* * *
Мать Анатолия просила задержать сына в колонии. Почему же так перепугалась Ольга Петровна?
Первый же допрос в связи с пересмотром дела Русакова насторожил Хозяина. Он понял, что за него взялись всерьез. Хозяин встретил Ольгу Петровну и пригрозил разделаться с Мамоной, если дело кончится для него, Хозяина, плохо. Пусть прекратят пересмотр, так будет лучше… Расследование продолжалось. Хозяин решил "рвать когти" - сбежать из Москвы: черт с ней, с подпиской о невыезде. Перед побегом он надумал "разжиться", но попался на воровстве с поличным. Во время следствия его же "дружки" показали против него и по делу Русакова. Хозяина и Яшку Глухаря осудили. Ольга Петровна радовалась. А потом прошел слух о бегстве Хозяина. Ох, как переволновалась Ольга Петровна. Вот тогда-то она и добилась, чтобы Анатолию дали возможность окончить девятый класс в колонии.
Хозяин попал в дальние лагеря. Встретил там двух бандитов-рецидивистов, и они решили бежать. Обычно хорошо работающих заключенных отпускали досрочно, "засчитывали срок". С помощью угроз они заставили нескольких неопытных, впервые попавших в лагеря заключенных работать так, что кости трещали, а часть их выработки записывали на себя. Администрация поверила, что эта тройка "отпетых" перековалась. Сразу им облегчили режим, расконвоировали, портреты трех "ударников" даже появились на Доске почета. Теперь и бежать нетрудно.
Но тут случилось непредвиденное. После смерти Сталина была объявлена амнистия, и Хозяин вернулся домой.
Не было больше смысла задерживать Анатолия в колонии.
6
Перед отъездом из колонии Анатолий зашел к Ивану Игнатьевичу вернуть "тетрадь". Ту самую "тетрадь", толстую бухгалтерскую книгу с твердым переплетом, в которую Иван Игнатьевич записывал высказывания мудрых людей, афоризмы, пословицы и свои мысли.
Анатолий подал Ивану Игнатьевичу и свои выписки. Иван Игнатьевич всегда интересовался, какие записи привлекают воспитанников. Выписки Анатолия были самого разного характера.
"…В каждый данный момент человек не только то, чем он был, но и то, чем он будет".
"Каждый ничтожный поступок повседневности создает или разрушает личность, и то, что сделаешь втайне у себя в комнате, будет когда-нибудь возглашено громким голосом с кровли домов".
"…В жизни всегда есть место подвигам. Бывают подвиги в бою, а бывает жизнь как подвиг. Это жизнь, прожитая высокоидейно, подчиненная без остатка одной цели, как, например, жизнь Ленина".
"Лучше быть старым учеником, чем старым невеждой".
"Если не увлечься идеалами современной советской жизни, то чем жить? Какими идеалами? Перед молодым человеком встает вопрос - или стать по-настоящему советским человеком, или махровым мещанином. А так как мещанство находится в разладе с советской действительностью, то буржуазно-мещанские идеалы рушатся. А ведь надо во что-то верить. Если не веришь в наше новое будущее, то не веришь ни во что. Так появляются молодые скептики, которые даже щеголяют своим скептицизмом. И вот тут начинается трагедия. В отрицании, как в огне, есть сила, и эта сила испепеляет волю".
- Во что же ты веришь? - громко повторил Иван Игнатьевич.
- Я? - Анатолий глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, потом быстро сунул в нагрудный карман руку и поднес к глазам Ивана Игнатьевича комсомольский билет с изображением Владимира Ильича Ленина.
Волнение юноши передалось Ивану Игнатьевичу.
- Я рад за тебя!
Перед мысленным взором Анатолия промелькнули кадры из его жизни.
…Приезд в колонию. Шофер дядько Грицько под машиной. Стычка с Францем и его дружками… Их жалкие фигуры в центре, а вокруг ненавидящие глаза воспитанников.
Но не это, и не стычку с Жевжиком, и не суд, снявший судимость, а другое, единственное и незабываемое, он запомнил наиболее ярко и будет помнить всю жизнь.
Это было на комсомольском собрании воспитанников, когда ему как активисту, доказавшему своим умом, сердцем и рабочими руками, чего он стоит, вручили комсомольский билет. Только люди, сорвавшиеся с тропинки в пропасть и выбравшиеся из нее, ценят хорошую дорогу, ведущую к цели. А если по этому же пути, помогая друг другу, идет молодежь с пылкими сердцами и горячей верой в будущее и ты среди них, то… Анатолий держал комсомольский билет перед глазами Ивана Игнатьевича, а сам чуть не пел от радости и гордости.
Глава VII
Здравствуй, Москва
1
Мы расстались в первой главе с Анатолием Русаковым, когда он, раздраженный сценой в дежурке на вокзале и озлобленный выходками Агнии Львовны Троицкой, вышел с нею и Ликой на шумную привокзальную площадь. Он помог им донести и уложить багаж в "Победу".
- Ах, как я вам благодарна… - виновато сказала Агния Львовна. - Садитесь, мы подвезем вас.
Анатолий буркнул "спасибо", простился и направился к метро.
- Так кто же оказался прав? - торжествующе воскликнула Лика, когда "Победа" тронулась.
- Ах, все это так неожиданно… - отозвалась мать. - Конечно, молодец! И все-таки - он не твоего круга. Такое прошлое… Подумать страшно!
Лика сердито отвернулась.
Анатолий вошел в метро. Радостное возбуждение снова овладело им. Он улыбнулся кассирше, улыбнулся девушке контролерше, отрывавшей билетики.
Москва!
Сколько раз, засыпая на своей койке в колонии, он мечтал, представляя свой первый день возвращения в родной город, в родной дом. Вот она - Москва! Жизнь кипучая и деятельная, озабоченная и веселая! Москва, вечно спешащая работать, строить, учиться, знать. И подумать только: он сам, по своей вине, чуть-чуть не потерял все это. Чуть было не свернул в грязный и темный тупик… Хорошо, что хоть вовремя вытащили, отмыли…
Улыбка на мгновение сошла с губ Анатолия, и он тяжело вздохнул.
На станции "Краснопресненская" Анатолии очнулся от своих дум и ринулся из вагона. Движение эскалатора показалось ему слишком медленным, и он помчался вверх огромными шагами через две ступеньки. Из метро он выбежал на освещенную солнцем небольшую площадь. Мелькали прохожие, автомашины, троллейбусы… По ту сторону улицы, за железной оградой и деревьями, виднелся пруд Зоологического парка, искрившийся солнечными зайчиками. На каменном островке стоял, как изваяние, розоватый пеликан с неподвижно распростертыми крыльями. По воде скользили лебеди. Басовито прожужжал над домами пассажирский самолет. Обычная картина августовского дня…
Анатолий зажмурил на мгновение глаза и открыл их. Нет, все это наяву, настоящее, с детства родное.
Остановка троллейбуса оказалась на старом месте, возле кинотеатра. На афише огромными буквами было напечатано: "Бродяга". Анатолий усмехнулся и вскочил в вагон. Троллейбус пополз по подъему вверх. Справа высились груды земли, обтесанные гранитные глыбы, виднелась каменная стена, а над ней, чуть отступив, высился, сверкая бесчисленными окнами, дом-гора - новый, еще не законченный высотный дом на площади Восстания. О нем Анатолий знал из писем матери и фотографий в "Огоньке". Через две-три минуты Анатолий вышел из троллейбуса у Скарятинского переулка.
- Вот эта улица, вот этот дом… с вывеской почты па нем, - тихонько пропел Анатолий, взбегая по лестнице на второй этаж. У высокой двери он нетерпеливо нажал кнопку два раза и прислушался. Тихо… А вдруг мать на работе? Ведь он не телеграфировал о дне приезда, хотел сюрпризом…
Внезапно дверь широко распахнулась.
- Сынок!
Мать обняла его у порога и заплакала, быстро целуя в щеки, нос, глаза.
Дядя Коля в темном морском кителе, поседевший, ставший как-то меньше ростом, гладил его по плечу, взял из рук чемодан и, заморгав глазами, хрипло скомандовал:
- Полный вперед!
В прихожей мать снова прильнула к сыну и зарыдала.
- Ну что ты, мамочка, что ты! - растерянно бормотал Анатолий. - Ну чего ты? Я же вернулся! - шептал он, целуя ее волосы.
Дяде наконец удалось, когда Ольга Петровна утирала платком мокрое от слез лицо, обнять племянника. Из приоткрытых дверей выглядывали соседи. Затем все трое двинулись в комнату.
Стол был празднично убран: белоснежная скатерть, цветы, графинчик с вишневой наливкой ("Дядина специальность", - отметил Анатолий), закуски, блюдо с пирамидой маленьких румяных пирожков. Вкусно пахло свежеиспеченной сдобой. С детства волнующий запах праздничного дня… "Наверное, с грибами, и с рисом, и с яйцами, и с мясом", - улыбнувшись, подумал Анатолий и отвернулся, чтобы незаметно протереть уголок глаза. Справа в углу стояла знакомая ширма, загораживающая кровать, и казалось, говорила: "Здравствуй, здравствуй…"
У противоположной стены над стареньким пианино висит большой портрет отца в военной форме. Он снялся в сорок пятом, перед демобилизацией из армии, где командовал саперной ротой. Губы отца чуть улыбались, но глаза смотрели строго, прямо в глаза Анатолию.
На подоконнике зеленели колючие столетники, а между окнами - все тот же письменный стол отца, и над ним - фотокарточка Анатолия в полированной рамочке. А вот и старый знакомый - диван с высокой спинкой, и на полочке над спинкой пасутся все те же семь мраморных слоников.
- Мама, почему такой стол и пирожки, разве сегодня праздник? - спросил Анатолий.
Оказалось, что звонил из Харькова Иван Игнатьевич и предупредил о дне приезда Анатолия в Москву. Тут Ольга Петровна всплеснула руками и, кляня свою память, повела сына в ванную, "где уже давным-давно все ждет тебя".
Анатолий чуть не застонал от удовольствия, опускаясь в горячую воду. Наконец-то он дома! Да разве может почувствовать это так остро тот, кому не случалось терять и вновь находить родной дом!
В поезде Анатолий хотел есть, а сев за стол, взволнованный и счастливый, он вдруг потерял аппетит. Дядя предложил выпить за вернувшегося в "родную гавань". Мать спросила, что налить - водку или вишневку? По тону, каким был задан вопрос, Анатолий почувствовал тревогу матери: не набросится ли он на водку?
- Лучше выпьем немного дядиной наливочки, - предложил Анатолий, и лица стариков просияли.
Мать то и дело посматривала на сына и утирала платком глаза. Дядя рассказывал о своих охотничьих приключениях этой весной. Никто из троих не решался первым заговорить о самом больном и самом важном.
- А почему Майк не встречает меня? - спросил Анатолий у дяди. - Он жив?
- Жив, что ему сделается! На даче песик… Хорошее у нас с ним было поле в этом году. Но ты погоди, встречающие найдутся, - ответил дядя и поспешил в соседнюю комнату.
Он вынес оттуда шелковистого мраморного, в пятнах, щенка-курцхара и поставил его на пол. Щенок, косолапя невысокими ножками, прошелся по комнате.
Анатолий вскочил, радостно засмеялся, подхватил щенка на руки. К ошейнику песика была пришита картонка, на которой крупными буквами выведено:
"Майк II".
Анатолий бережно опустил Майка Второго и крепко обнял дядю. И молодой и старый с одинаковым пылом занялись песиком.
- Ты посмотри, уши-то, уши! - гремел дядя. - А лапы какие большие! Будет сильный пес. Золотая медаль- не меньше. А паспорт у него какой: предки - сплошные чемпионы! И поохотимся же мы с тобой!
Щенок, благосклонно приняв похвалы, возбужденный возгласами и ласками, стал носиться по комнате, а затем присел и, честно глядя в глаза Анатолию, сделал маленькую лужицу.
- Ничего, он всему мигом обучится, - восхищался Анатолий.
Дядя снова вышел в другую комнату, принес оттуда и вручил Анатолию подарки: три книги об охоте, старый бинокль и новый фотоаппарат "ФЭД". Анатолий приподнял дядю в воздух и так его прижал, что тот крякнул:
- Ну и здоров стал, черт!
2
Снова сели за стол.
- Недели две назад, - сказала Ольга Петровна, - заезжал Юра. Большой стал. Не узнать. Вынул анкету и спрашивает, где ты родился, сколько тебе лет и еще разные вопросы. Я на все вопросы ответила, а потом спрашиваю - зачем? А он: "Не имей сто рублей, а имей сто друзей", и укатил! Чудной!
Анатолий стал расспрашивать о друзьях, знакомых, о новом высотном доме, о том, как бы попасть на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…
Наконец, поглаживая примостившегося на коленях Майка Второго, он, помолчав, сказал:
- О том, как мне жилось в колонии, я вам писал. Теперь не нужно меня агитировать учиться. Все понял… Сам рвусь. Но сидеть на чьей-либо шее - не хочу.
- Да что ты, сынок! - укоризненно воскликнула мать. - Да я…
- Нет уж, лучше сразу все объяснить, - возразил Анатолий.
И он рассказал, что в колонии закончил девятый класс, а здесь поступит в десятый класс вечерней школы рабочей молодежи. Днем будет работать.
- Не спеши, - вмешался дядя. - Мы думали, что прежде всего - ученье. У меня персональная пенсия, мать твоя тоже теперь повысила квалификацию, экзамены даже сдала. Мы просим тебя - заканчивай десятилетку. А там дело покажет: или дальше учиться пойдешь, в институт какой, или работать начнешь.
- Я не малютка, чтобы на маминых и дядиных харчах сидеть. Руки-ноги есть, не инвалид, - упрямо повторил Анатолий.
- Мы же для тебя стараемся, чтобы ты на мель не сел, чтобы облегчить начало, - настаивал дядя.
- Знаю. Мать будет по три дежурства подряд брать, чтобы подработать, а ты, дядя, откажешься от походов по книжным магазинам… И все это для того, чтобы здоровенный балбес не переутомлялся. Нет! Буду работать днем, а учиться вечером. Закончу десятый класс, поступлю заочником в автомеханический институт.
- Или ты боишься, что после уроков нечем будет занять свободное время? - И дядины серые проницательные глаза с хитринкой уставились на юношу. - Учи иностранный язык: Дельная вещь, поверь моряку! Музыке учись, ведь ты умел на баяне…
- Ничего я не боюсь, - уже сердито сказал Анатолий. - Я буду работать и учиться. И точка! Про колонию я вам потом как-нибудь расскажу: там учат и уму-разуму и труду. Я там не только девять классов закончил, но выучился на слесаря пятого разряда и на шофера третьего класса.
Ольга Петровна вдруг всхлипнула, подошла к сыну и порывисто поцеловала его в голову. Лицо дяди расплылось в улыбке.
- Ну, брат, вот это действительно здорово! Вот это хорошо! Но все-таки учиться тебе надо - это прежде всего.
А счастливый Анатолий продолжал:
- В колонии мы и машины ремонтировали, и запчасти к машинам делали, премии получали. Я около трех тысяч с собой привез. Мотоцикл куплю. В колонии остались друзья. Надо будет посылки им послать…
- А кто они, эти твои друзья? - настороженно спросила мать.
- Активисты, конечно!
- Кто-кто? Какие активисты?
- Ну, надо там побыть, чтобы понять. Активист - это тот, кто понял свои ошибки, отвернулся от прошлого гнилья и доказал это делом. Словом, лучшие из ребят.
- И много в колонии у тебя друзей?
- Приятелей много, а друзей только трое…
- А кто они? Как попали туда?
Анатолий налил чай на блюдце и, шумно отхлебывая ("совсем разучился прилично есть", - огорчилась мать), сказал:
- Есть у меня друг Влоо, то есть Володька Степин. Отца у него убили гитлеровцы, а у матери вторая группа инвалидности, ее фашисты в гестапо мучили. Умерла сестренка. Влоо, чтобы не умереть с голоду, крал картошку, консервы, шоколад, попал в шайку. Потом пришли наши, а шайка его не отпустила, заставляла красть уже при советской власти. Он слабохарактерный, пошел на это и вместе с шайкой попался. К нам в колонию он пришел полуграмотный, никого не слушал, ругался. А потом начал учиться, работать, да еще как! Стал активистом и помог мне против Франца. Мы подружились. Вот ему-то хочу отправить посылку.
- Пошлем! - горячо отозвалась Ольга Петровна. - А что это за Франц?
- Франц? - Анатолий нахмурился и покраснел. - Неприятно вспоминать. Был такой тип, я даже с ним, дурак, сначала дружил. Хотел он командовать нами, как атаман, и жить паразитом. "Бросай учиться и работать, государство и так нас обязано кормить. А кто не согласен, тому перо в бок…" Ну, кончилось это тем, что вошел он в шайку, сделали они ножи, запаслись железными болтами, видно, собрались крепко пошуметь. Мы, активисты, вовремя заметили. Франц на меня с ножом, а тут Володя - хвать его за руку… Потом еще Глеб. Родителей нет… Он у нас мировецкий поэт. Думаете, заливаю?
- Толя! - воскликнула мать.
- Ну ладно, ладно… ну, не вру. Его стихотворение недавно даже в комсомольской газете напечатали.
- Такой талантливый мальчик… Как же так? - Ольга Петровна поднесла платок к глазам. - Пошлем посылку всем. Я сама им письма напишу.
После завтрака дядя попрощался и направился к двери.
- А охота? - крикнул Анатолий, прижимая к груди щенка.
- Приезжай на дачу в субботу вечером или в воскресенье утром, пораньше. Большой добычи не обещаю, а побродить по лесу - побродим.
- Ну, пойдем к тебе, отдохни с дороги, - сказала мать.
Все как прежде в его комнате: та же кровать, тот же шкаф, коврик с оленем над кроватью. Все было давно знакомо, но все так волновало теперь. Справа на полке стояли все три тома "Графа Монте-Кристо". Анатолий усмехнулся, подмигнул старым приятелям: "Такие-то дела, брат Эдмон Дантес, благородный граф Монте-Кристо! Теперь и мы узнали, что такое коварство и клевета…"
Анатолий потянулся к баяну, который в чехле стоял на этажерке. Что же сыграть? Анатолий начал свою любимую - "Раскинулось море широко". Мать отвернулась, чтобы скрыть слезы: эту песню любил ее покойный муж.
Играя, Анатолий глядел на снимок, висевший на стене. Когда-то снимались всем классом… С фото на него смотрели большие глаза девочки в школьном платье. "Нина, как-то мы встретимся с тобой? Что ты думаешь обо мне?"
- Ты все же поспи, сынок, отдохни, - сказала мать, входя.
- Да я не устал.
- Это так кажется. Поспи! Ну, сделай это для меня. Спать не хотелось, но Анатолий разделся. Зеркало на столике отразило смуглое стройное тело. На левой руке у запястья красовалась татуировка - якорь, на бицепсе - инициалы "А. Р." и две руки в рукопожатии. "Проклятая дурость! - с горечью подумал он. - Патриарх! Надо уничтожить эту гадость. Но как ее свести?"
В комнате, оклеенной зеленоватыми обоями, было совсем тихо. Анатолий закрыл глаза, потянулся так, что затрещало в суставах. Днем он не привык спать. Сон не приходил. Он лег, закинул руки за голову, закрыл глаза, и ему удивительно ясно представился невысокий, стройный пожилой человек с внимательными глазами - Иван Игнатьевич. "Что было бы, если бы не он? Что-то теперь поделывают ребята в колонии? К сегодняшнему дню Глеб с членами редколлегии - с "писательско-художественной командой" - должен вывесить новую стенгазету. Надо будет написать им для следующего номера, обещал… Пойду завтра в Зоопарк, испробую новый фотоаппарат… Надо купить книжку по фотографии… Интересно, где помещается ближайшая вечерняя школа рабочей молодежи?.. Позвонит ли Лика? Я сам первый не буду звонить… Какая замечательная девушка!.."