И Шура махнула рукой в сторону соседского, невидного в окно дома.
В дом этот Мазин приехал сам. С актрисой он хотел встретиться в обстановке спокойной, желательно наедине, а в театре это было затруднительно. Он позвонил, узнал, что Лариса в вечернем спектакле не занята, и поехал в поселок.
Дом Мазин нашел по номеру. Внешне он мало отличался от других, таких же кирпичных, под шифером или железом, домов, сменивших на окраинах после войны саманные хаты, обреченные временем и пострадавшие от боев - обыкновенный особнячок с телевизионной антенной над крышей. Однако пройдя от калитки до крыльца дорожкой, залитой шероховатым, прочным бетоном, Мазин заметил, что дом этот покрепче, подобротнее соседских Чувствовалось, что хозяева его строились основательно, и если и не слыхали известную английскую поговорку о доме-крепости, духом ее были проникнуты в самом прямом практическом смысле.
Открыла Мазину худая, небольшого роста, настороженная женщина, показавшаяся при неярком свете маленькой лампочки пожилой.
- К Ларисе вы? - переспросила она недоверчиво.
- Да.
- Лара ж тут не живет, - сказала женщина, глядя не на Мазина, а на свои мыльные руки, которые она вытирала фартуком. Похоже, она стирала.
Из приоткрытой двери в прихожую доносился стадионный гам. Мазин редко смотрел телевизионные спортивные передачи, считая себя вправе не понимать, почему его должен огорчать промах Третьяка или радовать неудачный маневр Эспозито. В конце концов, люди имеют достаточно и других поводов для волнений. Однако миллионы болельщиков следили в этот вечер за матчем, который представлялся им увлекательным и решающим, и с этим приходилось считаться.
- Кто там, мать? - послышался из комнаты голос, каким говорят обычно недоброжелательные к незваным гостям люди.
Женщина не нашлась что ответить.
- Да вы зайдите.
Он вошел в комнату и увидел человека, который смотрел хоккей. Одет тот был в старомодную полосатую пижаму, и, видимо, не случайно. Как сразу понял Мазин, в доме распоряжалась не мода, а целесообразная, не поддающаяся неустойчивым временным поветрия хозяйственная практичность. Мебель тут стояла прочная, без химического блеска, посуда за буфетными стеклами не искрилась модерновыми разводами - тарелки преобладали глубокие, стопки граненые, каких давно не выпускают. Из новшеств же признано было и допущено лишь проверенное, ставшее действительно необходимым: телевизор с большим экраном, где только что свалились в кучу размахивающие клюшками хоккеисты, и вместительный холодильник, выполнявший в гостиной роль одновременно полезную и эстетическую - прикрыт он был сверху вышитой накидочкой. Было в комнате прибрано, чисто, и несмотря на все приметы духа, который в разное время назывался то мещанским, то обывательским, а то и кулацким, и списывался в отживающие пережитки, именно отживанием здесь и не пахло, напротив, ясно было, что протекает в "крепости" своя, крепкая жизнь и сдаваться не собирается.
Это же написано было и на лице хозяина, мужчины, как говорится, средних лет, хотя лета эти отнюдь не "средние", а у каждого свои - у одного уже ясно обозначившийся закат, а о другом и не скажешь, что лучшие годы пробежали. Отец Ларисы принадлежал ко вторым. Выглядел он здоровым и сильным, крупное тело не бугрилось животом, волосы на круглой голове держались густо, только затылок был выстрижен под гигиенический полубокс, а цепкий взгляд серых, узко посаженных глаз не скрывал от собеседника, что хозяин привык сразу оценивать людей, составляя о них скорое и твердое, далеко не всегда лестное мнение.
Взгляд этот Мазин выдержал, хотя подобные "волевые" поединки не любил. Хозяин перевел глаза на жену.
- Они Лару спрашивают.
Это почтительно-патриархальное "они", робко произнесенное преждевременно увядшей женщиной - а именно такой оказалась при свете многоламповой тяжелой люстры мать Ларисы, - сказало Мазину многое о семье и доме, в который он попал.
- Та-ак, - протянул отец. - Допрыгалась шалава.
- Успокойтесь, - сказал Мазин. - Ничего страшного не случилось.
Необходимая эта фраза далась ему с трудом. Мазин любил точность и определенность, а в ней не было ни того, ни другого. Страшного произошло уже немало, вопрос заключался в том, имеет ли к этому страшному отношение Лариса, и какое, если имеет. Но он чувствовал, что многого от этих людей не узнает. И потому произнес дежурные успокоительные слова, которые, как и следовало ожидать, цели своей не достигли.
- А вы в каком звании будете? - спросил отец.
Мазин ответил.
- Вот видите. А говорите - ничего страшного! Если б ничего, участковый бы зашел или лейтенантика бы прислали.
Спорить не приходилось. Но и объяснять свои действия такому человеку было бесполезно.
- Чья эта монета? - спросил Мазин коротко, доставая брелок.
Отец взял монету, посмотрел так, как рассматривают вещи незнакомые, ответил не сразу.
- Ну, предположим, моя.
- Память о войне?
Он хмыкнул презрительно:
- Военная память у меня в грудях сидит. Осколок лекаря вытащить не смогли. А это что? Безделица. Откуда она у вас очутилась?
- Монету нашли в кармане у Крюкова.
- У Вовки-то? Что утоп?
- Да, у Владимира. Хотелось бы знать, как она у него оказалась?
- А я тут при чем? У него и спрашивайте.
Он не куражился, не играл роль напористого грубиян на, а таким и был, самоуверенным и деспотичным себялюбцем, раз и навсегда подчинившим застывшую в углу жену, которая со страхом ждала мазинских слов, не решаясь ничего спросить, пока говорит муж, хозяин этих стен. Он был неприятен Мазину, но Мазин знал, что подобные личности, несмотря на крикливое, воинственное пренебрежение к общественным правилам, законы юридические преступают редко, ибо инстинктивно, а возможно, и с расчетливой осторожностью предпочитают, удовлетворять свою потребность в произволе дома. Однако в эту горькую сферу Мазин не имел полномочий вторгаться, и потому, сдержав себя, отступил.
- Может быть, ваша дочь знает, как попала монета к Крюкову?
- Может, и знает. А я понятия не имею. Я за дочь не ответчик. Совершеннолетняя. Своим умом живет.
- Где мне найти Ларису?
- Мать расскажет. Я к ней визитов не делаю.
Он демонстративно отвернулся к телевизору, а жена произнесла тихо несколько слов, которых Мазин за хоккейным грохотом уловить не смог. Тогда он подошел и приемнику и, не спрашивая разрешения хозяина, уменьшил звук. Иногда он позволял себе такое. Отец приподнялся было, набычившись, но сорвал раздражение на жене.
- Чего шепчешь? Язык проглотила?
- Лара в общежитие переехала.
- Слыхали? Не по вкусу ей родители пришлись, - добавил отец, ставя точку над "и".
Но Мазин переспросил:
- Вы не ладили?
- Не ладили? А чего это мы с ней ладить должны? Скажите, фря какая! Велика честь! Уважать родителей нужно, а не ладиться с ними. Я ей отец, а не договаривающая сторона. - Он так и сказал - "договаривающая". - Не ладил я, точно. Капризам не потрафлял. Зато она ладила. - Он презрительно кивнул на жену. - С ней и говорите. А я передачи в тюрьму носить не собираюсь.
- Что ты! Что ты! - всплеснула руками мать. - Какая тюрьма?
- Обыкновенная. Казенный дом. Видишь, кто пришел? Значит, обмаралась твоя ненаглядная по уши.
- Я такого не говорил, - сказал Мазин.
- А вы и не скажете. Не за то вам деньги плотют. И мне вам сказать нечего.
Он наклонился к телевизору и снова прибавил звук, пока Мазин записывал адрес общежития.
Мать проводила его до машины. Возле калитки она не выдержала, прошептала, заглядывая в глаза:
- Что же стряслось такое?
Мазину стало жаль ее:
- Не волнуйтесь.
Голос Мазина, тон успокоили ее немного. Она заговорила, спеша:
- Лара девочка хорошая. Она плохого не сделает. Только дома у нас. Вы же видели. Отец с характером. Против своей воли ничего не терпит. Я-то привыкла, а Лара нет. По-своему жить захотела. Способности у нее, а он все - лентяйка да лоботряска! Разве ж так девочку можно?.. Конечно, и я виноватая.
"Какая уж тут вина, - подумал Мазин с горечью. - Беда, а не вина".
Нетрудно было представить, как жилось в этой семье. Вечные бестолковые строгости отца, теряющие с годами всякий смысл, вызывающие лишь упрямое нежелание подчиняться, особенно если дочка унаследовала хоть частицу отцовского характера. Сломленная мать, умудряющаяся, однако, тайком от мужа побаловать, а вернее, избаловать девочку слепой, постоянно гонимой любовью. И все это много лет подряд. Пока девушка не ушла. Но с чем? Что унесла из отчего дома? Мазин знал: без потерь в таких случаях не обходится.
В общежитие работников культуры, где Лариса занимала комнату вместе с театральной костюмершей, он пришел утром.
На стук артистка откликнулась не сразу, зато отперла, не спрашивая, и недоуменно прищурила светлые., узко посаженные, отцовские глаза.
- Кто вы? Я вас не знаю.
Видимо, Мазин разбудил ее, но и в наскоро накинутом халатике, непричесаниая, Лариса была "видна". И совсем не так, как мог ожидать Мазин. Меньше всего выглядела она изломанной, пострадавшей от неурядиц домашней жизни. И совсем не похожей на мать. И фигурой, и лицом походила она на отца, но грубые мужские нескладности были смягчены в ней женственностью и молодостью. Перед Мазиным стояла девушка из тех, кого охотно фотографируют на обложки журналов, и одетыми, и в пляжном виде. Чуть великоваты, простоваты были руки и ноги, но это не вредило ей, как и легкая, для актрисы, пожалуй, не обязательная полнота.
- Заходите, пригласила Лариса низковатым, с хрипотцой голосом. - Вам придется подождать, пока я оденусь, но это быстро.
И, накинув небрежно одеяло на разобранную постель, она вышла, захватив платье и полотенце.
Мазин хотел присесть в ожидании, но на единственном стуле лежали чулки с поясом. Он прислонился к подоконнику и оглядел комнату. Над кроватью Ларисы висела большая фотография артистки в какой-то роли из пьесы восемнадцатого века. Снялась она в напудренном парике, с мушкой на щеке и в смелом декольте. К противоположной стене костюмерша, видимо, прикрепила кнопками акварель прибалтийского города. Черепичные крыши и кирха в тумане смотрелись сиротливо, размыто.
Лариса приводила себя в порядок довольно долго, и Мазин отметил, что она не проявила спешки и нервозности, а вернулась, когда сочла нужным. Он посмотрел на часы. Было уже начало двенадцатого.
Дверь, наконец, отворилась.
- Я заставила вас ждать. Извините.
- Ничего.
- Садитесь! - Она заметила чулки и сунула их под одеяло. - Стулья растащили соседи. У них вечные гости. Я здесь устроюсь.
И Лариса села на кровать, достав из тумбочки сигареты и зажигалку.
- Вы курите? - спросила она Мазина.
- Нет.
- Тогда разрешите мне.
Белопольская щелкнула зажигалкой.
- Я готова. Спрашивайте.
- О чем?
Вопрос удивил ее.
- Как о чем? Вы же не в гости пришли.
- У вас есть на этот счет предположения?
Ладонью она отогнала струйку дыма.
- Ни малейших.
- Значит, мое появление полная неожиданность?
- Полнейшая, - произнесла она почти весело, улыбнувшись. И улыбка удивительно украсила ее порозовевшее после умывания, здоровое, светлоглазое лицо.
Мазин тоже улыбнулся:
- Обычно в таких случаях люди проявляют больше любопытства.
- Зачем? Вы пришли, вам и объяснять. Сама я все равно не догадаюсь.
В последних словах прозвучало кокетство, но в общем Лариса вовсе не походила на кокетку, описанную Шурой Крюковой, На Мазина она смотрела спокойно и прямо, и он, глядя в ее слегка приправленные синевой серые, большие глаза, думал, как повести интересующую его беседу.
Проверенные каноны диктовали вопрос: известен ли вам брелок? Ответ мог оказаться любопытным, несмотря на твердые свидетельства Шуры, особенно если умолчать, каким образом попала монета в милицию. Но Мазин не любил уловок. Он предпочитал доверять собеседнику максимум возможного. Вранье же предоставлял преступнику. Поэтому и начал он без многозначительной загадочности:
- Несколько дней назад утонул Владимир Крюков. В его семье сказали, что вы были знакомы с ним со школьных лет и даже подарили вот эту монетку.
Мазин протянул монету Ларисе.
- В семье? - переспросила она.
- Да, я имею в виду сестру Крюкова.
- Шурку?
Это простецкое, уличное - Шурка - прозвучало естественно, легко, и Мазин впервые почувствовал в Ларисе недавнюю поселковую девчонку. И еще он заметил, что красота ее грубовата, немного вульгарна, и с годами это станет бросаться в глаза.
- Вы ее знаете?
- Еще бы!
- Она сказала правду?
- Да, - мы учились с Володькой в школе.
- И только?
- Зачем вам больше?
На это можно было и возразить, однако Мазин уступил инициативу, как он делал обычно, пока не убеждался, что имеет дело с противником.
- Смерть, Лариса, дело серьезное.
- Володька случайно утонул.
- Может быть.
- Может быть?
Мазин пожал плечами.
- Странно, - сказала Белопольская и затушила сигарету о край тарелочки, заменявшей пепельницу. - Но я, кажется, начинаю понимать. Вы расследуете обстоятельства его смерти?
- Да.
- И пришли ко мне. - Она провела рукой по лбу, убирая упавшие на глаза свободно распущенные волосы. - Вас направили Крюковы. Да, я понимаю. Они убедили вас, что это я погубила Володьку. Но это же ужасно глупо!
- Успокойтесь! Вам никто не собирается ставить в упрек личные отношения.
- Да не было никаких отношений! - впервые повысила она голос. - Не было! Какие это отношения, если он мне проходу не давал? А я при чем? Ну, играли на улице. Он меня за косу таскал. Потом в школе учились. Мороженое ели, в кино ходили. Почему и не дружить с соседским мальчиком? Но ему больше требовалось. А я то, что ему нужно, дать не могла. Ему семья нужна была, дети, дом. Только не говорите, что и у актеров дети бывают! Бывают. Но все это не так, как у Крюковых, как в том доме, где я выросла. Я ушла оттуда. От обывателей, от мещан. И он такой же, как все они. Хотите знать, что он мне внушал? Что у меня таланта нет. Говорил для того, чтобы из театра вытащить. Дурак! Как будто я могла полюбить человека, считавшего меня бездарью! И я ж еще виновата, что он напился и свалился в реку!
Она бросила монету на тумбочку. Монета ударилась и подскочила. Мазин поймал ее.
- Что ж вы молчите? Осуждаете? Считаете, что покойников всегда хвалить нужно?
Мазин положил монету на тумбочку.
- А вы действительно талантливы? - спросил он спокойно.
Вопрос застал Ларису врасплох.
- Вы видели меня на сцене?
- К сожалению, не приходилось. Я только поинтересовался вашим мнением о себе.
- Ну, мнение у нашего брата о себе у всех одинаковое. Да это к делу не относится. Я прекрасно понимаю, что монета всего лишь предлог. Вам известно, что Володька заходил ко мне в тот вечер, и вы хотите связать это с его смертью. Жаль, что Зина ушла. Она бы вам все рассказала.
Мазин ничем не высказал своего удивления, хоть и услышал о приходе Крюкова в общежитие в первый раз.
- Зина - это ваша подруга?
- Сожительница, - усмехнулась Лариса. - Вам придется подождать ее. Она в магазин выскочила.
- Разве Зина знает больше, чем вы?
- Она с ним виделась.
- Как это получилось?
- Очень просто. Я увидела в окно, как Володька выходит из такси, и разозлилась. Надоели его преследования. Не хотелось тратить время на переливание из пустого в порожнее. Я попросила Зину сказать ему, что ушла с мужчиной. Это было жестокое вранье, конечно, но откуда мне было знать?..
Она зажгла вторую сигарету.
- И вы спрятались?
- Зачем? - удивилась Лариса. - Зина поговорила с ним в коридоре.
- И что же?
- Ничего. Он ушел.
- Крюков был пьян?
- Он всегда набирался для храбрости.
- Да, - произнес Мазин неопределенно.
- Я виновата?
Вопрос был трудным.
- Вы же не знали.
- А если бы знала? Должна была выйти за него за муж? - спросила она с вызовом.
- Не волнуйтесь. Вспомните лучше об этом брелоке, - попросил Мазин.
- Да зачем он вам? Я же вам главное рассказала, а вы с мелочами такими.
- И все-таки мне хочется знать, откуда попала к Крюкову эта монета?
Наступила пауза.
- Вы очень деликатно ждете моего ответа, - нарушила ее Белопольская.
- Разве он затрудняет вас?
- Нисколько. Но я не люблю отвечать на вопросы, смысл которых мне непонятен.
Мазин уступил еще раз.
- Загадки тут нет. Шура Крюкова считает, что брелок подарили ее брату вы, а у нас есть сведения, что принадлежал он одному инженеру. И только.
- Которого вы подозреваете?
- Ну зачем вам наши служебные соображения? Уверяю, они не столь увлекательны, как обычно думают.
Лариса улыбнулась:
- А вы удивительно выдержанный человек! Но я знаю, о чем вы думаете.
- О чем же?
- Уверена: вас злит мое упрямство, хоть вы и виду не подаете. Ведь вам хочется узнать, почему я так настойчиво избегаю ответа на ваш вопрос?
- Хочется, - согласился Мазин миролюбиво. - Почему?
- Догадайтесь.
- Боитесь, что я заподозрю вас в убийстве?
- Нет. Для этого вы слишком проницательны, - польстила Лариса без нажима. - Я бы не рискнула водить вас за нос. Но я увиливаю, в самом деле увиливаю, потому что боюсь повредить невиновному человеку.
- Повредить? Разве я обвинял кого-нибудь?
- Пока нет. Но я не дура. По пустяку вы не придете. Значит, подозреваете, что Володьку убили. Как это связано с моей монетой, не представляю, однако связано, наверно, или предполагаете, что связано. Вам виднее. Вас интересует, откуда монета попала к Володьке? Мне легко ответить: я ему не дарила. Шурка выдумала по своей злобности на меня. Правда. Но не могу я сказать, что вижу брелок этот в первый раз. Вот и увиливаю, не знаю, что сказать. Врать не хочется.
- Говорите правду.
- Скажу. После того как вы упомянули инженера, можно, пожалуй. Раз вы сами о нем знаете. Вы о Горбунове говорите?
- О нем.
- И он не скрывал, что брелок его?
- Нет, конечно.
- Это другое дело. Не люблю людей в истории впутывать. О себе говорить легче. Это я подарила Горбунову монету. Понимаете? Горбунову, а не Крюкову. И я не представляю, как попала она к Володьке.
- Спасибо. Это уж наша забота. Вы дружны с Горбуновым?
- Не в сомнительном смысле. В самом прямом. Мы познакомились на юге. Знаете, как легко сколачиваются там компании? Вот и у нас была такая, "дикарская". Изобретательность Горбунова спасала нас от скуки, и я решила отблагодарить его, подарить на память какую-нибудь приятную мелочь. У нас монета валялась, я уж не помню с каких пор. Я подумала, что ее можно приспособить к колечку для ключей. Сейчас брелоки в моде, Славик был рад. Во всяком случае, рассыпался в благодарностях. Но он вообще дамский угодник. Вот и все.
- Итак, инженер Горбунов - человек приятный?
- Больше! Как гоголевская дама - приятный на всех отношениях.
- И умный?