При всём этом финансовые дела на предприятии Николая Наумовича оставляли желать лучшего. В девяносто первом году уже показался кончик верёвочки. Лилин папа вполне мог предстать перед судом. По этой причине, как выяснилось, Лилия и возобновила знакомство со мной, перед этим попрощавшись как будто навсегда.
Тогда я не понял, зачем Лилии это потребовалось. Решил, что она хочет поддержать меня после гибели сводного брата Михаила, которого лично знала. Для этого и позвонила моей мачехе, напросилась в гости. А потом естественным образом оказалась в моей постели. Но главное было не это. Я пожалел её мальчишек, которые росли без отца. И, в сущности, без матери - ведь Лилия гуляла сутками. Гуляла не от нищеты, как изобразила, а просто от скуки. Ей всё время не хватало драйва.
Оказывается, на семейном совете Селедковы решили выгодно выдать Лилю замуж. То есть получить в родственники работника правоохранительных органов. Он, при случае, заменит папу. И, скорее всего, выручит его на следствии, поможет выпутаться. Но, пока это не потребовалось, пусть Николай Наумович остаётся для зятя бедным стареньким папой. Таким он и стал сейчас - после обширного инсульта.
Почему я мысленно всё время к этому возвращаюсь? В чём себя убеждаю? Я был контужен, приехал прямо из больницы. Тогда мы брали бандитский хурал, и я чудом уцелел после взрыва гранаты. В таком состоянии человек подвержен аффекту, особенно если узнаёт об измене жены. И не откуда-нибудь узнаёт, а прямо из её уст. Одно дело, когда тебе сообщает об этом сестра, или ты догадываешься сам. И совсем другое - когда сама благоверная с милой улыбочкой подтверждает все эти слова и догадки.
Я не привык чувствовать себя опущенным*, и потому сделал это. Знал, что всё равно не смогу видеть себя в зеркало. Меня использовали всё это время - цинично и хладнокровно. Под конец супруга высказала всё, что думает обо мне - в том числе и как о мужчине. Ради детей, скажут ханжи, надо было себя сдержать. И сделать вид, будто ничего не произошло.
Но не я был зачинщиком этих откровений. В то утро, после боя и контузии, у меня страшно болела голова. И одновременно я очень хотел спать. Поэтому только спросил у жены, почему она опять бросила дома детей одних. В том числе и грудного Мишку, который в итоге чуть не умер - старшие братья накормили его слишком густой смесью. И в ответ услышал то, о чём приличные люди предпочитают молчать.
Жалею ли я о том, что сделал? Нет, нет, и ещё раз нет. Да, моя жизнь круто изменилась. Но она и не могла после того утра остаться прежней. Я лишился детей - включая младшего, родного сына. Со старшим, Костиком, удалось поговорить всего один раз. Парень шёпотом попросил меня не звонить на Комендантский, потому что бабушка заругает.
- Она говорит, ты маму убил, - объяснил Костик.
- И ты веришь в это? - Я еле ворочал языком.
Если бы тёща в тот момент была рядом, я свернул бы ей шею. Как бы там ни было, детей впутывать нельзя. Они - не просто пешки в игре.
- Не верю, пап, но она кричать начинает. Сказала, что из дома нас выгонит, если встретимся с тобой. Или в детский дом отдаст.
- Не отдаст, врёт она всё, - поспешил успокоить я. - У вас есть отец. И вы будете с ним.
- Я тоже ей так сказал. А она говорит: "Мы его посадим надолго. Так что слушайтесь меня. Всё равно вам с нами жить…"
Интересно, кто это "мы"? Они с Геркой, что ли? Тесть бревном лежит, уже никому не нужный. Вероятно, нашла каких-то доброжелателей. Не знаю, что у них там получится, но противный осадок остался. Наверное, с Сашкой Николаевым спелась. Пока суд да дело, я мог бы отобрать детей - на правах отца. Но на кого их оставить? На мачеху? Но двое старших для неё - совсем чужие. И где такую жену взять, которая приняла бы - со всеми проблемами?
Пока такой женщины нет. А расписываться с кем попало - хватит, накушался. Если станет совсем невмочь, обращусь к Катерине Огарковой. Она жила с моим отцом, родила от него сына. Оформим брак с ней - всё-таки не чужая. Но четверо детей - это слишком много для двоих оперативников. Между прочим, надо торопиться. Пока не вытравили у старших мальчишек память об отце. Не убедили всех троих в том, что он - подонок, и место ему в тюрьме. Я ведь люблю Костю с Яшей, как родных, и только добра им хочу.
Вот сейчас смотрю на Прохора и вспоминаю, как в актовом зале университета он познакомил меня с Сашкой Минцем. На сцене стоял концертный рояль с поднятой крышкой. Это было неприятно - будто взлетает большая чёрная птица. Лучше бы этого дня вообще никогда не было. Сашка не только разбил мою семью, но и ещё поставил в курс дела Прохора и Виринею Гай.
Я даже не сразу понял, почему Вира стала пугливо коситься из-под толстых стёкол очков. Прохор, правда, вёл себя, как обычно. Прояснил всё их старший сын Лука. Встав из-за своего компьютера, мальчишка вежливо попросил разрешения обратиться ко мне. Из-за двери выглядывали ещё две прелестные русско-японские помеси - шестилетний Фома и годовалая Нонна.
- Всеволод Михайлович, я не совсем понял…
Лука в свои десять лет казался взрослым - настолько чинно, достойно он себя вёл. Никто не принуждал его к этому - просто японские гены взяли своё.
- Что ты не понял? - В тот момент мы с Прохором пили "Метаксу" и говорили о работе.
- Александр Керимович пошутил? - продолжал допытываться Лука, почтительно наклонив голову.
- Как именно?
Я всё ещё не догадывался. Не мог представить себе, что можно такое говорить при чужих детях.
- Мама, прости, но я нечаянно услышал, - обратился Лука к Виринее. - Он говорил очень громко. И ты тоже почти кричала. А я шёл по коридору на кухню…
- Да в чём дело-то?
Мне хотелось поскорее разрешить сомнения Луки и снова заняться делом.
- Мама сказала, что Сева не мог убить свою жену. Александр Керимович болен. У него было тяжёлое ранение в голову. Ему всё кажется…
Тут Вира разрыдалась и призналась во всём. Оказывается, господин Николаев, который раньше был Минцем, зачем-то вывалил всю грязь и в этой квартире.
- Лука, это говорилось в переносном смысле, - быстро нашёлся Прохор. - Неужели ты думаешь, что жену так просто убить? Вообрази, что я убил бы нашу маму…
Парень так замотал головой, что она едва не оторвалась. Я пил и пил "Метаксу". Вира подошла ко мне сзади и положила на плечи маленькие тёплые руки.
- Они поссорились, и Лилия Николаевна умерла от сердечного приступа. Поэтому Александр Керимович так и выразился. Ты понял?
Лука молча кивнул.
- Чтобы человек поднял руку на жену, на родственника должно случиться что-то страшное, невероятное. Это табу - родную кровь не проливать. А жена - тоже родной человек. Вот влюбишься - узнаешь…
Мне же Сашка сказал только одну фразу:
- Самое страшное - остаться наедине со своей совестью. Когда вокруг никого - только ты и она, беспощадная…
Да, в риторике Сашка преуспел. Не зря наш декан в университете пророчил ему блестящую карьеру прокурора или адвоката. Нам же с Прохором предрекали работу в правоохранительных органах. Так оно, собственно, и вышло.
Гай завершил учёбу с отличием. С "конторой"* он связался ещё раньше - когда служил в пограничных войсках. Потом туда же попал и я. Минц же, как и предполагалось, стал прокурором. В восемьдесят четвёртом году он проиграл процесс Стеличека. Вернее, не до конца его выиграл. Юного бандита отправили в колонию - но не на десять, а на пять лет.
Сашкино уязвлённое самолюбие страдало так, что он просил у моего отца табельное оружие - чтобы застрелиться. Я тогда от всей души сочувствовал молодому специалисту, которому на взлёте подрезали крылья. Когда произошёл конфликт из-за секты кришнаитов, и Минцу пришлось уйти из прокуратуры, мы наперебой его утешали. Никому даже не пришло в голову добить страдальца, сказав, что он сам во всём виноват. Мог смирить гордыню, придержать язык - и работал бы, делал карьеру.
Пока я всё это вспоминал, Прохор успел объяснить Андрею суть дела. Поскольку Озирский имеет большой опыт работы с агентурой, а также успешно внедряет своих людей в преступную среду, он может найти нужную девушку. Начальство Гая план одобрило - даже при условии, что придётся немало заплатить. Задание нужно было выполнить любой ценой. А для этого - подобрать нужную кандидатуру.
Я вспомнил свадьбу Прохора Гая и Виринеи Качановой. После этого мой забайкальский друг стал москвичом. Но, разумеется, женился он по любви - иначе не мог. Мы тогда гуляли в ресторане "Славянский базар" - неподалёку от Кремля. Эта поездка сильно встряхнула Сашку, который чуть не спился, потому что сидел без работы…
Впервые мы с Прохором увидели друг друга в студенческой столовке, "десятке" - так её называли. Я забежал туда с целью пообедать и укрыться от грохочущего на улице ливня. Гай очень много ел - брал на поднос по две порции первого и второго. Именно поэтому я и обратил на него внимание. Когда познакомились, выразил удивление. Вроде бы, японцы - малоежки.
Прохор ответил, что японец он только наполовину. А дед по матери - казак, высланный в Читинскую область из кубанской станицы. Прохор Карпович Гай с супругой Меланией Макаровной имел троих детей - Анисима, Никона и Пелагею. Четвёртый ребёнок, мать Прохора-младшего, Елизавета, родилась уже в Могоче. Это случилось на девятый год после высылки.
Всё время, как себя помнил, мой друг мечтал нажраться. По-моему, у него развилась булимия*. Ни дома, ни в интернате, ни на заводе, ни в армии ему не удалось почувствовать себя сытым. Такая возможность представилась лишь в Ленинграде, в университете, и Проша её не упустил.
Я тогда только начал учиться. А Гай, будучи старше меня ровно на четыре года, насыщался второй сезон подряд. Он совершенно не толстел и не умерял аппетита. Немного погодя мы попали к Сашке Минцу. И я увидел, как Гай набросился на пироги хозяйки, Киры Ивановны. Наверное, он съел бы все, подчистую, но вокруг было много гостей.
С недельку я приглядывался к Прохору, принимая его то за якута, то за бурята, то за киргиза. Гая действительно донимали вопросами насчёт национальности, и даже прозвали чукчей. По паспорту же Прохор числился русским, что выглядело очень забавно. Насчёт своего отца он не распространялся. Только нам с Сашкой, по секрету, назвал его имя - Хироси Эндо.
Лиза Гай страстно хотела выбиться в люди. Жизнь в бедной пьющей семье её совершенно не устраивала. Прохор Карпович работал в железнодорожном депо. Его жена - там же, стрелочницей. Все фольклорные названия - Байкал, Шилка, Нерчинск - Гай упоминал много раз. Прибавлял к ним и другие - Амазар, Ксеньевка, Чернышевск, Ингодинское зимовье.
И уж совсем удивил меня новый друг, когда Седьмого ноября у нас, на Кировском, категорически отказался от бутербродов с красной икрой. Поставить их на стол в те годы удавалось далеко не каждому. Это был признак богатства и удачливости.
Когда Прохор вежливо отказался, отец принялся уговаривать его уважить хозяев. Он вообще угощал всех щедро и даже навязчиво. Чтобы не осталось вопросов, Гай поведал интересный факт. Оказывается, на Дальнем Востоке икрой кормят свиней.
- Меня от икры с детства тошнит, - стыдливо признался Гай.
Он не хотел никого обижать - просто отстаивал своё право не есть икру.
- Дед с бабкой рассказывали, что во время войны часто хлеба вовсе не было. Только эта проклятая икра, да ещё без соли. И я ел её, на корку намазанную, когда денег не было. Мать меня насильно кормила. И потом душа не принимала. Нас прямо рвало от этой гадости…
Тогда я впервые осознал относительность и условность человеческих ценностей. Всем этим идолам совершенно необязательно истерически поклоняться. И сколько раз я потом испытывал то же самое чувство! Надо быть свободным. Надо оставаться собой. И поступать только так, как считаешь нужным.
Лизавета, как и остальные Гаи, была обделена счастьем. После окончания школы она решила поступить во Владивостокский университет. Уехала весёлая, полная радужных надежд и смелых планов. А вернулась в Могочу удручённая, молчаливая. Да ещё, вдобавок, и беременная.
Лицом Лиза была хороша, а вот ростом не вышла. Понятно - поскрёбыш, дитя военной поры. Всю жизнь ходила в обносках. А ведь была похожа на восточную женщину - с косой черничного цвета, маленькими ручками и ножками. Сестра и братья Лизы были более крупные, рослые. И синеглазые - в отца.
После провала на экзаменах Лизу взяли в вокзальный буфет. По ночам девчонка листала учебники. Горела желанием следующим летом непременно стать студенткой. Но про Хироси Эндо, сына японского офицера, она никому не рассказывала. Тот пережил атомную бомбардировку Нагасаки, но, похоже, особенно не пострадал. Во Владивостоке Лиза снимала угол. Соседка её квартирной хозяйки пустила на постой Хироси. Тот приехал на поиски могилы отца, умершего в плену.
Ничего, конечно, Хироси не нашёл, но познакомился с Лизой-сан. Девушке очень хотелось отведать какой-то иной жизни. Ей показалось, что японец может изменить её судьбу. Общались молодые люди с трудом - мешал языковой барьер. Поэтому, недолго думая, они перешли к делу.
Хироси работал в банке. За те несколько дней, что ему разрешили провести в СССР, он хотел полноценно отдохнуть. Юная пара не замечала, как сменялись дни и ночи. Под обрывом, на узкой полоске пляжа, они подолгу сидели, обнявшись. Им достаточно было языка жестов, прикосновений и поцелуев.
Потом Хироси уехал в Японию. На вопрос Лизы об их дальнейшей судьбе не ответил ничего определённого. Когда всё открылось, родители и подружки Лизы долго крутили пальцами у висков. Япошки, мол, женятся только на своих. А Лизка бабой с ним стала, забрюхатела. После этого ни один хороший парень замуж не возьмёт. А если и женится, будет скандалить и драться. Матери же с отцом суждено до смерти ходить по Могоче, опустив очи долу.
Кстати, Прохор Гай отыскал следы отца. Тот покинул Нагасаки и обосновался в Сакраменто - административном центре Калифорнии. Немного погодя отец с сыном списались по электронной почте, так как обе прекрасно знали английский. И теперь Гай говорился к поездке за океан. Я, само собой, желал ему удачи.
А тогда, в октябре семьдесят восьмого, на Ленинград налетел очередной шторм. Нева вздулась, уже выплескивалась на гранитные ступени и набережные. Жёлтые листья плавали в лужах. Я сидел в "десятке", один за столиком. Гай подошёл ко мне с многочисленными тарелками на подносе. Он поклонился и попросил разрешения сесть рядом. Я не возражал. После нескольких необязательных фраз Прохор спросил, почему меня не видно в общаге. Ведь я не местный - сразу видно. И говор южный, и внешность. Я ответил, что живу на Кировском* проспекте.
- Угол снимаешь? - сразу загорелся Гай. - Почём?
Я объяснил, что законно прописан в этой квартире, да ещё с правом на жилплощадь. Остался с отцом после развода родителей. Тот женился на ленинградке и взял меня с собой. До этого квартира была коммунальная. Но вместе с нами и родившейся сестрой Дашкой народу стало достаточно для того, чтобы отдать нам освободившиеся комнаты. Соседи постепенно выбывали - по разным причинам. Но всякий раз - не путём обмена.
- Отлично устроился! - одобрил Прошка.
Тогда он ещё не знал, что переедет в Москву. Мы как-то сразу сошлись. Наверное, потому, что и родились в один день - двенадцатого апреля. С тех праздновали его вместе, пока Гай не перебрался в столицу.
Мы пообедали и собрались уходить. Прохор всё время косился на часы. Мне было нечего делать. Спросил, куда торопится новый знакомый.
- В университетскую самодеятельность, на репетицию, - неожиданно ответил он.
А я думал, что на свидание. Между прочим, Гай спокойно мог стать оперным певцом. Такого баса-профундо лично я никогда и нигде не слышал. А уж в сочетании с хиленькой японской комплекцией это вообще была экзотика.
- Слушай, если ты вечером свободен, пошли со мной. Послушаешь, как я пою. И с аккомпаниатором познакомишься. Сашка Минц его звать. Может, слыхал? Он здешний, с Васильевского острова. Но сейчас у нас в общаге ночует - с матерью поругался. Как, согласен? Не пожалеешь, обещаю.
Поскольку на Кировском в тот день была генеральная уборка - перед четырёхлетием сестры Дашки и Ноябрьскими праздниками - я охотно принял приглашение. Когда мы вышли под дождь и ветер, Гай заговорил снова.
- Ты откуда в Ленинград приехал? Где родился?
- В Сочи, - ответил я даже с некоторой гордостью.
- Вот уж правду говорят! - Гай расхохотался совсем не по-японски. - "Бог создал Сочи, а чёрт - Могочу!" Я как раз оттуда. Один во всём мире, как собака…
- А где эта Могоча? - Я никогда про такое место не слышал.
- В Читинской области. Дыра что надо.
- Ты детдомовский? - Я радовался, что Гай сам завёл этот разговор.
- Интернатский, - насупился Прохор. Я уже тогда понял, что в жизни ему пришлось тяжко.
- У тебя есть родители? - осторожно спросил я, заглядывая Гаю в лицо. Несчастные люди всегда привлекательнее благополучных.
- Есть мать - в Горьком* живёт. А про отца я только и знаю, что он - японец. Дед мой воевал в Квантунской армии. Ты, конечно, никому об этом не говори.
- Само собой. - Я смотрел на Гая с всё возрастающим интересом.
Потом я узнал, что он очень плохо относится к своей матери. Действительно, нельзя любить женщину только за то, что она тебя родила - на мучения. А в Прошкином случае именно так и было.
- Мать замуж вышла, когда я в армии был. Выписалась в Горький из Могочи, и теперь на седьмом небе от радости. Хозяин её, дядя Ваня, работает на ГАЗе*. Деньги приносит хорошие. Если бы только не пил… Как сыр в масле катались бы. Но мать всё равно довольна. Брата родила - год в декрете сидела. Дачу под Горьким строят. Конечно, всё это затрат требует. Но пусть она будет замужем, как хотела. Хоть поживёт своим домом. Я там почти не бываю. Поэтому плевать, какой отчим. Разошлись наши пути. Хоть отдохнём друг от друга…
Мать и брата Гая я увидел тем же вечером, на фотографии. Вместе с ним и с Минцем мы забрели в общагу. Мать - настоящая казачка, огонь-баба. Я на них в Сочи насмотрелся. И отцовы родственники приезжали в гости не раз. Есть в Елизавете Прохоровне изюминка, ничего не скажешь.
А вот младший сын Мишка от матери ничего не взял. Белёсый, щекастый бутуз мрачно смотрел исподлобья, сидя в коляске. Его отец ростом под два метра был, оказывается. Конечно, Елизавете пришлось делать кесарево. А вот Прошку она сама родила, да ещё на дому. Там целый деревенский детектив получился. Правда, об этом я узнал несколько позже.
Мы распили за знакомство фляжку армянского коньяка. Сашка Минц тогда мне понравился. Он вел себя подчёркнуто вежливо, хоть и немного снисходительно. Мы с Гаем, два провинциала, чувствовали к нему невольное уважение. Надо было сразу обратить внимание на некоторые обстоятельства. Сбить, например, с него столичную спесь. Но я в семнадцать лет так далеко не смотрел.
Видимо, Сашка до сих пор воспринимает меня тощим чернявым пареньком, который никак не может изгнать из речи диалект, нормально выговорить букву "г" и научиться грамотно расставлять ударения в словах. Понятно - первое его впечатление обо мне было не очень лестным.
Я сидел на Прошиной койке, разглядывал снимок. Мать наклонилась к клетчатой коляске; такие тогда были в моде.
- Сколько брату сейчас? - спросил я с интересом.