мне руку. В дверях приостановился. - А вы, оказывается, и впрямь провидец, только жаль, цены себе не знаете…
ЩУПАЛЬЦА СПРУТА
На потолке спальни в доме Блювштейна в Иерусалиме играли цветные блики - перемигивались фонари перед центральным входом. Здесь чудеса, казалось, рождались на каждом шагу. Окна и балконные двери были распахнуты настежь, в комнатах плавало благоухание. Святая земля оставалась святой землей. Подумать только, где-то совсем рядом существовали не в Книге Книг - Библии, а наяву Голгофа, могила Христа Спасителя, Стена Плача. И мне выпало счастье увидеть эти великие места, прочувствовать их душой и сердцем, хотя оказалось, что и тут стреляют…
Я лежал с открытыми глазами и размышлял о Вечности, повторяя одну и ту же фразу: "Нет мира под оливами!" Внутри закипала знакомая тревога, связанная с появлением здесь Клинцова, незнакомого израильского капитана, с поведением Блювштейна, нутром чувствовал, что затевается нечто глобальное, самое страшное, что в этой глобальности я даже мысленно не находил себя, своего места. Усилием воли отогнал земные мысли. Спать в столице трех мировых религий было кощунственно. Я встал, вышел на балкон. Мириады звезд купались в густых небесных чертогах, весело перемигивались между собой. Звезды - Божьи глаза, смотрели меня, грешного, в упор, со всех сторон, казалось, любая из них может легко достичь моей больной головы.
"Господи Всемогущий, Боже Правый! - прошептал я, объятый благодатью. - Благодарю тебя за великую возможность увидеть эту Сказку". И не было больше страха, беспокойства, новых русских, мафиози, Васи-грека, не было и Клинцова. Были одни в мире Божьи глаза и их святая обитель - небо.