Значит, думает Парада, требуется служить живым.
- Как только я закончу здесь, - говорит Парада.
И вновь возвращается к совершению обряда.
Они никак не могут заставить ее уйти.
Многие пытаются: полицейские, спасатели, санитары, но Нора ни за что не соглашается обратиться за медицинской помощью.
- Но ваша рука, сеньорита, лицо...
- Чепуха, - огрызается она. - Многие ранены гораздо серьезнее. Со мной все в порядке.
Мне больно, думает она, но со мной все нормально. Забавно, день назад она и подумать не могла, что так может быть. А сейчас у нее болит рука, голова; лицо, опаленное огнем, покрытое сильным загаром, болит тоже, но она чувствует себя нормально.
Боль?
Какая, к черту, боль, когда тут люди умирают.
Нора не желает помощи, она хочет помогать сама.
Присев, она осторожно выдергивает осколки из руки, потом промывает ее под струей воды из прорвавшейся трубы. Отрывает рукав от льняной пижамы, она все еще в пижаме, радуясь, что всегда предпочитала носить лен, а не тонкий шелк, и завязывает рану. Потом отрывает другой рукав и закрывает нос и рот, потому что в воздухе стоят удушающие пыль и дым, а уж запах...
Запах смерти.
Его невозможно вообразить, если вы никогда не ощущали его, но если хоть раз вдохнули, то никогда не забудете.
Нора плотнее прижимает кусок пижамы к лицу и отправляется на поиски хоть какой-нибудь обуви. Найти несложно: универмаг вывалил все свое содержимое на улицу. И Нора подбирает резиновые шлепанцы, но не считает это кражей, это необходимость. Действительно, грабежей в городе нет - несмотря на крайнюю бедность многих жителей города. Она присоединяется к добровольной спасательной команде, раскапывающей руины отеля в поисках уцелевших. Таких команд сотни; тысячи добровольцев разбирают завалы по всему городу, работая лопатами, кирками, дисками колес, железными прутьями, а где и голыми руками, стараясь добраться до людей, запертых в ловушки под обломками. Выносят мертвых и раненых на одеялах, простынях, душевых занавесках, не жалея сил, только бы помочь безнадежно не успевающим спасателям. Другие добровольцы помогают расчищать завалы на улицах, освобождая дорогу для "скорых" и пожарных машин. Вертолеты зависают над горящими зданиями, спуская пожарных на лебедках, чтобы вытащить пострадавших, до которых невозможно добраться с земли.
И все время тысячи радиоприемников монотонно передают литании, прерываемые вздохами горя или радости слушателей, когда диктор зачитывает имена погибших и имена выживших.
Раздаются приглушенные стоны, хныканье, молитвы, визг, крики о помощи - они доносятся из-под руин. Голоса людей, погребенных под тоннами развалин.
И спасатели продолжают работать. Без суеты, упорно все добровольцы и профессионалы ведут поиски выживших. Рядом с Норой копают девочки из отряда скаутов. Им всем всего лет по девять, думает Нора, глядя в их серьезные, целеустремленные глаза, вобравшие в себя - в буквальном смысле - всю тяжесть мира. Тут и девочки-скауты, и мальчики-скауты, члены футбольных и бридж-клубов, и просто люди, вроде Норы, которые объединились в спасательные команды.
Доктора и медсестры, те немногие, выжившие и уцелевшие после обрушения госпиталей, прижимают стетоскопы к камням, стараясь уловить малейший признак жизни. Когда они слушают, то спасателей призывают к тишине, прекращается завывание сирен, машины выключают моторы - все замирает. И если доктор улыбнется или кивнет, то подключаются команды. Они тщательно, осторожно, но споро разбирают завалы, снимают сталь, бетон и иногда - счастье! - кого-то вытаскивают живым из-под руин. Но бывает, спасатели опаздывают, и из-под завалов извлекают уже бездыханное тело.
Но так или иначе, все работают, и работают без устали.
Весь день и всю ночь.
Нора за ночь отдыхает только раз. Останавливается, чтобы выпить чашку чая и съесть кусок хлеба, доставленные из организованного в парке пункта помощи. Парк наводнен людьми: одни лишились крова, другие страшатся оставаться в своих домах и квартирах, и парк похож на огромный лагерь беженцев. В сущности, так и есть, думает Нора.
Отличает его только одно - тут тихо. Звук радио убавлен до едва слышного, люди молятся шепотом, тихонько успокаивают детей. Нет ни споров, ни толкотни, ни суеты в очередях за скудными порциями воды и пищи. Все терпеливо ждут, потом несут еду старикам и детям, помогают друг другу носить воду, ставят временные палатки и укрытия, копают ямы для отхожих мест. Те, чьи дома уцелели, приносят одеяла, кастрюльки и сковородки, еду, одежду.
Какая-то женщина протягивает Норе джинсы и фланелевую рубашку:
- Возьми.
- Я не могу.
- Холодно становится.
Нора принимает одежду:
- Спасибо вам. Gracias.
И заходит за дерево переодеться. Никогда еще одежда так не радовала ее. Такое чудесное ощущение фланели на коже, от нее так тепло. У меня дома шкафы забиты одеждой, думает она. Большинство вещей она надевала раз-другой, не больше. Но сейчас она отдала бы их все за носки. Она знает, что высота города над уровнем моря больше мили, и теперь чувствует, как холодно тут по ночам. А каково людям, которые погребены под развалинами зданий, разве им тепло?
Нора допивает чай, доедает хлеб, снова обвязывает лицо, опускается на колени рядом с пожилой женщиной и снова принимается вынимать камни.
Парада шагает через ад.
Бешено полыхает пламя над прорвавшимися газовыми трубами. Блики пляшут на остовах разрушенных зданий, рассеивая адский мрак погруженного в темноту города. Едкий дым ест ему глаза, пыль забивает нос и рот, заставляя кашлять. Парада давится запахом. Тошнотворный смрад разлагающихся тел, вонь горящей плоти. А сквозь эти пронзительные запахи пробивается запах послабее, но тоже очень резкий - человеческих фекалий: канализационные системы разрушены тоже.
Дальше становится еще хуже: он видит детей, бредущих в одиночку, зовущих маму, папу. Иные только в нижнем бельишке или пижамах, на других школьные формы. Парада собирает всех на пути. На одной руке у него маленький мальчик, другой он держит девчушку, та тянет за руку еще одного малыша, тот другого...
Пока епископ доходит до парка Ла-Аламеда, за ним бредут уже около двадцати ребятишек. Парада разыскивает палатку "Католическая помощь" и спрашивает у находящегося в ней священника:
- Вы видели Антонуччи?
То есть кардинала Антонуччи, папского нунция, верховного представителя Ватикана в Мехико.
- Он в соборе, служит мессу.
- Городу сейчас не месса нужна! - вспыхивает Парада. - Ему нужны электроэнергия и вода. Пища, кровь и плазма.
- Духовные потребности паствы...
- Духовные!.. Ну да, конечно, - бормочет Парада, отходя. Ему нужно подумать, собраться с мыслями.
Так много людей, которым необходима помощь. И срочно. Выудив из кармана сигареты, он закуривает.
Женский голос резко кричит из темноты:
- Потушите! Вы что, спятили?
Парада задувает спичку. Посветив фонариком, видит лицо женщины, поразительно красивое даже под слоем грязи и сажи.
- Газовые трубы прорвались, - говорит она. - Вы хотите, чтоб мы все взлетели на воздух?
- Но все равно огонь пылает всюду.
- Ну так еще один пожар нам ни к чему.
- Да, наверное. Вы американка?
- Угадали.
- Быстро подоспели сюда.
- Я и была тут, - отвечает Нора, - когда все случилось.
- А-а.
Он оглядывает девушку. Чувствует слабый намек на давно забытое возбуждение. Она невысокого роста, женственная, но есть в ней что-то от воина. Настоящий боевой дух. Она рвется сражаться, но не знает, с чем и как.
Так же, как и я, думает он.
- Хуан Парада, - протягивает он руку.
- Нора.
Просто Нора, отмечает Парада. Никакой фамилии.
- Ты живешь в Мехико, Нора?
- Нет, я сюда по делам приехала.
- Чем ты занимаешься? - интересуется он.
Она смотрит ему прямо в глаза:
- Я девушка по вызову.
- Боюсь, я не...
- Ну, проще, проститутка.
- А-а.
- А вы кто?
- Я священник, - улыбается он.
- Но вы одеты не как священник.
- А ты - не как проститутка. Вообще-то я даже еще хуже, чем священник. Я епископ. Архиепископ.
- А это выше, чем епископ?
- Если судить по рангу, то да. Но я был счастливее, когда был простым священником.
- Тогда почему вы снова не станете священником?
Он опять улыбается, крутит головой.
- Готов пари держать, что ты имеешь очень большой успех как девушка по вызову.
- Верно, - соглашается Нора. - А вы, спорим, очень хороший архиепископ.
- Вообще-то я подумываю отказаться от сана.
- Почему?
- Я не уверен, что еще верую в Бога.
Пожав плечами, Нора советует:
- Так притворитесь.
- Притвориться?
- Ну да, это очень легко. Лично я притворяюсь все время.
- О. О-о-о, понятно. - Парада чувствует, что покраснел. - Но зачем мне притворяться?
- Власть, - заявляет Нора. И, видя, как озадачен Парада, торопится объяснить: - Ведь архиепископ, наверное, личность влиятельная.
- До некоторой степени да.
- Ну вот. Я сплю со многими влиятельными людьми. И знаю: когда они хотят, чтобы что-то было сделано, им подчиняются.
- И?..
- А тут, - она указывает подбородком на парк, - много чего требуется сделать.
- А-а.
Устами младенца, думает Парада. Не говоря уж об устах проститутки.
- Что ж, приятно было поболтать с тобой, - заключает он. - Давай будем дружить.
- Шлюха и архиепископ?
- Очевидно, ты никогда не читала Библию. А что написано в Новом Завете? А Мария Магдалина? Припоминаешь?
- Нет.
- Не важно. Мы вполне можем стать друзьями, - заключает епископ. И быстро добавляет: - Я, конечно, не имею в виду... Я ведь давал обет... Я только про то... Мне бы хотелось, чтобы мы были друзьями.
- Думаю, мне тоже.
Парада вынимает из кармана визитку:
- Когда все уляжется, позвонишь мне?
- Да.
- Хорошо. Ну а теперь мне пора. Дел предстоит много.
- Это верно.
Он возвращается к палатке.
- Перепиши имена этих ребятишек, - велит Парада священнику, - а потом сопоставь со списком мертвых, пропавших и выживших. Кто-то где-нибудь наверняка ведет список родителей, разыскивающих своих детей.
- А вы кто? - интересуется священник.
- Архиепископ Гвадалахары. А теперь давай пошевеливайся, распорядись, чтоб детям принесли одеяла и еду.
- Да, ваше преосвященство.
- А мне требуется машина.
- Простите?
- Машина, - повторяет Парада. - Мне нужна машина доехать в нунциат.
Папский нунциат, резиденция Антонуччи, располагается на юге города, далеко от наиболее пострадавших районов. Наверняка там есть электричество, горит свет. И что еще важнее, работают телефоны.
- Многие улицы блокированы, ваше преосвященство.
- Но многие и нет, - парирует епископ. - Ты все еще тут? Почему?
Через два часа, вернувшись в свою резиденцию, папский нунций кардинал Джироламо Антонуччи видит, что служащие его в тревоге и волнении, а в своем кабинете - архиепископа Параду. Тот, закинув ноги на стол, посасывает сигарету и делает распоряжения по телефону.
Парада вскидывает глаза на вошедшего Антонуччи.
- Вели принести нам еще кофе, - просит Парада. - Ночь предстоит долгая.
А завтрашний день будет еще длиннее.
Непозволительные слабости. Мелкие грешки.
Крепкий горячий кофе. Теплый свежий хлеб.
Благодарение Богу, Антонуччи итальянец и курит, думает Парада, втягивая легкими самый крупный из мелких грешков, по крайней мере из тех, что дозволительны священнику.
Он выдыхает дым, наблюдает, как тот плывет к потолку, слушает, как Антонуччи, поставив чашку, говорит министру внутренних дел:
- Я лично беседовал с Его Святейшеством, и он желает, чтобы я заверил правительство народа Мексики, что Ватикан готов предложить любую помощь, какую сможет, несмотря на то, что мы еще не установили официальных дипломатических отношений с Мексикой.
Антонуччи, думает Парада, похож на птицу.
Птичку-невеличку с маленьким аккуратным клювиком.
Его прислали из Рима восемь лет назад с миссией вернуть Мексику официально в лоно Римско-католической церкви после ста лет антиклерикализма на государственном уровне, воцарившегося в 1856 году, когда к власти пришли либералы и у церкви были отобраны - и распроданы - обширные гасиенды и другие принадлежавшие ей земли. Революционная конституция 1875-го лишила власти церковь в Мексике, и Ватикан отомстил, отлучив от церкви всех мексиканцев, принявших конституцию.
А затем последовало столетие беспокойного перемирия между Ватиканом и мексиканским правительством.
Официальные отношения так и не были восстановлены, но даже самые ярые социалисты ИРП, Институционно-революционной партии, которые правили Мексикой с 1917-го, образовав однопартийное псевдодемократическое правительство, не пытались наложить категорический запрет на Римско-католическую церковь в этой стране верующих крестьян. Случались мелкие выпады вроде запрета на священническое облачение, но все же правительство и Ватикан пытались как-то сосуществовать.
Но целью Ватикана всегда оставалось восстановление в Мексике своего официального статуса, и как политик, принадлежащий к архиконсервативному правому крылу церкви, Антонуччи всегда твердил Параде и другим епископам: "Мы не должны уступать верующую Мексику безбожникам-коммунистам ".
Так что вполне естественно, думает Парада, Антонуччи воспримет землетрясение как удобный случай. Будет рассматривать смерть десятков тысяч верующих как Божье произволение, способное помочь поставить правительство на колени.
Необходимость вынудит правительство проглотить немало обид в следующие несколько дней; ему придется унизиться и принять помощь от американцев. А еще - приползти за помощью к церкви, так уж сложились обстоятельства.
И мы дадим им деньги.
Деньги, которые мы веками собирали с верующих, богачей и бедняков. Монеты, не облагаемые налогами, на тарелке для сбора подаяний. И теперь, думает Парада, мы выжмем награду из поверженной страны за то, что вернем им деньги, которые у нее же и взяли.
Христос рыдать будет.
Менялы в храме?
Да, это мы и есть.
- Вам требуются деньги, - говорит Антонуччи министру. - И требуются быстро. А получить заем вам будет трудненько. У вашего правительства уже и так сомнительная кредитоспособность.
- Мы выпустим облигации.
- И кто станет их покупать? - Намек на удовлетворенную усмешку играет в уголках рта Антонуччи. - Вы не сумеете предложить достаточно высокий процент, чтоб привлечь инвесторов. Вы не можете даже обслуживать свои долги, не говоря уж о том, чтобы выплатить их полностью. Нам это прекрасно известно. У нас целая пачка обязательств от Мексики.
- Страхование, - роняет министр.
- У вас неполное страхование, - парирует Антонуччи. - Ваш собственный Департамент внутренних дел ради поощрения туризма закрывал глаза на практику отелей страховаться не полностью. Магазины, жилые дома - то же самое. Даже правительственные здания, которые рухнули, были застрахованы по минимуму. А то и самозастрахованы, без обеспечивающих фондов. И хотя ваше правительство относится к Ватикану с пренебрежением, финансовые институты считают нас... кажется, на жаргоне это называется "тяжелой артиллерией", то есть самым надежным партнером.
Макиавелли конечно же мог быть только итальянцем, думает Парада.
Несмотря на всю циничность ситуации, искусство диалога папского нунция вызывало восхищение.
Однако работы предстояло слишком много, и безотлагательной, поэтому Парада перебивает:
- Давайте обойдемся без лишних словес, а? Мы с радостью окажем всяческую помощь, какую сумеем, финансовую и материальную, но, так сказать, приватно. А вы в свою очередь разрешите нашим священникам носить кресты и четко обозначите материальную помощь как поддержку от Святой Римской церкви. И дадите гарантии, что следующее правительство начнет переговоры по установлению официальных отношений между государством и церковью.
- Да это случится только в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, - вмешивается Антонуччи. - Еще почти три года.
- Я тоже знаю арифметику, - замечает Парада. И он снова поворачивается к министру. - Так мы договорились?
Да, договорились.
- Интересно, кем это вы себя воображаете? - спрашивает Антонуччи после ухода министра. - Больше никогда не смейте подменять меня в переговорах. Я его уже дожимал.
- А что, теперь наша роль в Мексике - держать нужных людей на коротком поводке? - иронизирует Парада.
- У вас нет полномочий...
- Меня что, поведут на порку в сарай? - перебивает Парада. - Если так, то, пожалуйста, поскорее. У меня полно работы.
- Вы, похоже, забыли, что я ваш прямой начальник.
- Нельзя забыть того, чего не признаешь изначально, - возражает Парада. - Вы не мой начальник. Вы политик, присланный Римом проводить тут определенный политический курс.
- Землетрясение, - заявляет Антонуччи, - было деянием Бога...
- Ушам своим не верю!
- ...которое предоставляет нам возможность спасти души миллионов мексиканцев.
- Не души их спасайте! - вопит Парада. - Спасайте их самих!
- А вот это чистейшая ересь.
- Ну и превосходно.
И ведь дело не только в жертвах землетрясения, думает Парада. Тут миллионы живут в нищете. Миллионы обитают в трущобах Мехико, на мусорных свалках в Тихуане; безземельные крестьяне в Чьяпасе в реальности ничем не отличаются от крепостных.
- Эта ваша теология освобождения не убеждает меня, - заявляет Антонуччи.
- А мне все равно. Я отвечаю не перед вами, я отвечаю перед Богом.
- Я могу сейчас позвонить, и вас переведут в церковь на Огненную Землю.
Схватив трубку, Парада протягивает ему:
- Так звоните! Буду только рад стать приходским священником на краю земли. Чего же вы не набираете номер? Мне сделать это за вас? Или это пустой блеф? Я сообщу в Рим, а потом газетам подробности о причинах моего перевода.
Он наблюдает, как на щеках Антонуччи расползаются красные пятна. Птичка расстроена, думает Парада. Я взъерошил ее гладкие перышки. Но Антонуччи тут же, положив трубку на место, обретает хладнокровие, безмятежную ясность, и даже прежняя самодовольная улыбка возникает у него на губах.
- Хороший выбор, - с уверенностью, какой не чувствует, замечает Парада. - Я возглавлю оказание помощи. Я "отмою" деньги церкви так, чтобы не ставить правительство в неловкое положение, и помогу вернуть церковь в Мексику.
- А я жду, какую услугу, - замечает Антонуччи, - вы потребуете в обмен.
- Пусть Ватикан сделает меня кардиналом. Потому что возможность делать добро появляется только, ну да, все верно, с обретением власти.
- Вы и сами стали политиком.
И это правда, думает Парада.
Ну и прекрасно.
Пусть так и будет.
- Итак, мы достигли взаимопонимания, - заключает Парада.