Ледяное молчание сопровождало меня до конца коридора и не оставило даже в кабине лифта, словно мисс Лоррейн хотела убедиться, что я ни одной лишней секунды не стану осквернять ее дом своим присутствием.
Я остановился у аптеки, перехватил кофе с сандвичем и к десяти вернулся домой. Здесь стояла такая тишина, что даже звук падающих на дно бокала кубиков льда показался необычайно громким. Зато журчание виски я счел куда более приятным на слух и попробовал подобрать для обеих тем подходящее музыкальное сопровождение. Резкий звонок в дверь все испортил. Плетясь в прихожую, я без особой надежды подумал, что, возможно, фортуна решила все-таки вознаградить меня за столь неудачный день.
Когда я отворил дверь, на пороге стояла египетская наложница в черном свитере и узких белых брюках, плотно обтягивающих стройные ноги. Она явилась не одна. Стоявший рядом парень был дюйма на два выше меня. Черный, как у Антонии, свитер и джинсы не скрывали обалденной мускулатуры. Судя по всему, один из тех молодчиков, перед которыми вы спешите извиниться, когда они сталкивают вас с тротуара. Этакий мрачный верзила лет тридцати - то ли профессиональный борец, то ли бандит. Слишком длинные курчавые волосы падали на шею, бакенбарды лишь немного сглаживали угловатую линию скул, тонкогубый рот выдавал холодную жестокость, и даже густые ресницы не смягчали взгляд глубоко посаженных карих глаз.
- Мистер Холман, - с бесцветным голосом обронила Антония Кендалл, - я хочу познакомить вас со своим приятелем.
- Это Пит? - спросил я.
Девушка чуть скривила рот.
- Вижу, Джеки Лоррейн успела вас просветить. Правда, не сомневаюсь, что вы услышали весьма далекое от истины толкование событий. В ту ночь, как только я легла спать, Джеки соблазнила Пита, но теперь это не имеет значения. Наши дела вас больше не касаются, мистер Холман.
- Не касаются?
- Совершенно верно. - Она резко встряхнула желтовато-зеленым мундштуком, обсыпав мой пиджак пеплом. - Ни в коей мере. Сегодня вы причинили нам достаточно неприятностей, и я не позволю вам рыскать по дому еще три дня, задавать невыносимые вопросы и делать наглые выводы.
- Вы не позволите?
- Именно я! - отрезала Антония. - Пит!
Моей первой ошибкой было во время разговора сосредоточить все внимание на ней, упустив из поля зрения стоявшего рядом парня. Второй ошибки я просто не успел допустить, ибо первой вполне хватило. Уголком глаза я все же заметил, как его правая рука описала дугу, и в голове мелькнула мысль, что Пит, похоже, прихватил с собой дубинку. Когда она врезалась мне в висок, я убедился в справедливости догадки, но утешения это не принесло. Я упал на колени. Второй удар пришелся по затылку, и я окончательно потерял интерес к дальнейшим событиям. Смутное ощущение реальности вернулось, когда на голову мне хлынул поток воды. Сообразив, что отфыркиваюсь и несвязно бормочу, я открыл глаза, дабы выяснить, что происходит. С пола оба моих визитера казались восьмифутовыми гигантами. В ребра пребольно ткнулся носок ботинка, и я глухо застонал.
- Вы слышите меня, мистер Холман? - откуда-то с седьмого неба вопросил едва различимый равнодушный голос Антонии.
- Ух!..
- Утром вы позвоните отцу и скажете, что не в силах ему помочь, а потому разумнее всего посоветоваться с адвокатами. Если вы не сделаете этого до полудня, мы вернемся сюда, и в следующий раз будет немного хуже. Понятно?
- Ух… - простонал я.
Восемь ног в джинсах топтались надо мной, затем две руки ухватили меня за лацкан пиджака и рывком подняли с полу. Пока одна лапища удерживала меня в вертикальном положении, вторая энергично замолотила по щекам. Сперва я, как сквозь туман, различал ухмыляющуюся физиономию, потом перед глазами все завертелось и она куда-то поплыла вместе с частью стены.
Издалека донеслось недовольное ворчание:
- Эта гниль слишком быстро сдается, золотко. Глянь, счас опять выпадет в осадок.
- Не важно, Пит, - прошелестел другой голос. - И так с первого взгляда было ясно, что он - ничтожество.
Глава 4
Я очнулся от боли, когда яркий свет утреннего солнца хлынул в окно. Добравшись до ванной комнаты, я посмотрел на себя в зеркало и увидел субъекта, очевидно побывавшего под колесами поезда или измолоченного цепом. Физиономия покраснела и распухла, нижняя губа рассечена, вероятно, ногтем. На голове вскочили две здоровенные болезненные шишки, до которых было страшно дотрагиваться, точно так же как и до пары ребер, которые, к счастью, оказались не сломаны, но вполне могли рассыпаться, вздумай я дышать полной грудью. Ничего не скажешь, чертовски приятное начало дня!
Яйца всмятку и три чашки кофе отчасти вернули меня к жизни. Я сунул сигарету в уголок рта и затянулся, очень довольный, что мог хотя бы курить. Потом довольно долго я сидел в кресле, раздумывая, почему Антония Кендалл так желает от меня избавиться и где именно ей удалось найти и взять в приятели такого подонка, как Пит…
Из оцепенения меня вывел звонок в дверь.
Я открыл, и дикое смешение красок так резануло по нервам, что пришлось на мгновение закрыть глаза в надежде изгнать наваждение. Увы, когда я решился взглянуть еще раз, в дверном проеме по-прежнему торчали ярко-малиновая рубашка и небесно-голубые бермуды. "Боже мой, избавь меня сегодня от поэзии, - тоскливо взмолился я, поскорее отводя взгляд от отвратительно тощих ног с узловатыми коленями, - да и кто когда видывал поэта, совершенно слепого к цветам?"
- Ага! - энергично заговорил Брюс Толбот. - Сыщик собственной персоной? Приветствую вас, сэр, и перехожу из сияющего утра в вашу не такую уж скромную обитель с бесконечными извинениями за то, что осмелился потревожить в столь необычный час. У меня важное дело, сэр! Настолько важное, что его никоим образом нельзя ставить в зависимость от тиканья маятника или тихого шуршания песчинок в песочных часах. Смертные не могут медлить, сэр, когда им следует спешить во имя чести и справедливости! Смею вас заверить, поистине справедливость еще ни разу за всю бесславную историю человечества не попирали так бесстыдно и гнусно, как ныне. - Он пригладил заметно поредевшие светлые волосы и неожиданно воздел обе руки к небу. - Но я забыл о правилах приличия! Позвольте представить вам моего друга, одного из величайших актеров нашего времени, чье имя - и мне особенно приятно об этом упомянуть - не затрепано толпой. Иными словами, сэр, оно не мозолит глаза, как бутыль разрекламированного моющего средства на кухонной полке. Но для истинных ценителей, жрецов искусства имя это бессмертно. Итак, вам выпала честь познакомиться с Джоном Эшберри, сэр.
Эшберри являл собой живой монумент, изваянный каким-то весельчаком с на редкость своеобразным чувством юмора. Рост по меньшей мере шесть футов четыре дюйма, все части тела несколько больше, чем положено, но пропорции соблюдены неукоснительно. Так, массивная голова выглядела нормально, поскольку сидела на широких и мощных плечах, а огромное брюхо не казалось чем-то противоестественным, ибо его подпирали ноги обхватом со ствол дерева. Такое лицо могло бы принадлежать римскому императору, с младых ногтей возлюбившему оргии. Лоб венчала шапка густых черных волос, крупный римский нос и глаза под тяжелыми веками придавали физиономии насмешливо-презрительное выражение. Наконец, толстогубый чувственный рот переходил в довольно плотные складки четырех подбородков.
Пока я, открыв от изумления рот, таращился на это диво, Эшберри, нимало не смутившись, взглянул на поэта и звучным баритоном изрек:
- Ну, Брюс, твоя рекомендация почти вернула мне попранную честь. - Потом он схватил мою руку и принялся трясти. - Рад познакомиться с вами, сэр. Я много слышал о вас - разумеется, только хорошего. У вас репутация человека, успешно разоблачающего отвратительные пороки и злодеяния. Невиновные, сэр, - голос актера без видимых усилий громыхнул на весь дом, - могут спать спокойно под вашей защитой. - Эшберри возвел очи горе: - Пусть молния поразит меня на пороге вашего жилища, если я хоть в чем-то виновен! - При этом лопатки актера невольно дрогнули, но небо у него за спиной оставалось синим и безоблачным. - Да, как сказал бы мой друг поэт, десница ваша сбережет покой невинных.
Я живенько зааплодировал, испугавшись, как бы за этим монологом не последовал еще один. Густые брови Эшберри слегка приподнялись, он вежливо поклонился.
- Всегда надо заканчивать прежде, чем публике надоест слушать, - хохотнул актер. - Да будет так? Разрешите войти?
- Как я понимаю, у меня нет ни единого шанса не впустить вас в дом, - угрюмо буркнул я, когда незваные гости протиснулись в прихожую.
К тому моменту, когда я запер входную дверь и вернулся в гостиную, оба уже восседали на высоких табуретах возле бара. Чего они ждут, было нетрудно догадаться. "Ну и ладно, - подумал я, - в конце концов, одиннадцать уже пробило, а все мои синяки и ссадины чертовски нуждаются в бальзаме".
И я решительно направился к бару. Гости отреагировали мгновенно.
- Водка со льдом, - прогудел Эшберри, - льда немного.
- Мартини! - блаженно заулыбался Толбот. - Вермута можно не добавлять.
Я налил им два огромных бокала, а себе - немного бурбона со льдом. Служители искусства церемонно подняли бокалы.
- Салют! - произнес Толбот.
- Ваше здоровье! - забасил Эшберри.
Содержимое бокалов исчезло, пока я любовался кадыками на задранных кверху шеях. Два пустых бокала звякнули о доску бара, две выжидательные улыбки вновь обратились ко мне. Я умею признавать поражение, поэтому без разговоров придвинул бутылку с джином поэту, а водку - актеру.
- Наливайте сами, - сказал я уже после того, как они это сделали.
- Мы пришли, - заговорил Брюс Толбот, уничтожив вторую порцию, - пролить свет…
- Вы, сэр, специалист, - загудел Эшберри, - вот почему мы явились к вам.
По выражению его глаз я понял, что актер ждет очередного взрыва аплодисментов.
- Джентльмены, - вкрадчиво заметил я, - почему бы вам просто не объяснить мне, в чем дело?
- Мы были оклеветаны! - начал Толбот.
- Нет, убиты! - выкрикнул Эшберри.
- …Глупым невеждой, которому хватает наглости называть себя управляющим делами!
Толбот визгливо захохотал:
- Если бы не добродушие и бесконечная терпимость нашего друга Рейфа Кендалла…
- Нашего друга и патрона Рейфа Кендалла, - поправил его Эшберри.
- Верно! - закивал Толбот.
- Этот недоумок давно вернулся бы в родные трущобы!
- Вы говорите о Майлзе Хиллане? - догадался я.
- При упоминании его имени у меня начинается внутренняя дрожь! - Поэт был настолько удручен этой мыслью, что выхлебал третий бокал двумя большими глотками и принялся наливать четвертый. - И вот теперь, окончательно обезумев, этот тип обвинил нас обоих - и поодиночке, и вместе - в самом мерзостном преступлении против нашего патрона. Короче, он заявил, будто мы похитили копию последнего великолепного творения Рейфа и воспользовались ею, чтобы его шантажировать.
- Кипя праведным гневом, я хотел пристукнуть мерзавца на месте, - пробасил Эшберри. - Однако насилие претит моей натуре, в особенности когда оно ничего не доказывает.
- Из-за этого мы и пришли к вам, сэр, - с важным видом пояснил Толбот. - Твердо веруя в вашу многоопытность и чувство справедливости, мы поручаем вам доказать нашу невиновность.
- Так докажите ее сами, - сказал я.
- Да разве это возможно, сэр? Вы только представьте, в чем нас обвиняют! Мыслимое ли дело продать единственного друга, всегда верившего в наш талант? - громко вознегодовал Эшберри. - Как же низко должен пасть человек, способный огрызнуться и укусить руку, которая кормит его!
- Боюсь, за сумму, близкую к миллиону, даже иная мать вопьется зубами в собственное дитя, - хмыкнул я.
- Мистер Холман, - Толбот казался искренне потрясенным, - неужели вы в самом деле считаете, что кто-то из нас мог так низко пасть…
- Да!
- Ох! - Его маленький рот задрожал. - Вы поколебали мою веру в вас! И очень сильно, смею добавить.
- Пошли, мой излишне восторженный друг-поэт! - В утешение актер так хлопнул Толбота по спине, что тот едва не слетел с табурета. - Не обижайся и не мрачней. Мистер Холман - проницательный практик, а миллион, как он справедливо заметил, - большая сумма денег. - Эшберри глубоко вздохнул, и, будь я в тот момент где-нибудь в Майами, непременно поспешил бы укрыться от стихийного бедствия. - А практику нужно нечто осязаемое, вроде доказательств. И как же ни в чем не повинный человек, ты или я, сумеет доказать свою непричастность к этому делу - спросим мы. А никак! Это просто невозможно.
Слова Эшберри настолько расстроили Толбота, что он оставил нетронутым полнехонький бокал.
- И кошмарнее всего была реакция нашего патрона, - убитым голосом пробормотал он. - Когда этот неописуемый негодяй Хиллан бросал нам подлые и грязные обвинения, Рейф стоял в стороне и наблюдал. Он не произнес ни единого слова в нашу защиту, ни единого!
- Ах, это и в самом деле очень грустно! - Актер покачал головой, и все его четыре подбородка задрожали от избытка эмоций. - В подобных ситуациях слабейшему, полагаю, не на что надеяться, его так или этак обязательно прижмут к стене.
- Где он будет страдать от стрел и копий беспощадной судьбы! - угрюмо пробормотал Толбот.
- Брюс? - Эшберри вопросительно поглядел на поэта. - Это не оригинально, я уже где-то слышал такую метафору.
- Возможно, у меня масса эпигонов!
- Как представление, мне все это очень понравилось, - перебил я обоих. - Правда, возникают кое-какие сложности: например, трудно решить, кто из вас более честный и порядочный человек… Но в целом сцена была великолепной. Итак, сегодня утром Хиллан обвинил либо одного из вас, либо обоих в том, что вы стали сообщниками шантажиста, а Рейф Кендалл даже не попытался встать на защиту. Полагаю, именно это вас встревожило, настолько встревожило, что вы решили поговорить с профессионалом, нанятым вашим патроном для расследования этого дела.
- Вы правы, сэр! - взволнованно прогудел Эшберри. - Мы пришли… - Пару секунд он задумчиво разглядывал свой пустой бокал. - У вас, случайно, больше не найдется такой же превосходной водки? Эта бутылка каким-то непонятным образом очень быстро опустела, и…
- Нет! - отрезал я.
- Ох! - Он грустно покачал головой. - Ну что ж, тогда… - Актер обхватил лапищей бутылку джина. - Мне не остается ничего иного, как присоединиться к своему другу и припасть к источнику его вдохновений. - Он с нарочитой небрежностью наполнил бокал джином, не переставая говорить: - Да, сэр, мы явились сюда в надежде доказать свою невиновность и…
- Чепуха! - фыркнул я.
- Сэр! - Актер вытаращил глаза. - Вы сомневаетесь в чистоте наших…
- Словоизлияниями вы ничего не добьетесь. У вас есть только один способ обелить себя, а именно - доказать, что виновен кто-то другой.
- Ну, - заколебался Толбот, - если вы так считаете, единственное, что мы можем сделать…
- …Вытащить на свет Божий всю грязь, - захохотал Эшберри. - Как видишь, мы не зря надеялись на проницательность мистера Холмана. Он нас прекрасно понимает.
- Джон, - неодобрительно скривился Толбот, - в этом деле нам необходимо сохранить чувство собственного достоинства. В конце концов, мы же артисты! Я согласен, что мы должны сообщить мистеру Холману всю полезную информацию, какой только располагаем, но не надо унижаться до уровня обычных сплетников.
Тяжелые веки Эшберри опустились еще ниже.
- Этот неописуемый Хиллан сказал, будто похитивший экземпляр пьесы Рейфа мог сделать это лишь вскоре после того, как она была написана, то есть примерно год назад?
- Видимо, так.
- В то время в доме жила возлюбленная Рейфа, так называемая актриса телевидения. - Он презрительно пожал плечами. - Последняя стадия деградации для любого артиста, сколь бы талантлив он ни был изначально. Эту женщину зовут Джеки Лоррейн…
- И Кендалл выставил ее вон, обнаружив в достели с одним из приятелей дочери, неким Питом, - закончил я за него. - Мисс Лоррейн уверяет, что все это было подстроено.
- О! - Эшберри не скрывал разочарования. - Так вы знали об этом?
- Скажите мне что-нибудь новенькое, - взмолился я. - К примеру, почему дочь постоянно ссорится с Кендаллом?
- Холодная дева? - неожиданно закудахтал Толбот. - Я так прозвал ее в шутку, потому как немало насмотрелся на игры этой особы.
- Где, например?
- Ну, здесь и там, - неопределенно махнул рукой поэт. - Но Антония определенно не холодная и, уж конечно, не дева.
- Похоже, она не очень-то ладит с отцом?
- Странная девица, - пробурчал Эшберри, - К Рейфу относится как к своей собственности. Думаю, именно по этой причине она ненавидит нас с Брюсом. Мы занимаем очень маленькое место в сердце ее отца, но Антония все равно видит в нас соперников, которых необходимо устранить.
- Почему?
- В один прекрасный день ей придется выложить кругленькую сумму психиатру, чтобы тот во всем разобрался… Может быть, эти странности связаны с тем, что Антония слишком рано потеряла мать?
- Вы знали ее мать? - спросил я.
- Она умерла задолго до моего знакомства с Рейфом. - Он пожал плечами. - Рейф никогда не говорит о жене, и я не имею понятия, что она из себя представляла. - Он подтолкнул в бок поэта. - Брюс?
Толбот тихонечко соскользнул с высокого табурета на пол.
- …Звините меня! - пробормотал он, растягиваясь на ковре с бессмысленной улыбкой. - Закон тяготения, понимаете? Бороться бесполезно! - Он закрыл глаза и громко зевнул: -…койной ночи.
Актер снова пожал мощными плечами, потянулся за бутылкой джина и выплеснул остатки себе в бокал.
- Терпеть не могу это пойло, словоохотливо пояснил он. - Никак не возьму в толк, зачем Брюс его пьет. А если хорошенько подумать, не знаю, чего ради он пишет стихи…
- Вам что-нибудь известно про Пита, приятеля Антонии, которого Рейф застукал в кровати Джеки Лоррейн?
- Ничего-ничегошеньки, - с глупой улыбкой ответил он. - Вы уверены, что в доме больше не найдется ни капли спиртного?
- Уверен, - буркнул я. - А для человека, который явился сюда, чтобы покопаться в грязи, вы оказались никуда не годным осведомителем.
- Хиллан! - Он прижал указательный палец к носу и выразительно подмигнул. - Как я считаю, он уже много лет доит Рейфа. Рейф артист - как я! И далек от низменных материй: денег, счетов, бухгалтерских книг и отчетности - всех этих скучных вещей. Приглядитесь к тому, как Хиллан распоряжается деньгами Рейфа, вот что я могу вам посоветовать.
- Как управляющий делами Кендалла он должен получать известный процент с его общего дохода, - возразил я. - Даже по приблизительным подсчетам, Хиллан имеет не менее сотни тысяч в год. Ну, на что ему еще больше?
- Это вам, сыщику, и выяснять. Но попомните мои слова, Хиллан - змея на… чем, а? - На пару секунд глазные яблоки вышли у него из повиновения и завертелись в разные стороны, но потом артисту все же удалось их сфокусировать.
С минуты на минуту, подумал я, он присоединится к своему приятелю на полу.
- В то время, когда Кендалл закончил пьесу, - напомнил я, отчетливо выговаривая каждое слово, - в доме находились он сам, его дочь, Хиллан, Джеки Лоррейн, Толбот и вы, правильно?
Эшберри медленно пересчитал мой список, загибая пальцы:
- Правильно, семь человек.
- Вы хотите сказать - шесть? - поправил я.