- Оно бы верно, - говорит Арт, - да только по траектории пуль определили, что стреляли из двух разных точек.
- А-а, вон как.
- Слушай. Мы прикрыли тоннель Гуэро, дельце это связано с братьями Фуэнтес, а они по-крупному поддерживали Колосио. После чего Колосио приезжает в Тихуану, "заповедник" Баррера, и его убивают. Можешь считать, что я спятил, Шэг...
- Нет, ты не сумасшедший. Но думаю, ты стал одержимым, ты больше ни о чем не можешь думать, только о Баррера, с тех пор как...
Он умолкает. Уставившись в письменный стол.
Арт заканчивает за него мысль:
- Как они убили Эрни.
- Да.
- А ты разве нет?
- Я тоже да. Хочу прикончить их всех. И Баррера. И Мендеса. Но, босс, на определенной стадии, ну, я имею в виду... в какой-то момент нужно бы все-таки нажимать на тормоза...
Он прав, думает Арт.
Конечно же прав. И мне хотелось бы притормозить. Но желать и сделать - большая разница. И я не могу, и все, избавиться от "одержимости", как это называет Шэг, Баррера.
- Говорю тебе, - настаивает Арт, - когда пыль уляжется, то обязательно выяснится, что за всем этим стояли Баррера.
В душе у Арта нет в этом ни малейших сомнений.
Гуэро Мендес лежит на каталке в частном госпитале, и трое лучших пластических хирургов Мексики готовятся подарить ему новое лицо. Новое лицо, думает Гуэро, крашеные волосы, новое имя, и я смогу вновь начать войну против Баррера.
Войну, которую он обязательно выиграет, потому что на его стороне новый президент.
Мендес устраивается поудобнее на подушке, пока медсестра готовит его к операции.
- Ну как, вы готовы поспать? - спрашивает девушка.
Он кивает. Готов заснуть и проснуться новым человеком.
Медсестра берет шприц, снимает пластмассовый колпачок, вводит иглу в вену на его руке. Нажимает поршень шприца. Она его гладит по лицу и, когда лекарство начинает действовать, тихонько говорит:
- Колосио мертв.
- Что ты сказала?
- У меня сообщение от Адана Барреры: твой человек, Колосио, мертв.
Гуэро пытается приподняться, но тело не повинуется командам мозга.
- Лекарство называется "дормикум", - продолжает медсестра. - Сильная доза, такую можно назвать "смертельной инъекцией". Закроешь глаза и уже никогда больше не сможешь открыть их...
Гуэро тщится крикнуть, но изо рта не вылетает ни звука. Он изо всех сил старается не засыпать, но чувствует, как сознание ускользает. Он силится выдраться из ремней, освободить руку, чтобы сдернуть маску, закричать, позвать на помощь, но его мускулы не слушаются. Даже шея не поворачивается, когда он хочет помотать головой: нет, нет, нет! Он ощущает, как вытекает из него жизнь.
Откуда-то очень издалека доносится голос медсестры:
- Баррера желают тебе гнить в аду.
Двое охранников катят тележку из прачечной, нагруженную чистыми простынями и одеялами, наверх, в камеру люкс Мигеля Анхеля Барреры в тюрьме Алмолойа.
Тио забирается в тележку, охранники набрасывают на него простыни и выкатывают из корпуса и дальше, через дворы, за ворота.
Вот так все просто, легко.
Как и было обещано.
Выбравшись из тележки, Мигель Анхель шагает к ожидающему его фургону.
Двенадцать часов спустя он уже обосновался в Венесуэле, уйдя от всех дел.
За три дня до Рождества Адан преклоняет колени перед кардиналом Антонуччи в его личном кабинете в Мехико.
"Самый разыскиваемый человек в Мексике" слушает распевное бормотание папского нунция на латыни: отпущение грехов для него и Рауля за их непреднамеренную, нечаянную роль в случайном убийстве кардинала Хуана Окампо Парады.
Антонуччи не дает им отпущения за убийства Эль Верде, Абрего, Колосио и Мендеса, думает Адан, зато правительство постаралось. Заранее - как награду за убийство Парады.
Если я убью вашего врага, настаивал тогда при переговорах Адан, то вы должны разрешить мне убить моих.
Итак, дело завершено, думает Адан. Мендес мертв, война окончена. Тио из тюрьмы вытащили.
И теперь новый patron - я.
Мексиканское правительство только что восстановило Римско-католическую церковь в полном юридическом статусе. Кейс, набитый шокирующими документами, перешел от Адана Барреры к определенным правительственным министрам.
Адан выходит из кабинета с официально новой душой, сверкающе-чистой.
Услуга за услугу.
В канун Нового года Нора возвращается домой после обеда с Хейли Сэксон. Она ушла еще до того, как откупорили шампанское.
Нет у нее никакого настроения. Праздники прошли уныло. Первое Рождество за девять лет она проводит не с Хуаном.
Вставив ключ в замочную скважину, Нора открывает дверь. Едва она входит, как чья-то рука зажимает ей рот. Она шарит в сумочке, стараясь найти газовый баллончик, но сумочку выбивают у нее из рук.
- Я не причиню тебе вреда, - говорит Арт. - Не надо кричать.
Он медленно отнимает от ее рта руку.
Нора, повернувшись, влепляет ему пощечину:
- Я сейчас вызову полицию.
- Я и есть полиция.
- Я вызову настоящую.
И, подойдя к телефону, начинает набирать номер.
- Ты имеешь право молчать, - говорит Арт. - Все, что ты скажешь, будет использовано против тебя в...
Нора опускает трубку.
- Так-то лучше.
- Чего тебе от меня надо?
- Хочу показать тебе кое-что.
- Ты представления не имеешь, сколько раз я слышала эти слова.
Арт достает из кармана куртки видеокассету.
- У тебя есть видео?
- Любительские видеосъемки? - смеется она. - Шикарно. Тебя снимали, и ты хочешь произвести на меня впечатление? Или меня? Сначала угрозы, теперь шантаж. Позволь сказать тебе кое-что, миленький: я такого навидалась, в кино я всегда смотрюсь красиво.
Открыв шкаф, Нора указывает ему на телевизор и видеомагнитофон:
- Есть все, что угодно, чтоб возбудить тебя.
Арт вставляет кассету.
- Сядь.
- Мне и так прекрасно, спасибо.
- Я сказал - сядь.
- О, еще и принуждение. - Нора опускается на диван. - Ну что, теперь счастлив? Возбудился?
- Смотри.
Она иронически усмехается, когда начинается запись, но усмешка с ее лица сползает, когда на экране появляется молодой священник. Он сидит на металлическом складном стуле за металлическим столом. Внизу высвечивается рамка с датой и временем съемок.
- Кто это? - спрашивает Нора.
- Отец Эстебан Ривера. Приходской священник Адана.
Нора слышит за кадром голос Арта, задающего вопросы.
И сердце у нее, пока она слушает, бьется все реже и реже.
- Двадцать четвертое мая тысяча девятьсот девяносто четвертого года, вы помните, где вы тогда были?
- Да.
- Вы совершали обряд крещения, правильно?
- Да.
- В своей церкви в Тихуане.
- Да.
- Взгляните на этот документ.
Нора видит руку, подталкивающую листок бумаги через стол к священнику. Тот берет листок, смотрит и снова кладет на стол.
- Вы узнаете его?
- Да.
- Что это?
- Запись о крещении.
- Адан Варрера записан тут как крестный отец. Вы видите?
- Да.
- Это ваш почерк, верно?
- Да.
- Вы записали Адана Барреру крестным отцом и указали, что он присутствовал на крещении, правильно?
- Я это сделал, да.
- Но ведь это неправда, так?
У Норы дыхание перехватило в долгую паузу перед ответом Риверы.
- Да, неправда.
Она чувствует, как к горлу подкатывает тошнота.
- Вы солгали?
- Да. И мне стыдно.
- Кто попросил вас сказать, будто Адан был там?
- Адан и попросил.
- Это ведь его подпись тут?
- Да.
- Когда он в действительности поставил ее?
- За неделю до обряда.
Нора нагибается, утыкается лицом в руки, лежащие на коленях.
- А вам известно, где был Адан в тот день?
- Нет.
- Но нам-то известно, верно? - обращается Арт к Норе. Поднявшись, он вынимает кассету и снова засовывает себе в карман.
- Что ж, мисс Хейден, счастливого Нового года!
Нора не поднимает головы.
Новый год. Арт просыпается под говор телевизора с дикого похмелья.
Видно, оставил этот чертов телевизор включенным, думает он. Вырубает его и идет в ванную, где принимает пару таблеток аспирина, запив их огромным количеством воды. Потом направляется на кухню и включает кофеварку.
Пока кофе варится, Арт, выйдя в коридор, забирает газету. Несет и газету и кофе в комнату и садится. За окном ясный зимний день, и ему видна гавань Сан-Диего всего в нескольких кварталах отсюда, а за ней - Мексика.
Скатертью дорога, год 1994-й, думает он. Поганый выдался год.
Пусть 1995-й будет лучше.
Еще больше гостей явилось на встречу мертвых вчера ночью. Старые, постоянные, а теперь еще и отец Хуан. Скошенный перекрестным огнем, который вызвал я, пытаясь установить мир в войне, которую сам же и заварил. Парада прихватил с собой и других. Сосунков. Двух малолетних хулиганов, мальчишек из моего же бывшего баррио.
Все они явились проводить старый год.
Веселая компашка.
Арт проглядывает первую страницу газеты и без особого интереса отмечает, что договор НАФТА вступает в силу с сегодняшнего дня.
Что ж, мои поздравления всем, думает он. Расцветет свободная торговля. Вырастут сразу, точно грибы, заводы у границы, и мексиканские рабочие за гроши станут изготавливать для нас кроссовки, модную одежду, и холодильники, и всякие удобные электрические приборы для дома по ценам, которые нам по карману.
Все мы станем толстыми и счастливыми, и что такое один убитый священник в сравнении с этим?
Что ж, я рад, что все вы получили свой договор, заключает Арт.
Но только я уж точно его не подписывал.
Часть четвертая
Дорога на Энсенаду
10
Золотой Запад
Все federales говорят,
Что арестуют его хоть сейчас,
А оставляют его на свободе так долго
Лишь по своей доброте, наверно.
Таунс ван Зандт. "Левша и Панчо"
Сан-Диего
1996
Солнечный свет такой омерзительный.
Пробившись сквозь грязное окно и пропыленные, поломанные жалюзи, он прокрался в комнату Кэллана ядовитым газом, тошнотворным, желтым. Описание подходило и к Кэллану - тошнотворный, желтый, потный и заросший щетиной. Шон крутится на простынях чуть не месячной давности, его поры безуспешно пытаются вывести из организма алкоголь, в углах полуоткрытого рта засохла слюна, мозг лихорадочно силится отделить обрывки ночных кошмаров от надвигающейся реальности пробуждения.
Слабенький солнечный свет бьет по векам, и они открываются.
Новый день в раю.
Вообще-то Кэллан почти рад проснуться: сны ему снятся нехорошие, а от выпивки еще хуже. Он чуть ли не ждал, что сейчас увидит на кровати кровь: все сны у него кроваво-красные, кровь в них льется рекой, слепляя один кошмар с другим.
Хотя и реальность тоже ненамного краше.
Кэллан смаргивает несколько раз, уверяет себя, что проснулся, и медленно нащупывает ногами, ноющими от накопившейся молочной кислоты, давно не мытый пол. Секунду сидит, прикидывая, не свалиться ли снова в постель, потом тянется за пачкой сигарет на прикроватном столике. Забрасывает сигарету в рот, нашаривает зажигалку и подносит огонек, прикуривая.
Глубокая затяжка, раздирающий кашель, и ему становится чуточку лучше.
Что Кэллану сейчас требуется - это глотнуть спиртного.
Похмелиться, чтоб взбодриться.
Кэллан опускает глаза и видит на полу пинтовую бутылку джина "Сиграм". Пустую.
Вот хреновина - такое случается все чаще и чаще.
Чаще и чаще, черт! Да каждый вечер. Ты выжираешь всю бутылку, не оставляя ни капли на утро. Что означает - надо вставать. Вставать, одеваться и отправляться за выпивкой.
Раньше - и не так уж давно, - когда он просыпался с похмелья, ему требовалась чашка кофе. А еще раньше этого раньше он шел в маленькую столовую на Четвертой авеню и покупал эту чашку, облегчающую головную боль, и даже одолевал завтрак: жареную картошку, яйца и тосты - их фирменные блюда. Потом он перестал завтракать, мог выпить только кофе, а потом, где-то на полпути вялого дрейфа по реке затянувшегося пьянства, ему уже требовалось ранним ужасным утром не кофе, а опять спиртное.
И Кэллан поднимается на ноги.
Колени скрипят, спина болит от долгого лежания в одном положении.
Шаркая, он плетется в ванную. В комнатушку, которая раньше служила туалетом, втиснуты раковина, унитаз и душ. Тонкая, ненадежная металлическая закраина отделяет душ от пола, а потому в дни, когда он регулярно принимал душ (Кэллан доплачивает за отдельную ванную, потому что не хочет пользоваться общей в конце коридора вместе с косноязычными психами, старыми сифилитиками и алкоголиками-гомосеками), вода всегда переливалась на вытоптанный, в грязных пятнах плиточный пол. Или брызгала через драный пластиковый занавес в выцветших цветочках. Сейчас он душ принимает не часто. Может, сполоснуться? - задумывается он, но это столько хлопот, да и флакон с шампунем почти пуст, остатки высохли и прилипли ко дну, а поход в аптеку покупать новый требует слишком много душевных затрат. И ему не нравится болтаться там, где много народу, во всяком случае, гражданского.
Тонкий обмылок прилип к полу душевой кабины, а еще один кусок потрескавшегося, сильно пахнущего антисептического мыла - его дают в отеле вместе с истершимся, реденьким полотенцем - лежит на раковине.
Кэллан ополаскивает лицо.
Он в зеркало не глядит, но зеркало смотрит на него.
Лицо у него опухшее и желтое, волосы, отросшие по плечи, жирные, грязные, борода свалялась.
Я уже становлюсь похож, думает Кэллан, на самого заурядного алкаша в Лампе. Наркомана и алкаша. А что, я не такой? Только что могу всегда подойти к банкомату и снять деньги, а так я и есть самый обыкновенный пьянчуга и наркоман тут, в Лампе.
Он чистит зубы.
На это его еще хватает. Он не может выносить застоявшейся вони вчерашнего виски и рвоты изо рта: его мутит. Потом мочится. Одеваться не надо - в одежде он и вырубился: черные джинсы и черная майка. Но ноги босые, что означает - ему придется снова садиться на кровать, наклоняться и обуваться, и пока он шнурует черные высокие кеды "Чак Тейлор" на босу ногу, его уже опять тянет лечь подремать.
Но уже одиннадцать утра.
Пора отправляться.
Купить выпивку.
Кэллан лезет рукой под подушку, нашаривает свой двадцатидвухкалиберный, засовывает пистолет за ремень под просторную майку навыпуск и выходит.
И в коридоре тут же окунается в зловоние.
Пахнет в основном лизолем, им администрация щедро поливает всюду, точно долбаным напалмом, стараясь заглушить стойкие запахи мочи, рвоты, дерьма и умирающих стариков. Ну хоть микробы убивает. Безнадежная непрерывная битва, думает Кэллан, нажимая кнопку единственного скрипящего лифта. Отель и есть нескончаемая беспросветная битва на проигрыш.
Потому ты и выбрал его для житья.
Место, где ты окончательно проиграешь свою безысходную битву.
Отель "Золотой Запад".
Меблирашки СРО .
Номер строго на одного.
СРОчно в номер одиночный.
СРОк твой вышел - вон пошел!
Последняя остановка, а дальше уже - лист картона на улице или стол в морге.
Потому что в отеле "Золотой Запад" расплачиваются чеками соцобеспечния, чеками пособий на безработицу, чеками по инвалидности. Но как только чеки кончаются - СРОк твой вышел - вон пошел! Простите, ребята, валите на улицу, на лист картона, на стол в морге. Некоторые счастливцы умирают в своих комнатах. Они долго не платили, или запах разложения просочился в коридор и наконец заглушил даже лизол, и портье нехотя, зажав платком нос, отпирает дверь запасным ключом. Потом он звонит по телефону, и "скорая" медленно ползет по привычному маршруту к меблирашкам. И еще одного старика выкатывают на носилках в последнюю поездку, его солнце наконец закатилось на "Золотом Западе".
Но живут тут не только старые алкоголики. Бывает, что и случайный турист из Европы находит сюда дорогу, соблазнившись дешевизной в дорогом Сан-Диего. Поживет с недельку и съезжает. Или какой молодой американец, вообразивший себя Джеком Керуаком , или новый Том Уэйтс, привлеченный теневой стороной жизни, пока его рюкзак вместе с плеером и всеми деньгами не стащат из номера, или его обворуют на улице, а не то красочный персонаж-старожил попытается пощупать его коленку в общей ванной. Тогда потенциальный "бродяга Дхармы" звонит своей мамочке, и та сообщает номер своей кредитки дежурному, чтобы вызволить своего мальчика оттуда. Но все-таки он увидел ту сторону Америки, с которой иначе не познакомился бы никогда.
Но в основном все-таки тут старые алкоголики и психи, усаживающиеся, точно вороны, на разорванные стулья перед телевизором в зале. Что-то бормочущие себе под нос, спорящие из-за каналов (случались и потасовки, даже на ножах дрались из-за "Скорой помощи" или "Острова Гиллигана").
Битвы без победителей.
Кэллана жить тут никто не заставляет.
У него есть деньги, он мог бы поселиться в отеле и получше, но он выбрал этот.
Назовите это покаянием, чистилищем, как желаете, - но в этом месте он отбывает долгое самонаказание: наливается спиртным в смертельных дозах (летальные самоинъекции?), потеет от ночных кошмаров, харкает кровью, кричит во сне, умирает каждую ночь. И начинает все сызнова утром.
Я прощаю тебя. Бог прощает тебя.
Почему вдруг старый священник это сказал?
После той роковой перестрелки в Гвадалахаре Кэллан отправился в Сан-Диего, поселился в "Золотом Западе" и запил. Прошло полтора года, а он все еще тут.
Подходящая обстановка для человека, ненавидящего самого себя. Ему тут нравится.
Подползает лифт, стеная, точно уставший официант, обслуживающий номера. Кэллан отодвигает дверь, нажимает кнопку со стертой надписью "ВНИЗ". Решетчатые двери закрываются, будто в тюремной камере, и лифт, скрипя, начинает спускаться. Кэллан чувствует облегчение, что в кабине он один: никаких французских туристов, загромоздивших заплеванное пространство тяжелыми сумками, никаких студентов, познающих Америку, толкающих его рюкзаками. Ни старых алкоголиков, от которых воняет потом. Да что это я, вяло вспоминает Кэллан, я и сам алкоголик, воняющий потом.
Ну и ладно.
Дежурному клерку Кэллан нравится.