Часть вторая
Убрав утром свой участок, Носов отправился к управляющему домами выписывать новый халат, у старого уже вышел срок носки. Требование он подписал, но на склад не поехал: болела голова, хотелось опохмелиться. Носов знал двоих человек со своей территории, что торговали водкой, но они дорого брали, ихнее было ему не по карману. Он поплелся к себе в подвал. Вчерашнюю встречу он заспал, забыл и удивился, когда некий человек ухватил его за рукав, развернул:
- Нет, ты не проходи… Не узнал, что ли?
- Ты мне не тычь, я тебе не Егор Кузьмич… - забормотал, вырываясь, бывший следователь. Вдруг замер, припоминая.
- А… Это ты вчера с ножом-то… Ну дак и пыряй прям сюда, чего стоишь… - он завозил пальцами, расстегивая пуговицы рубашки. Пришелец остановил его:
- Погоди, не спеши.
- Дело твое… Побегу я тогда. Надо мне…
- Похмелиться, гляжу, шукаешь?
- У тебя есть, что ли? - уставился на него Носов. - У меня бражка стояла маленько… да вот вышла вся. - Он залез в старую сумку, которую незнакомец держал в руках, и радостно, возбужденно засмеялся: - Ну пошли тогда, пошли скорее…
Они мигом оказались возле подвальной двери, и Михаил Егорович заворочал в замке большим старым ключом. На пороге каморки гость остановился и оглядел срамное, душное дворниково жилье. Носов сидел уже на неряшливой своей лежанке, тихо улыбался сладкому предчувствию.
Забулькала водка в захватанный, давно не мытый стакан.
- Ну, прими, - сказал человек. - А дальше - там видно будет…
- Дур-рак ты… - неожиданно трезво и серьезно произнес бывший следователь. - Вот заходил, загрозил… Тихонько бы!.. А если не понял - так молчи. Тут жизнь ушла! А ты - "видно будет". Вот и дурак.
1
Утром первого января Носов пошел на дежурство в райотдел хмурый, невыспавшийся. Всю ночь проорали, прокувыркались, прокатались с горок; где-то в пятом часу он попробовал было притулиться в маленькой комнате, поспать хоть часа три - сутки ведь надо быть как штык, неизвестно, как сложится обстановка! - но приперлись и туда, загомонили, затормошили снова - надо было идти, пить, орать песни хриплым уже голосом… Лильке хоть бы хны - а знала ведь, что ему на службу. Может, удастся прикорнуть маленько в отделе…
Путь его лежал на этот раз через большой барачный массив, и в тех домах было дело: предстояло задержать и доставить в отдел злостную тунеядку и хулиганку Вальку Князеву.
Дело ее возбудили в первую неделю декабря, вот по каким обстоятельствам: напившись с утра, Валька начала с громким матом носиться по барачному коридору, пинать стены. Выглянула соседка, прикрикнула - и тут же скрылась, бросилась запираться с визгом, потому что Князева, обретя, наконец, конкретный объект посягательства, стала яростно терзать ее дверь. Кто-то распахнул окно, выскочил на улицу (все происходило на первом этаже), побежал звонить в милицию. С шофером Валеркой Двойничниковым выехал помощник дежурного Женька Арбузов. Они втащили бушующую Вальку в ее комнату. Арбузов пошел записывать объяснения соседей, а Валерка остался наедине с нею. Валька продолжала метаться, пыталась вырваться обратно, орала, - и неожиданно, схватив короткий черенок от лопаты (мать ее работала дворником), стукнула им шофера прямо по лбу. Шапка смягчила удар. Отсюда действия Вальки - хулиганство, связанное с сопротивлением работнику милиции - приобретали уже серьезный уголовный характер. Дело легло на носовский стол. И тотчас прибежал к нему начальник уголовки Севка Панич, зашумел, засуетился:
- Князиха загремела! Не верится… Майский день, именины сердца! Чес-слово… Всю, сука, плешь нам переела… И когда только мы их всех, сволочей, пересадим?..
Слава над Валькиной головой действительно витала худая. Она, во-первых, была известной проституткой, хоть и самого нижнего уровня: ловила клиентов возле винных магазинов, на улицах, в дни получек караулила у заводских проходных - ее "вычисляли" моментально, без работы она не сидела. Оставив мужика у себя дома, она бежала в магазин, купить на его деньги вина и закуски. Тем временем вступала в дело князевская мать: садилась на колени к клиенту, лезла целоваться - и, бывало, урывала свое. Тут же, в этой обстановке, существовала и четырехлетняя Валькина дочка. Второе: нередко на выходе из ее дома клиента стерегли уже шустрые, жестокие барачные ребятишки и обирали уже окончательно. Так что страдала и общая оперативная обстановка.
Вальку сутки продержали в отделе по указу о мелком хулиганстве и еще двое суток - по сто двадцать второй, - и когда Носов впервые увидал ее, она была уже вполне трезвая, с покорным и смиренным лицом. Оно было смуглое, тонкое, скорее грузинского, чем русского типа. Но виделся уже и хищный, низко-чувственный разлет ноздрей, недобрый прищур глаз, складки у рта. Как оказалось, ее высылали раньше за тунеядство и проституцию, а после судили за хулиганку.
- Это… что, у тебя тогда уже и ребенок был?
- Я ее в колонии родила. Мне немного давали, полтора года, она это время там же, в Доме ребенка, была.
- Судьбу же вы своим детям готовите… Не жалко их?
- Что вы говорите, гражданин следователь! Как не жалко. Так уж… получается.
- Может, проще было не заводить?
- Может, проще… Только женщине без ребенка трудно, это тоже надо понять. А если взять в заключении? Подумаешь о нем - вот душа и согреется.
Конечно, есть еще бабий инстинкт, тело, могущее плодоносить… Как-то при допросе одной воровки, рецидивистки из отпетых, он удивился, узнав, что у нее есть семилетний сын где-то в детдоме. "Как ты на это пошла?" - "Очень просто. Освободилась как-то, поширмачила маленько, пододелась, сажусь ночью в такси, кричу шефу: "Шеф, заделай ребенка!" - "Бутылка, мать!" И всех дел… Теперь хоть есть о ком думать, кому письма писать…"
Удар палкой-черенком Князева категорически отрицала:
- Не трогала и не трогала! Сам там бегал за мной, упал…
Вызванный шофер заорал на нее с порога:
- Глаза бы мои на тебя, Князева, не глядели, уши не слушали! Товарищ следователь, можно я ей самой по башке шмякну? Покоя нет никакого. Что ни неделя, то вызов в ихний барак: опять дебоширит. Последний стыд ты и совесть потеряла!
- Не била. Не била, и все.
- Я тебе покажу "не била"…
- Э, э, тихо! - вмешался Носов. - Вот что: провожу теперь очную ставку, выписываю тебе, Валера, постановление, и дуй с ним на экспертизу. А тебе, любезная Валентина, греметь да греметь под фанфары…
- Конечно, - заханжила Князева, - я хоть что скажи, мне никто не поверит. Вам ведь вся вера. А вы только и думаете, как человека засадить…
После очной ставки вдруг заплакала:
- Отпусти-и! Дочку мою… ну пожалей, а? Она умрет с матерью, мать сука у меня… специально ее заморит, чтобы жить не мешала, лишний кусок не тянула. Ну родила же я ее… что делать-то, что?! Одна она только и есть. Не бери грех на душу, дай мне самой ее в детдом устроить…
Вроде не врет. Да и какой смысл - так все, видно, и есть. Конечно, если девчонка останется со старухой и та действительно заморит ее, никто не назовет посадившего мать следователя царем Иродом. И все же, все же… Преступников наказывать, конечно, надо - но должно ведь быть и еще что-то…
- Ладно, замолчи. Недели хватит тебе?
Она вздрогнула; наклонившись вперед, быстро забормотала:
- Неделю? Нет, не хватит, оформлять еще надо… Десять дней, но? Я успею… надо успеть!
- Ну, так… Мерой пресечения объявляю тебе подписку о невыезде. Вот, распишись здесь. И учти: я за тебя сейчас в ответе. Хорошенько это усвой. Все, можешь идти.
Когда об этом узнал майор Бормотов, он аж позеленел:
- Что так?
- У нее девчонка четырехлетняя, она боится ее с матерью оставлять, говорит, что та ее все равно до смерти доведет.
- Ну доведет, допустим. Тебе-то какое дело?
- Как какое? Людьми же надо быть. Странно вы говорите!
- Вон что! Странно, оказывается… Ну, так: ты - следователь, выбор меры пресечения - твое дело. Но и отвечать готовься сам. А подзалетишь ты со своим говенным гуманизмом обязательно.
Десяти дней Вальке, конечно, не хватило, она явилась в отдел и попросила еще пять. Носов дал. Они прошли, прошла неделя… Валька не появлялась. Он запаниковал и в ближайшее дежурство, заполночь, полетел на машине к баракам, вместе с инспектором уголовки Вовиком Синицыным. Открыла им мать. Валька лежала на убогой койке, укрытая одеялом. Синицын подошел к ней, толкнул легонько в бок: "Эй, Князева, вставай. Пора, душенька…" Она открыла глаза и зашептала, часто дыша: "Не… могу я… Что-то… не могу… Болею… болит все…" Следователь приблизился к изголовью, тронул лоб. "Да она же горит вся! Жар у нее! Ты, мать, врача-то хоть вызывала?" Та не ответила. "Граждани-ин следователь.. - Валька слабо потянулась рукой к Михаилу. - Вы тихо… как вы меня теперь… понесете, а?.. Я… не могу встать-то… положите куда-нибудь, но-о?.". Носов отшатнулся: "Да ты что? Куда тебя в таком состоянии нести-везти? Лежи! Парни, я к автомату сбегаю, "скорую" вызову. Когда хоть началось-то?" - спросил он безучастную мать. "А вчера! - ответила старуха. - Как приехала из детдома, куда девчонку отвозила, так и легла, не вставала почти…" Носов подоткнул старое ватное одеяло: "Ну давай, Князева, выздоравливай…"
2
Было тихо - люди спали после бессонной новогодней ночи. Над дверью в барак горела тусклая лампочка. В коридоре - лари возле комнат, кислый запах. На стук открыла Валька.
- С Новым годом! - сказал Носов.
Она недоверчиво, с трудом улыбнулась тонкими губами.
- Спасибо… Вас также… Здравствуйте… А я вот… вас жду сижу…
- И не пьяная? И без кавалера? Трудно поверить: словно бы и не ты.
- Кавалеры… Все кавалеры в такую ночь по своим домам расползаются. А я так: сидела, гадала… Вот и нагадала, что надо вас по утрянке ждать. Еще собраться надо было, все передумать.
Старенький жакет, под ним - тонкая кофта; кургузая юбка, бумажные чулки. Старая дешевая сумка.
- Да… немного же ты, Валентина, за жизнь приобрела себе барахла. Продула все, пропила…
- Так ведь жить торопилась! - хрипловато хохотнула она. - Как знала, что она на свободе короткая будет. Ничего, я с этого кона тоже немало урвала… Эй, маханя! Раскинь-ка на дорожку…
Мать быстро стасовала, разбросила карты на ветхом щербатом столике. Валька глянула:
- Яс-сно… Идемте, что ли… - надела замызганное демисезонное пальтецо, завязала шалюшку.
- Пока, маханя. Зла не помни. Аленку не забывай.
До райотдела они шли молча, каждый думал о своем. Лишь Князева ежилась иногда, быстро и глубоко вздыхала. Мягкий утренний снег, первый снег 1975 года, сыпал на плечи и головы.
Приблизившись к окошку дежурного, Михаил отодвинул стекло, сунул внутрь голову:
- С Новым годом, господа удавы!
Дежурный, капитан Вася Меркушев, отвлекся на момент, рявкнул:
- А? Ну, и тебя также! - и снова устремился на середину дежурки, где раскорякою дыбилась известная городская бродяга Амина Моисеевна Иванова, старуха неясной национальности. С седыми космами, грязная, ободранная донельзя. Когда-то она закончила торговый институт, дослужилась до директора небольшого гастронома, нахимичила там, получила срок и уже не вернулась к нормальной жизни. Вся милиция знала ее и уповала: может, замерзнет в конце концов, или подохнет, наглотавшись дряни, или задушат в подвале такие же бродяги - но Иванова опрокидывала такие предположения, ничего с ней не делалось. Иногда ее пытались образумить сыновья, хорошие, видные специалисты - затаскивали мать к себе, отмывали, отпаивали чаем, вели воспитательную работу. Иванова с удовольствием поддерживала такие разговоры - и неизменно удирала, прихватывая что-нибудь подороже, чтобы продать и напиться. И смеялась в компании других шарамыг над сынками-ротозеями.
- Я ведь поссяла! - крякала она, тряся мокрой юбкой. - А теперь срать охота. Веди, веди, хрен собачий! Имею право.
Тут же крутился какой-то капитан из управления, посланный на праздники в низовой орган для усиления и оказания оперативной помощи. Ничего такие друзья, конечно, не усиливали и никакой помощи не оказывали, только мешали - ну куда пошлешь, что заставишь делать человека, если он не твой подчиненный?
- Вас только что водили на оправку! Сядьте! Сядьте! - надрывался он.
- А, так! А, так! - бродяга еще больше растопырилась и начала закидывать юбку. - Щас сюда навалю! Имею право! Посеру! Похезаю!
Тут Вася ухватил ее за руку и поволок к лавке.
- Надо ее отправить в спецприемник для бродяг и нищих, - глубокомысленно сказал сотрудник управления.
- Да-а! - отозвался дежурный. - Так они ее и взяли! А то там ее не знают. Скажут, что у них все под завязку - и концы… Эх, распостылая ты моя жизнь! Дождешься, Иванова, что я тебя лично укокаю…
- Не много ли вас, не надо ли нас? - снова подал голос Носов. - Глядите, какую я вам еще красавицу привел. Принимай, принимай, Василий!
- Вот следователь пришел, - сказал Меркушев Ивановой. - Он тебя сейчас в тюрьму посадит. Большой срок даст. И будешь мотать.
Бродяга затихла, бессмысленно огляделась вокруг и шмякнулась на лавку - уснула.
- Ну, вот… - Михаил неторопливо заполнял бланк постановления. - Главное, ребята - сердцем не стареть! Хотя все-таки и кажется мне, товарищ дежурный, что она того… - он потянул воздух, - обмаралась маленько… Как говорят в армии - ваши действия, капитан?
Вася длинно, затейливо выругался.
- А ты, Князева, считаешься пока задержанной. Сиди. К обеду, или чуть позже, подъедет прокурор, даст санкцию на твой арест, и тебя отвезут в тюрьму. До встречи!
- Я не хочу тут… с этой… - Валька поглядела на Иванову и содрогнулась.
- Привыка-ай! - раздался бодрый голос из окошка. - Набирайся опыта-то. Скоро ведь такая же будешь. Тебе, Князева, другой дороги нет.
Это подошла Васина смена, капитан Коля Мельников. Отлично! С Колей дежурство коротать можно. Он парень свой, за ним как за каменной стеной, и не дергает следователей по пустякам. Не то что Вася, дурачок и кляузник, или хам Фоменко.
Самое интересное - с этим Васей он когда-то шоферил в одной автоколонне, тот работал на ЗИЛе. Парень он был ни то, ни се - и вдруг узнали, что Меркушев окончил вечернюю школу и собирается поступать учиться на офицера милиции. Думали сначала, что хочет стать гаишником, такое хоть сколько-то можно было понять, но оказалось - метит в обычные службисты, чуть ли не в участковые. Когда спрашивали об этом - Вася оттявкивался обычной скороговоркой: "Ну и что, что! Ну и участковый, ну и что! Порядок доложен быть? Доложен. И усвой: это офицер, не какой-нибудь тебе… Время подошло - звание дай. Выслугу добавь. Двадцать пять лет отбухал - пожалуйте пенсию. О ней ведь уже сейчас пора думать!.". А через шесть лет - надо же! - встретились в одном райотделе. Вася работал инспектором в БХСС, без всяких надежд на повышение, из-за своей тупости; ему поручали только самые мелкие, самые дрянные материалы. И когда открылась вакансия в дежурке, с радостью побежал туда: майорская должность, на четвертную больше зарплата! Вот такой оказался в отделе давний друг.
3
Самому Носову предстояло сменить с дежурства старшего следователя - ей недавно присвоили капитана - Анну Степановну Демченко. Она числилась старушкой в отделе, да такою уж и была, подкатывало под пятьдесят. Демченко сама просилась на праздничные дежурства, здесь ей было веселее, чем дома. Она была когда-то замужем за военным, работала завпарткабинетом в райкоме; муж ушел к молодой, оставив ее с двумя детьми - и Анна Степановна, вспомнив вдруг о полученном в молодости юридическом образовании - пошла в милицию! Дети у нее - дочь и сын - были уже взрослые, имели своих детей, но вечно у них что-то не ладилось, какие-то там бушевали семейные драмы, в которых Демченко тоже играла свою роль. Вообще о детях она говорила с мучительными интонациями, очень страдала за них: видно, вырастить их и поставить на ноги - далось ей исключительно тяжело. В общем, к ней можно было бы относиться без раздражения, если бы не вечные партийный пыл и задор - она секретарила в партбюро и везде совала свой нос.
- Мишенька, милый! С Новым годом! - воскликнула она, вздымая руки.
Носов чмокнул ее в щеку:
- Вас также. Как дежурилось?
- Но-ормально. Новогодняя ночь ведь тихая. Мы телевизор посмотрели, потом выпили маленько, и - спать я легла, Диккенса немножно почитала еще… А ты?
- Ну, так… Среднесдельно. Не выспался вот…
- Это самое плохое. Сейчас публика опохмелится, как начнет друг другу кровя пускать - только держись!
- Может, ничего, обойдется втихую?
- Бывает и так… Ты вот что мне скажи, Михаил: когда в партию заявление будешь подавать?
Гос-споди, опять…
- Все мозги вы мне запудрили с этим делом, - раздраженно сказал Носов. - Ну не созрел я, понимаете? Не созрел!
- Это чепуха, отговорка. Ты имей в виду вот что: мы у себя в отделе имеем право принять всего одного человека в год. Такая разнарядка у райкома. А если я попрошу - дадут еще одно место. Но я буду просить только за тебя. Ибо считаю, что достоин. Ты мне нравишься. И как специалист, и как человек. Не созрел он! Ты погляди на Фаткуллина с Хозяшевым: на них пробы негде ставить, а они коммунисты.
Недавно на ту же тему толковал с ним начальник отделения. "Без этого тебе в верха не попасть". Все верно: вон Севку Панича полгода не утверждали в должности начальника уголовного розыска, покуда не вступил в партию. Выпала эта доля и Славке Мухлынину: ему нравилось быть военным, он с желанием пошел в армию, - однако там, где он служил, членство в партии значилось непременным условием. "В армии теперь строго, - рассказывал он. - Даже на роту не ставят, если не коммунист. Поэтому обычно принимают гамузом, еще в училищах". Носов не осуждал его: что же делать, если нет другой возможности выполнять работу, которая по душе!
- Ну не хватит ли об этом, Анна Степановна? Словно бы без партийных корочек - я уже и не человек для вас. Обидно, ей-богу… А у меня, может быть, имеются разногласия с партийной программой.
Демченко выпучила глаза.
- Как… как ты сказал… - в замешательстве забормотала она. - Ты… я думала… ты преданный…
- Да. Я преданный. Я Родину люблю. Работать стараюсь добросовестно. Но ведь это независимо от того, в партии я или нет. Что так смотрите? Я не боюсь. И за свое место не держусь нисколько.
- Какие вы… - старший следователь цокнула языком.
Носов стоял и глядел в окно, вдруг встрепенулся:
- А вон и ваша крестница поспешает! Не иначе, с Новым годом идет поздравлять. Еще с ней какая-то дама. К нам, точно…
- Клюева, что ли? - тоскливо воскликнула Демченко. - Ох, горе, горе… - она заметалась по кабинету, в спешке набрасывая одежду. - Не успеть, не успеть…
- А ну закрывайтесь изнутри! - приказал Михаил. - Я ее встречу сам. Принимаю, как говорится, огонь на себя. В благодарность за партийное доверие.