2
Бейсбольная бита, описав реактивную дугу, клюнула в скулу. Струей какавы выплеснула изо рта кровь, перемешанная с пузырящейся солнечными зайчиками слюной и зернышками зубов. Стоящий на коленях поднял руку, закрываясь от биты. Да поди закройся! Тяжелой деревянной дурой по шее ему, по спине, по голове затарабанил град лютых беспорядочных ударов. Рот избиваемого открывался-закрывался, но из него не вылетало ни звука. Также беззвучно на противоположной стороне дороги разорвало в клочья еще вполне пригодный для ралли автомобиль.
По ящику системы "Филлипс" гнали боевик, клейменный буквами "НТВ". Звук был помножен на ноль, вероятно, ввиду прихода гостей.
- Надо говорить, кто из нас Праслов, а кто Талалаев? Или лишнее?
- Лишнее.
- Меня зови - Депутат, его - Профессор, зря он что ли бородку пестует. Я же тебе сулил, - бывший депутат ЗАКСа повернулся к бывшему бизнесмсену от скипевшего Балтийского Морского Пароходства, - Он с кузнецом придет. Кто лучше по жизни рюхает, а? - вернул внимание гостям. - Как кузнеца кличут? Тебя, ясно, Шрам.
- Джеки.
- Короче, знакомы. Пошли за стол, - рука Депутата вернулась энергично массировать бублик резинового эспандера.
Пошли за стол. Сели. Как на деловых сурьезных переговорах - двое по одну сторону, двое по другую. А почему не переговоры, ядренть? Чтоб анекдоты потравить и водки выпить, можно было и не сходиться.
- Правильно с кузнецом решил, - без вопросов ясно, что сегодня от хозяев банковать будет Праслов. - Можно было и на засаду нарваться. Водки, мадеры, пива? Или чего пользительного для печени, сока там, минералки?
Закусь на столе имелась под любой из перечисленных напитков. Брюхо зароптало, типа, не забывай меня, любимое. И за эти происки брюхо пришлось струнить усилием воли.
- Благодарю, по моей вере сейчас великий пост, - Шрам выложил на стол из нагрудного кармана рубашки сигареты.
- Пивка, - изменил Джеки своему любимому джину с тоником.
- А мы мадерки, да, Профессор?
Талалаев солидно кивнул, положил на колени нелепый здесь журнал "Верховая езда" и сказал с манерностью недобитой контры из графьев:
- Мне водочки плесни.
- Кстати, правильно здоровье бережешь, Шрам, - во второй раз высказал одобрение Праслов. - Наслышаны мы о твоих приключениях в пресс-хате. Сильно. Я тут срочно стал про тебя вызнавать, чего не знал. Много не знал, однако.
Депутат взял с места в карьер без разгона. И продолжал разгонять:
- В курсе, что через неделю максимум спрыгнешь с кичи. Дело твое тухлое, студент юрфака его мизинцем развалит. Верю, что и следующего могильщика (а именно такой звон уже появился - по твою голову следующий инкогнито в "Углах") ты по дуэли завалишь. Ну вот выйдешь ты, на радостях напьешься-проблюешься, и чего? Дальше-то как жить собираешься?
Шрам не впервые видел бультерьерскую рожу Праслова, впервые - нос к носу. До того - лишь по телевизору, да на обложке облыжной книжки политскандального характера. Герой парится в СИЗО уже второй календарь, но, кстати, себя не роняет, рельефен мышцой, мамон не отрастил. Хотя валяйся днями на матрасе, пей да жуй, житуха позволяет.
- Мне скоро на волю, - светски поддерживая беседу, обратился Талалаев к корейцу, - Хочешь, я тебе свои книги презентую. Карамзин, Сорокин, Черкасов… Или мохеровый халат, почти новье.
Джеки без восторга пожал плечами.
"Итак, Праслов с ходу пошел в наскок. На кой? А не затем ли, чтобы сразу сколотить второе дно их терке. Типа их строго личный переговор, в который не обязательно въезжать двум статистам. И если сейчас Шрам примет передачу, значит, видит заброшенную удочку. В противном случае - потреплемся чуток о фигне и разбежимся по норам. И, кажется, Шрам начинал догонять, к чему собирается клонить Депутат. Что ж…"
Шрам принял передачу:
- Думаешь, надо закумекиваться о переменках?
Праслов ухмыльнулся:
- Вот позырь на Профессора. Он откинется где-то через месяц…
- Раньше. Я уверен раньше, - прогундосил держащий спину ровно, как классная дама в институте благородных девиц, Талалаев, - Барахла после меня здесь останется уйма, а одарить некого. Жалко.
- Значит, раньше. Он хоть и хорохорится, "Я выйду! я всем вам задам!", а ни хрена не задаст. Запал отсырел и раскрошился. Станет доживать пенсионером. Ты встукиваешь, Шрам, что давить будут всегда, если ты хозяин?! Какой бы ты жалкий участок не занимал и не отстаивал, на него будут лезть. И на твой надел в сраных Виришах всегда будут переть, догоняешь?
Праслов не притронулся пока к своей мадере, забыл о ней. Наверное, спортивные упражнения отвлекли. Будто шило сидело в заду у депутата, он то мышцы бугрил, то массаж голени начинал делать, то вновь хватался за эспандер.
- А то, - согласился Шрам с Депутатом.
- Вот и обречен ты отбиваться и отбиваться, отбиваться и отбиваться.
Сергей видел - освирепело здесь депутату. Несмотря на привольное затюремное житье.
- Врубаюсь я в твои тюряжные заморочки, - продолжал не пить мадеру Праслов. - Это мелочи. Управишься. А если не управишься… То и цена тебе три "копья" в базарный день, Шрам.
- Только не ясно, что за карту прячешь в рукаве, Депутат? - а прячет, иначе базара бы не было. Впрочем, прячет-то прячет, но вот бросить ли на стол, еще раздумывает. Прощупывает Шрама, приглядывается. Ну а Шрам и подавно еще ничего не решил. И тоже приглядывается, и просвечивает.
- Кстати, помочь тебе можно, верно, Профессор? Мы тут давно живем, чего-то понимаем. Но об этом позже. Сначала о кино. Ты видел такой фильм твоего детства и моей зрелости "Золотое путешествие Синдбада"? - ушел от лобового вопроса Праслов.
Шрам не моментально переключился на детство и Синдбада, не моментально ответил:
- Ну да, был такой.
- Там против Семибаба этого шуровал колдунишка, чернокнижник, гад и прочее, начисто сдвинутый на одной золотой цацке. Цацка эта, диадемой зовется, была распилена на куски, куски разбросаны, вот он их и собирал по всему свету. Потому как если все собрать, как конструктор, то в руки валилось мировое господство. Вспомнил сюжет, нравится тебе фильм про Семибаба?
Лихо скачет депутат по просторам, поди поспей за ним. Но Шрам поспевал.
- И что у меня за часть цацки?
- Вензель, - только и сказал Праслов.
Да и чего там добавлять. Вот и все сказано, что нужно. Как та "дидема", все слепилось.
Значит, так. Что нам отбил хитрой морзянкой бывший избранник народа: Праслову не просто охота выйти на волю, не нужна ему пустая воля. Ему жаждется вырваться и расквитаться. И это для начала. Потом же - вернуть себе власть. Как Семибабовский колдун о мировом господстве, так депутат грезит о контроле над городом. Шраму предлагается союз. Почему именно ему, именно Шраму, депутат объяснил одним последним словом.
Закручинившийся на обидный наезд Профессор отвалил из за стола, переключил канал и чуть прибавил ящику шума. Начинались "Вести". Джеки маячил за столом недвижимым бронзовым Буддой, потому что Шрам ему строго настрого запретил липнуть к хозяевам с базаром про девок в почтовых конвертиках Типа, есть среди них хороште, или все телки - лахудры? А больше ничто земное корейца не беспокоили.
"Вестимо, пронюхал бывший слуга народа про Эрмитажные списки, как когда-то пронюхал Вензель. В одиночку Шраму списки не поднять, сломают, как прут. В одиночку Праслову не свернуть нынешних паханов, засадивших его за решетку. А если сложить Прасловские уцелевшие ломти бизнеса, верных ему людей и знания о криминально-чиновничьей подноготной города со Шрамовскими списками и Шрамовской энергией молодого волка - уже получится сила."
Дикторша "Вестей" радостно сообщила:
- Самолет прибыл на Внуковский аэродром. Александр Тасум спустился по трапу, одетый в фисташковый костюм от Валенси. Внизу его встречали девушки в национальных одеждах с цветами. Милиция не смогла задержать преступника…
"А еще Праслов знает, что Сергей Шрамов не повязан с той стаей, которая уселась сейчас на Питере."
- А еще, - подсказал Праслов, - Я почуял, что Сереге Шраму заподляно по натуре на кого-то шестерить. Даже за охренительные бабки. По этому вопрос стоит об равноправном союзе нерушимом.
"Еще Праслов дал понять, что и с "уголковыми" запутками подсобит, чем сможет, если сойдемся в главном." - Шрам косяком глаз обветривал блатную камеру. Больше всего прикололо, что трубы у рукомойника пребывают на последнем дыхании. Наверное, депутат-непоседа на них часто отжимается, мало ему шведской стенки.
- Ну что, Шрам, охота тебе ввязаться в поножовщину с питерскими паханами, набитыми баксами, обложенными со всех сторон стволами и быками, прикрытами, как японские церкви, кучей крыш? - поторопил гостя с решением хозяин.
В слух не добавил хозяин, что предлагается ввязаться, имея за спиной списанного авторитета, а ныне зека, Праслова и Эрмитажные списки, с которыми тоже не ясно - динамит это или хлопушка с конфетти?
И тут депутат пригубил, наконец, мадерки. А то уж Серега грешным делом не отметал вариант, что пойло злой химией закрашено. Что депутат бадягу развел для замыливания зенек, а сам от тоски подрядился борзого пацана Шрама мочкануть.
Однако все равно не стал хлебать напитки из своего стакана Сергей. Поостерегся…
3
- Шрамов из триста девятой опять в гости просится. Наличкой, говорит, заплатит.
- Ишь, разгулялся, - прапорщик сплюнул замочаленную зубами спичку в пластмассовый стаканчик, где такого добра к концу смены накапливалось преизрядно. - Ишь шустрый. "Трубу" ему отнес?
- Оттуда иду, - подчиненный снял фуражку, провел ладонью по залысине.
- Ишь, гуляка выискался. - Прапор задумался, прапор не спешил. Необычное что-то творится. Ходит человек по камерам, денег не жалеет. Не случалось такого на памяти прапорщика.
- Нам все едино, наличкой или куда, - прапор не торопился. Необычное-странное-подозрительное-потом расхлебывай. Но с другой стороны: платит-пополняет-мне хорошо-всем хорошо. Не пустишь, потом тебе же свои укажут - навару нас лишаешь, паря, слишком нажористо живешь, да? Ну так поделись с товарищами по труду.
- Шрамов, говоришь…
Хотя опять же подозрительно, чего это он по гостям разбегался. Прапору в голову забрело воспоминание: детство, книжка с картинками про Винни-Пуха, Пух этот с корешем Пятачком по четвергам завсегда шлялись по гостям, всех обходили, кто жил там в это… как его…
Да, нелегок ты, хлеб старшего.
- Пусть идет. Но, - прапор забросил в рот новую спичину, - ежели опять запросится, - махнул рукой, - иди. Скажешь мне опять, решим…
"Или совета попытать?" - провожая взглядом выходящего подчиненного, прапор положил руку на телефонную трубку. Хотя никто не любит, когда дополнительно нагружают. Но с другой стороны….
Глава девятая. Лазарет
Крест-накрест сложили "Кресты",
Схоронив судьбы заживо там.
Развели нам к свободе мосты,
Приковали навечно к "Крестам".
1
- Можно вам задать вопрос?
- Да бога ради.
Как же не оказать любезность частному лицу, желающему оказать безвозмездную помощь.
- Туберкулезников хватает?
- Спрашиваете! - воскликнул доктор, удивившись столь наивному вопросу.
- А чего ж их в больницу не определяют? Заразная болезнь, потом по городу разносят.
- Тюремная больница у нас, голубчик, одна, вот почему. И она старая, маленькая, тесная. Забита всегда под завязку. Вот пусть соберутся ваши милосердные частные лица, сбросятся и выстроят еще больницу, а лучше сразу две, тогда станет полегче.
- А совсем шклявых, кто в последней стадии, хотя бы для них-то можно топчан найти?
- Их стараемся определять в стационар, - твердо сказал лепила.
- Но я смотрю, сидят доходяги доходягами, одной ногой в могиле, кашлем душатся. - Шрам маячил в центре смотровой, руки в карманах. Типа ходить кругами мимо шкафчиков, из которых вдруг чего зек возьмет и сопрет, не следовало. Дубак полезет с острасткой, помешает интересному разговору.
- А вы думаете, они обращаются? - воротя фотокарточку куда-то в сторону, сокрушенно покачал головой доктор. - Сами себе поставить диагноз они не могут. Дохают в камерах, на что-то надеются, непонятно на что.
- Вчера человек один умер, у него тоже был тубик. Вчера утром, помните?
- Да, был вчера один чахоточный.
- У него болезнь в последней стадии или не в последней?
- В последней.
- День до этого я с ним свиданькался. Доходяга, конечно, но встречал я похуже людей и то еще долго пыхтели. А тут раз и кинул человек ласты, в смысле умер. Не похож, он, по-моему, был на того, кто завтра должен умереть.
- А насколько он по-вашему должен быть плох? Не знаю как день назад, но ко мне его привезли в виде мешка с костями. Живот прилипал к спине. А кожа-то…
Поискал глазами. Отыскал на столе желтый листок какой-то рекламки, поднял ее, потряс.
Вот такого цвета. Это, батенька, последняя стадия и есть. Когда и в стационаре уже не всех вылечить можно, а уж здесь. Знаете, голубчик, в духоте и тесноте еще более крепкие люди могут в одночасье скончаться, мгновенное удушье и адью, а ваш… кто он вам там… совсем плохой был.
Чем-то особенным прилипла к зрачкам Сереги рекламная малява. Две мыслишки зацепили Шрама. Первая - шкурная. Панас кончился, а ведь недвусмысленно знал Панас, на какой зоне кормил гнус Шрам. И может быть даже был в курсах, что с той зоны Шрам в рывок отвалил. Поспрошали бы Панаса любопытные следаки, а потом бы сверили начерпанное дерьмо с личным делом Сереги. И вот уже в проруби всплыла бы неувязочка - по досье Шрам чист перед законом по прежним годам, а тут живой свидетель на такие бумажные слова крест клеит.
И ради звездочки на погоны какой-нибудь ушлый следак пошел бы землю трахать-колотить, запросы рассылать. Врядли бы он дохрючил, что Шрам за стирку прежней биографии два лимона зазеленил. Но что-нибудь опарышевое надыбать мог запросто.
Вторая мыслишка попроще. Что и сам Серега по лезвию пляшет. За его шкуру засланы бабки, и кто-то их врядли мечтает возвернуть в зад. Где нибудь, может, на камере, может, в какой служебке, а может, и здесь, на больничной койке засел отвязанный боец, для которого слова "Шрам" и "труп" не отличаются по смыслу. Мыслишки покрутились и улетели на хутор бабочек ловить.
- Знаете, - глядя, как задумчиво жует глазами Шрам желтую рекламку, произнес доктор, - я вам как медик скажу, вашему… э-э… знакомому повезло. Не жилец он был, не вытащили бы его и в больнице, а вот намучиться мог. Наверное, нам всем того можно пожелать - быстро и безболезненно уйти…
2
- Так вот, этот Зелик, когда порывал с очередной подругой, забирал обратно все подаренные духи, шубки, браслетики вплоть до нижнего белья.
- А я свою учил: "Ты - дура, - говорил, - жрать готовить не умеешь. А вот сидел один комдив при Сталине. А ему гнали, что всю семью по лагерям рассредоточили. Только в передачах ему голубцы доставлялись. А так их готовить только его благоверная умела. Вот и просекал комдив, что семья его покеда на воле", - калякали на вечную тему соседи по палате.
Лежащему укрытым с головой эти басни не мешали. - "Я готов к работе. Я соскучился по работе. Но работать нынче предстоит не за деньги, за свободу. Что дороже денег. Так что надо постараться на совесть"…
…Коробки внесли напялившие белые халаты Боксер и Китай. За ними втащился дубак, укрепляющий челюсти жвачкой и отстукивающий резиновой дубиной по ладони озорной ритм. В авангарде двигались Сергей Шрамов, тоже весь в белом, и начальник санчасти следственного изолятора "Углы" доктор Александр Станиславович. Картина была из чужой жизни, будто император (Шрам) близ линии фронта посещает полевой госпиталь и раздает георгиевские кресты…
"У меня есть два брата. Одного зовут Рембо, другого - Рокки. По крови я - русский, не абхаз, не грузин. Но я родился в Абхазии, жил в Абхазии, что раньше была частью Грузии. В поселке Хыбста в восьми километрах от Гудауты, если ехать в сторону Сочи. А, значит, по ковке и закалке я уже не русский. Я кавказец и это навсегда. Я никогда не расставался со своими братьями. Оба брата мои - не люди"…
…В коридор тюремного лазарета выходило четыре двери. Посетители вошли в первую палату. Минимум свободного места, восемь коек и столько же расслабившихся тел.
- У меня была однажды баба с родимым пятном на все колено.
- А у меня была со вставной челюстью. Когда я ей в рот давал, она челюсть вынимала и в стакан с водой…
- А у меня однажды была баба с шестью пальцами на ногах, - привирали от скуки на любимую тему нежащиеся по койкам пациенты.
Но появился Шрам, и все заткнулись.
Боксер и Китай донесли заманчивые коробки до середины палаты и опустили их на пол рядом со Шрамом и доктором. Шрам в образе щедрого государя императора приосанился. Дубак прилег плечом на дверной косяк…
"Старика звали Тенгиз Гедеванович. Он жил на другой стороне Белой речки в грузинской части поселка. Восточные окна его дома смотрели на Белую речку, северные - на горы. Старика убили в девяносто втором, когда абхазы захватывали независимость, то есть выгоняли и вырезали грузин, присваивая и деля меж собой их дома и имущество. Батоно Тенгиза выгнать бы никому не удалось и дом свой он никому бы не уступил.
Я знаю, как он умирал. Батоно Тенгиз встретил обкуренную и ошалевшую от грабежей толпу в большой комнате с окнами на горы и на реку. Он сидел за столом, на котором был лишь кувшин и стакан. Батоно Тенгиз пил свое терпкое красное вино, которым когда-то угощал и меня.
К нему ворвались жители нашего с ним поселка, вооруженные автоматами, обрезами, охотничьими ружьями, пистолетами и кинжалами. Абхазы хотели запугать его и заставить "убраться в свою Грузию". После того, как поселок залили слезы грузинских женщин, с абхазами Тенгизу говорить уже было не о чем.
Батоно Тенгиз отодвинулся от стола, положил руки на пояс, украшенный серебряными дедовскими рублями и увешанный ножнами. Поднялся.
Вылетели вперед две его руки - и два метательных ножа проткнули две абхазские шеи. Упали на пол автоматы. Потом Батоно Тенгиз закружил свой танец, когда невозможно понять где рука, где клинок, откуда, снизу или сверху, воткнется или рассечет тебя сталь. Суматошная стрельба разбрасывала пули впустую, абхазы лишь мешали друг другу и валились, обхватив рукояти ножей, торчащие из тел. А кисти батоно Тенгиза ныряли к следующим ножнам.
Он снова вернулся за стол допивать вино, когда двое оставшихся в живых удрали из дома, побросав оружие.
Следующие входить не решились. Они забросали дом гранатами. Разлитый по остальным комнатам дома бензин за считанные минуты лишил абхазов поживы. Надеюсь, батоно Тенгиз вспомнил обо мне, когда уходил. Ведь я один из немногих, кого он признал своим учеником".