– Вот здорово!.. – не сдержал удивления Лимакин. – Впервые слышу о коммерческой сделке, где посредничество оплачено в два с лишним раза дороже стоимости проданной вещи.
– Из чужого кармана можно уплатить сколько угодно.
– Клуб "Юнга" финансируется не из государственной казны. Следовательно, клубный "карман" для Суханова был не чужим.
– Не стану вас убеждать, – виновато сказал Хватов. – Доказательств у меня нет. Нелепая гибель Германа обрубила все концы. Каюсь, что пошел у него на поводу, но тогда о последствиях не думал. Хотел выручить оказавшегося на финансовой мели друга.
– Судя по перстням на пальцах, Суханов бедняком не был.
– У Германа была цыганская страсть к украшениям, чтобы перед девочками выглядеть богачом. А денег у него постоянно не хватало.
– У вас хватает?
– Для моего бюджета сто семьдесят две тысячи погоды не делают. Могу хоть сегодня взять эти деньги из собственных сбережений и вернуть их Миончинскому или в кассу фонда.
– После драки махать кулаками поздно.
– Понимаю, что виноват.
– С Чешуяковым на эту тему был разговор?
– Был.
– Как он на такую махинацию отреагировал?
– По головке не погладил. На первый раз простил. При повторении грозился сделать оргвыводы. Перед поездкой в Москву у нас с Федором Павловичем состоялся нормальный разговор. Признаться, мне в столице предлагают интересную работу. Он посоветовал, прежде, чем принимать окончательное решение, серьезно взвесить все "за" и "против".
– Об этом вы в прокуратуре не говорили…
Хватов невесело усмехнулся:
– С какой стати рассказывать о том, чего не спрашивают. Внезапное убийство шефа меня так огорошило, что после бессонной ночи в аэробусе я плохо соображал. В прокуратуре с трудом держался, а в спорткомплексе совсем рассудок потерял. Набросился на безответного служаку Ахмета Полеева. Пригрозил мужику увольнением. Сотрудников охраны, которые ни в чем не виноваты, расчехвостил, как преступников. Теперь срочно надо ехать туда, чтобы успокоить коллектив. На душе кошки скребут. Стыдно людям в глаза смотреть.
– Увольняться передумали?
– О каком увольнении можно вести речь при таком переполохе. Это же будет походить на бегство. Со временем, когда завершится следствие да все утрясется, возможно и переберусь в столицу. Но сейчас ради светлой памяти Федора Павловича надо любой ценой удержать спорткомплекс на уровне. Мало ли какой сумасброд может оказаться в моем кресле.
– Претендентов много?
– Открыто не говорят, но, сами знаете, свято место пусто не бывает.
– С новым президентом фонда проблем не возникнет?
– В смысле взаимоотношений?
– Да.
– Заранее трудно сказать. Если согласится возглавить фонд вице-президент Лобастов, сработаемся не хуже, чем с Чешуяковым.
– Какой резон ему не соглашаться?
– Олег Иванович привык к заграничным командировкам. Возглавляемые им спортивные команды с каждых международных соревнований возвращаются с медалями. Это обеспечивает торжественные встречи в аэропорту перед объективами телекамер и вспышками блицев, пресс-конференции, банкеты и фуршеты при участии мэра и губернатора.
– Разве президент фонда не греется в лучах этой славы?
– Греется, но слава эта как бы сопутствующая, чужая. Лобастов не любит аплодисментов за чужой успех.
– А как у него с любовью к деньгам?…
– Утверждать, что Олег Иванович бессребреник, не стану. Без денег, как без женщин, в жизни счастья нет. Они наша радость, как сказал поэт, – шутливо скаламбурил Хватов, но уже серьезно добавил: – Для Лобастова деньги – дело не первостепенное. Он на двойном олимпийском чемпионстве много полноценной валюты огреб.
– Виталий Осипович, спустя время, вы видите какую-то связь между гибелью Суханова и убийством Чешуякова? – внезапно сменил тему Лимакин.
Хватов растерянно пожал плечами:
– Кроме того, что в обоих случаях было по два трупа, ничего общего между этими смертями не вижу. То ли место там роковое, то ли случайное совпадение.
– Случайности часто носят закономерный характер.
– Не берусь судить о том, чего не знаю.
– Суханов не дружил с Темновым?
– Они совершенно разные люди. В футбольной команде Герман был лидером, а Темнов подвизался в запасных игроках. Что касается последнего времени, если они когда и встречались в спорткомплексе, то всего на уровне: "Привет – Привет".
– Такие встречи у них были?
– Могли быть. Герман часто приезжал к нам расслабиться.
– Деньги у Темнова он не занимал?
– Темнов сам постоянно рыскал, у кого бы стольник перехватить.
– Мало получал?
– Оклад у наших охранников около трех тысяч рублей в месяц.
– Для холостяка вроде бы достаточно. Видимо, на водку тратился?
– Охранникам спорткомплекса спиртное категорически запрещено. По-моему, он "косячки" покуривал. А это, сами понимаете, дорогое удовольствие. Как мне говорили, спичечная коробочка самого легкого наркотика – конопли стоит на барахолке не меньше шестидесяти рублей.
– Конопля совершенно незаслуженно считается "легким" наркотиком, – сказал Лимакин. – Наркологи утверждают, что уже через месяц активного курения "косячков" энергичный человек превращается в апатичную, вяло соображающую личность с постоянными приступами страха и манией преследования.
– Ничего такого за Темновым не замечал. Иногда он вел себя, так сказать, неадекватно, однако признаков страха и, тем более, мании преследования не выказывал.
– Молотобойцев тоже наркоманил?
– Нет, тот сигареты "Мальборо" изо рта не выпускал.
– У него Суханов не мог занять денег?
– Герман не был с ним знаком. Почему такой вопрос вас беспокоит?
– Вчера Темнов хотел получить от Миончинского какой-то должок, который якобы Суханов задолжал его "корефану", но получил от ворот крутой поворот.
– С какой стати Миончинскому расплачиваться за Суханова?
– Вот это и любопытно.
– Явно наркотический абсурд. Наверняка вместо привычной конопли "корефан" ширанулся героином, который сейчас распространился в Новосибирске, и, очумев, надумал взять боцмана на арапа… – Хватов сделал небольшую паузу. – Чую, вы не случайно так подробно интересуетесь уголовными друзьями. Наверное, появилась информация об их причастности к убийству Чешуякова?
– Информации всякой много, – Лимакин встретился с уставшим взглядом Хватова. – Есть даже такая, будто Чешуяков в тот день, когда его застрелили, приезжал в спорткомплекс, чтобы там встретиться с вами.
Ответ превзошел ожидания.
– Перед отлетом в Москву у нас с Федором Павловичем была об этом договоренность, – сказал Хватов. – Однако к намеченному дню я не успел завершить свои дела. Накануне пытался к нему дозвониться, чтобы предупредить, что вернусь в Новосибирск двумя днями позднее, но увы… ни служебный, ни сотовый телефоны Чешуякова не отозвались на мои звонки. Вероятно, из-за нелепой гибели Суханова Федору Павловичу, как говорится, было не до того.
– Какие вопросы он собирался решить с вами в спорткомплексе? – спросил Лимакин.
– Хотел посоветоваться с коллективом насчет моего увольнения… – Хватов, задумавшись, помолчал. – Не понимаю, почему Федор Павлович поехал без меня. Подождал бы пару дней, когда я вернусь, и, возможно, не случилось бы этой страшной трагедии.
Глава XXII
Расставшись с Бирюковым и Лимакиным, Слава Голубев в прокурорских "Жигулях" отправился искать актрису Егошину. Первым делом он подъехал к коммерческому театру "Лицедей". Прохладное от утренней свежести тесное фойе, по стенам которого были развешаны увеличенные фотопортреты актеров и афишные плакаты с названиями спектаклей, пустовало. Зато из открытых дверей зрительного зала доносились крикливые мужские и женские голоса, словно там шел грандиозный скандал на таком остром накале, когда противоборствующие стороны готовы вот-вот сцепиться в рукопашной схватке.
Голубев подошел к двери. На ярко освещенной сцене вокруг тонконогого столика метались четыре фигуры. Разъяренная неряшливая толстуха норовила вцепиться в красивую прическу изворотливой словно ящерица шатенки в желтой блузке и коротенькой юбочке, больше напоминающей поясок с занавесочной бахромой, а нескладный пожилой доходяга в мешковатых штанах на коричневых подтяжках безуспешно пытался достать кулаком породистое лицо похожего ростом на баскетболиста элегантно одетого атлета. Агрессивные действия сопровождались хлесткими выражениями могучего русского языка, где из нормативной лексики было, пожалуй, всего три слова: "козел", "кобель" и "сучка". За странным лицедейством молча наблюдали с десяток зрителей, сидевших в первых рядах притемненного, мест на пятьдесят, зала. Поодаль от всех, сосредоточенно задумавшись, сидела белокурая девица в светлой кофточке. Голубев пригляделся и узнал Эльвиру Живанкову. Тихонько подсев к ней, шепнул:
– Привет, Эля.
Живанкова, вздрогнув, удивленно повернулась и тоже прошептала:
– Привет… Напугал, не знаю как…
– Зачем блатную матерщину слушаешь? – почти коснувшись губами уха журналистки, спросил Слава.
– С чего взял, что это матерщина? Актеры выражают свои чувства на молодежном сленге, – так же, на ухо, ответила Эльвира.
– У нас таким "сленгом" крестьяне взбадривают ленивых лошадей.
– Пьеса написана не для крестьян, а для городской молодежи. Аншлаг гарантирован. Буду готовить рецензию на спектакль.
– Это что, репетиция?
– Генеральная. Идет последняя мизансцена. Видишь, муж-рогоносец в подтяжках старается начистить фейс любовнику-баскетболисту, а толстуха – жена любовника хочет оттрепать соперницу. Классно играют, правда?
– Лаются убедительно, как в жизни, – уклончиво сказал Слава.
– Вот то-то… – Живанкова показала на плешивую макушку солидного мужчины, откинувшегося на спинку кресла в первом ряду. – Главный режиссер театра молчит. Значит, доволен.
Справа от режиссера сутулился заросший, как сенбернар, замухрышка в сереньком свитерочке. Глядя на него, Голубев спросил:
– Рядом с режиссером что за старичок?
– Этому "старичку" всего двадцать два года. Местный драматург Леонард Хлысталов. Потрясающе талантливый кибальчиш. Это уже третья его пьеса. Называется "Черное пламя". Сюжет круто замешан на сексе и ревности, – Живанкова вдруг будто спохватилась: – Каким путем ты меня разыскал?
– Актрису Егошину ищу, – с улыбкой сказал Слава. – Не знаешь, здесь она?
Эльвира взглядом указала на сцену:
– Да вон же Агнесса, в мини-юбке. Играет любовницу, из-за которой разгорелась драма. Егошина, что в жизни, что на сцене – талантливая бой-баба. Представляешь, у нее муж военный летчик. На сверхзвуковом истребителе летает. Там жуткие перегрузки, и мужик к тридцати годам стал импотентом. А в творческой работе, поверь моему опыту, хороший секс нужен как воздух. Поэтому Агнессе приходится искать сексуальную разрядку на стороне. Последнее время пилится с художником Питеровым. Муж, разумеется, достает ее безумной ревностью.
– Как мне переговорить с ней?
– На какую тему?
– О поездке с Чешуяковым.
– Скоро финал, и Агнесса освободится. Посодействую, чтобы она приняла тебя в гримерной.
– Спасибо, Эля. Только разговор должен быть без посторонних.
– Не беспокойся, организую вам уединение.
Финал пьесы действительно наступил скоро. Мизансцена закончилась тем, что "баскетболист" нокаутировал "рогоносца", а изворотливая любовница "начистила фейс" агрессивной толстухе-сопернице. В зале раздались жидкие аплодисменты. Главный режиссер трижды хлопнул в ладоши и громогласно изрек:
– Браво! Завтра спектакль!
Актеры пошли за кулисы. В зале застучали откидные сиденья кресел. Живанкова, коротко бросив Голубеву: "Жди!", взбежала на сцену и устремилась следом за актерами. Вернулась она минут через десять и оживленно доложила:
– Агнесса согласна ответить на твои вопросы. Я сказала, что ты друг Владки Багиной. Имей это в виду.
– Случайно, не знаешь, где художника Питерова отыскать? – спросил Слава.
– Обычно этот трудоголик работает в своей мансарде на улице Спартака.
– Покажешь ту мансарду?
– Естественно. Беги к Агнессе, пока бой-баба не улизнула из театра. Дождусь тебя на скамейке у входа.
Когда Голубев вошел в гримерную, Егошина уже успела переодеться в брючный костюм и, сидя перед зеркалом, старательно поправляла нарушенную на сцене укладку волос. На тумбочке лежало несколько париков. Один из них был ярко-рыжий. Узнав, какой вопрос интересует напросившегося на аудиенцию сотрудника уголовного розыска, Агнесса с кокетливой улыбкой спросила:
– Разве Влада Багина вам, как другу, ничего не рассказала?
– Рассказала все, – ответил Слава.
– Что же вы хотите от меня? Чтобы повторила сказанное Владой?
– Повторять чужие показания не нужно. У вас должно быть свое видение ситуации.
– Я видела то же самое, что и она.
– Вы талантливая актриса, – подпустил ноту лести Слава. – Поэтому наверняка заметили какие-то подробности, на которые Влада могла не обратить внимания.
– Если бы мне предстояло играть роль свидетельницы автокатастрофы, я мысленно проанализировала бы по горячим следам всю ситуацию от начала до конца. Но такой роли не предвиделось, и, кроме испуга, в мою память ничто не запало.
– Испуг обычно путает в памяти последующие события. Однако до того, как испугаться, вы ехали, надеюсь, не с закрытыми глазами и должны помнить дорожную ситуацию.
Егошина, управившись с укладкой волос, положила расческу на тумбочку рядом с париками и повернулась к сидевшему напротив окна Голубеву. Потупив зеленоватые глаза, недовольно проговорила:
– Ради Бога, не впутывайте меня в эту грязную историю. Я не хочу выступать на суде свидетельницей и никаких письменных показаний давать не буду.
Слава улыбнулся:
– Как видите, я ничего не пишу и не собираюсь писать. А дорожно-транспортное происшествие вовсе не грязная история. Мало ли автомобилистов гибнет на наших неухоженных дорогах. Да и, по имеющимся сведениям, Чешуяков в столкновении с мотоциклистом не виноват.
– Что же вам еще требуется?
– Чтобы вы подтвердили или опровергли невиновность Федора Павловича.
– Опровергать абсолютно нечего. Если бы женщина, ехавшая с мотоциклистом, не уронила сумку, мотоциклист не врезался бы в нашу машину. Как только она крикнула: "Герман, у меня сумка оторвалась!" – тот, как робот, повернул мотоцикл влево. Федор Павлович нажал на клаксон. В этот же миг – удар, скрежет металла и два тела вместе с перевернувшимся мотоциклом распластались на бетонке. Дальнейшее в голове перемешалось, но этот внезапный крик помню словно наяву.
– Вы в каком парике были? – спросил Слава.
Агнесса показала на парик с ярко-рыжими волосами:
– Вот в этом. Сидела с правой стороны, позади Влады. Тонированное стекло машины было приспущено, чтобы лучше видеть придорожный лес. Двигатель у джипа бесшумный. А женщина крикнула довольно громко. Да я и видела, как сумка отлетела от мотоцикла.
– При такой очевидной ситуации Федору Павловичу совсем ни к чему было скрываться с места происшествия… – с намеком сказал Голубев.
Егошина мельком глянула в зеркало и, как будто не услышав намека, заговорила о другом:
– Поездка наша была деловой. Влада Багина уговорила меня и художника Питерова войти в группу поддержки Чешуякова на губернаторских выборах. Привлекать популярных людей для создания имиджа кандидатов – дело обычное. Чтобы обсудить план предвыборной кампании, Федор Павлович предложил поехать в спорткомплекс, где прекрасные условия для творческой работы. Ознакомительную поездку туда мы совершили на прошлой неделе. Наметили выигрышные места для съемки рекламного киносюжета. В этот раз хотели обдумать дальнейшие мероприятия. Нелепый случай перевернул наше намерение.
– О том, что случилось с Чешуяковым на следующий день, знаете? – спросил Слава.
– Багина позвонила мне сразу, как только сама узнала о несчастье. Это ужасно.
– Во время поездки Чешуяков не делился своими планами на завтра?
– Нет, говорили только о планах текущего дня.
В гримерную неожиданно заглянул стильно одетый "баскетболист". Покручивая на указательном пальце брелок с автомобильными ключами, спросил:
– Агнешка, тебя подбросить до дому до хаты?
– У меня аллергия на поездку с чужими мужьями, – строго ответила Егошина.
– Боишься, что летчик "подбросит"?
– Не мели глупости.
– Пардон, мадам.
– Гуляй, бэби.
"Баскетболист" послал воздушный поцелуй:
– Адью!
– Пока.
Наблюдая за Егошиной, Голубев отметил, что в ее манере спокойно вести разговор и в моложавом обаятельном облике нет ничего общего с той сквернословящей стервозой, которую она изображала на сцене. Огорчило Славу лишь упорное нежелание актрисы "выступить на суде свидетельницей". Это наводило на мысль, что ей очень не хочется, чтобы о "деловой поездке" стало известно ревнивому мужу-летчику.
…Более откровенный разговор получился с художником Питеровым. По подсказке Живанковой Голубев застал его в мансарде, расположенной под чуть пологой крышей старой пятиэтажки. Поначалу Славе показалось, будто уже где-то встречался с этим невысоким, примерно пятидесятилетним мужчиной, но зрительная память быстро подсказала, что усами, бородкой и обрамляющими худощавое лицо волнистыми волосами Питеров здорово похож на художника Репина, каким тот изобразил себя на автопортрете.
Пропитанное запахом масляных красок светлое помещение мансарды было заставлено подрамниками с загрунтованными холстами, готовыми картинами в багетных рамах и многочисленными листами картона с этюдами. На мольберте стоял большой подрамник с почти готовым портретом Чешуякова. Под высоким, вытянувшимся во всю наружную стену окном размещался обшарпанный двухтумбовый стол. На нем – мешанина красок в тюбиках, разной величины кисти, пачка сигарет "Кэмэл" и заменяющая пепельницу продолговатая импортная жестянка из-под мясных консервов. Возле стола приютились два испачканных засохшей краской стула. По предложению Питерова Голубев сел на один из них и, заинтересовавшись чешуяковским портретом, сказал:
– Не довелось Федору Павловичу увидеть свое художественное воплощение.
– Да, внезапно оборвалась жизнь хорошего человека, – тоже присаживаясь у стола, глуховатым голосом проговорил Питеров и сразу спросил: – Чем обязан уголовному розыску?
Голубев в двух словах изложил цель своего визита. Художник неторопливо закурил. Словно затягивая время, вновь задал вопрос:
– С кем из нашей компании вы уже встречались?
– С Багиной и Егошиной, – ответил Слава. Чтобы избавить Питерова от необходимости лукавить, тут же добавил: – Интимные отношения участников компании меня не интересуют. Будем считать, что поездка была деловая в связи с намерением Чешуякова баллотироваться в губернаторы.
Под усами художника мелькнула усмешка:
– Да, ехали мы в спорткомплекс не на уикэнд. Федор Павлович хотел, чтобы я поддержал его на выборах.
– Давно с ним знакомы?