– Простудился, сам не знаю, как. Из носа льёт, кашляю, температура невысокая, 38.2. Две стопки водки с перцем, народное средство, не раз уже пользовался. Завтра, если можно, не выйду. Послезавтра, думаю, буду как огурчик. И последнее: если можно, чтобы послезавтра за мной заехали, моя что-то барахлит. Ну, всё, спасибо, Георгий Карпович, два дня не неделя, всё будет путём.
Сложил чемодан. Так, джинсы на мне, ещё две пары. Замшевая куртка, свитер. Три рубашки, три комплекта трусов, маек и носков. Бутылка коньяка. Туфли – хватит одних. Бритвенный прибор, зубная щётка, расчёска, паста, дезодорант. Всё!
Свет оставляем. Приглушённая музыка. Дверь на ключ. Предварительно звоню Дашке.
– Привет, солнышко, это я – твой любящий Андрей.
– Любящий! Это надо ещё доказать!
– Затем и звоню, драгоценная. Не собралась куда-нибудь намылиться?
– Порядочные девушки вроде меня в это время ложатся спать, а не…
– Прекрасно, – перебиваю её, – я тоже в это время ложусь, короче, я соскучился и через час у тебя.
После как всегда бурных ласк, говорю задумчиво:
– Всё надоело, хочется оттянуться. Как ты смотришь – прямо завтра махнём в Европу, развеемся.
– Угу, без визы, – говорит Дашка, – так нам и дадут махнуть. У тебя-то, наверное, есть.
– Всё продуманно, умная ты моя, – говорю ей. – Завтра ранним утром ты едешь в кассу, берёшь два билета на самолёт до Калининграда, виз туда не надо, это РФ. Там есть наше консульство, меня знают, и мы без хлопот берём тебе любую визу. Ну, как план?
– А что, – говорит Дашка, – и впрямь. А то всё острова да острова. Где же это мой паспорт?
– Завтра найдёшь, – говорю, – притягивая её к себе. – А мой уже у тебя на столике.
Утром я разбудил Дашку рано, затолкал в ванную, вынул оттуда, одел, напоил кофе и вытолкнул за билетами, наказав взять на ближайший рейс и тотчас сообщить мне на мобилу. Включил телевизор и сел ждать. Через пару часов Дашка отчиталась: рейс в 4,30, едет домой собираться. До трёх надо было чем-то себя занять, я взял свой чемоданчик и поехал в гараж, где без дела пылилась моя старая машина. Вот, подумал я, и пригодилась.
Около трёх, зная, что Дашка уже томится в аэропорту, позвонил ей на мобильный.
– Дашуня, тут такое дело, форс-мажор, лететь сейчас не могу, но не переживай, наших планов это не меняет. Лети одна, мой билет не сдавай, не возись. Прилетишь в Калининград, сразу бери такси до гостиницы "Балтийская". Сними номер на своё имя на двоих, скажи, муж подъедет с минуты на минуту. Я буду у тебя завтра, в крайнем случае послезавтра. Не грусти, веди себя хорошо и опасайся случайных связей.
– Это ты опасайся, – сказала моя верная подруга, – у меня все связи не случайные.
– Поэтому целую тебя в ушки и в носик.
И я отключился.
Ещё через час, осмотрев машину, заправив бак и запасную канистру, я выехал в направлении Минска. Ещё через восемь я снимал номер в гостинице "Свислочь".
– На сколько дней, – спросила администратор.
– Пока на неделю, – сказал я, не исключаю, что задержусь.
В номере я немного подремал, посмотрел белорусское TV на странно звучащем языке, подкрепился в ресторане и, не сдав ключа, забрался в свою машину. В загранпаспорте у меня стояла многократная литовская виза, так что на границе никаких осложнений не было. В Вильнюсе я провёл столько времени, сколько было нужно, чтобы приехать в Калининград под вечер. В "Балтийской" я поинтересовался, где остановилась моя жена Дарья Милютина и для убедительности информации – у нас с Дашкой в паспортах стояли разные фамилии и не было штампа ЗАГСа – вложил в паспорт пятидесятидолларовую банкноту. Дама-портье привычным жестом смахнула её в ящик стола и, протягивая мне паспорт, не удержавшись, подмигнула. Подмигнул в ответ и я. На втором этаже я подошёл к двери номера двадцать четыре, постучал и, услышав знакомое "Войдите", переступил через порог. На противоположном конце номера, у окна, стояла улыбающаяся Дашка и призывно тянула ко мне руки. Опустив чемодан, я тоже протянул к ней руки и сделал несколько шагов навстречу. Но, получив сильный удар чем-то тяжёлым по затылку, рухнул на пол, словно специально для подобных случаев покрытый пушистым ковром.
ГЛАВА 28
Очнулся я сидящим, точнее, полусидящим в углу какого-то подвала. В голове шумело, но не очень, вполне терпимо, так что можно было оглядеться и постараться оценить обстановку. Моя левая рука была пристёгнута к металлической трубе, шедшей вдоль всей стены, однако, я мог сдвинуться только на метр – полтора, дальше шла железная перемычка. В подвале было холодно, но я не замёрз, так как "благодетели" натянули на меня мой свитер, взятый из чемодана, да и сидел я не на голом полу, подо мной была довольно толстая подстилка, нечто вроде кошмы, если я правильно понимаю это слово. Карманы джинсов были, разумеется, пусты: деньги, документы – всё это исчезло. Метрах в трёх стоял стул, до которого я не смог дотянуться, а рядом с подстилкой – кружка с водой, которую я тут же жадно выпил.
Взвесив кружку в руках, я понял, что как оружие она бесполезна. Стены были старой, явно ещё немецкой кладки, а вот бетонный пол наверняка был более позднего происхождения. Труба шла на расстоянии примерно метра от пола, так что я мог встать и даже сделать пару шагов. Случайно сдвинув подстилку, я заметил, что в самом углу бетон немного раскрошился и взял это на заметку. Дальнейший осмотр пришлось прекратить, так как в двери, от меня метрах в десяти, поворачивался ключ. Первым вошёл, по всей видимости, охранник, молодой коротко стриженный амбал в чёрном костюме, под пиджаком явно угадывался пистолет, а следом за ним… А следом за ним вошёл – я не поверил своим глазам – следом за ним вошёл улыбающийся и на все сто процентов живой Вадим Сергеевич Стороженко, отец моего одноклассника Вадьки и мой бывший шеф. Пока я свободной рукой протирал глаза, он уселся на стул, достал сигареты и закурил, после чего протянул пачку мне: – Будешь?
Несколько минут мы курили молча, потом Вадим Сергеевич затушил окурок в уже пустой кружке и сказал:
– Ладно, Андрей, мы с тобой люди серьёзные, не будем тянуть кота за яйца. Объясняю тебе ситуацию.
– Можно вопрос? – спросил я.
– Если один и короткий – можно.
– По поводу вашей смерти…
– Ах, это… – он шутя отмахнулся. – Это, Андрей, проще пареной репы. Сто долларов фотографу, пятьсот журналисту, всего и делов. К слову сказать, и смерть эта у меня не первая.
– А зачем? – спросил я, пытаясь дотянуться окурком до кружки.
– Это уже второй вопрос, – сказал Вадим Сергеевич и ногой подтолкнул кружку ко мне. Но так и быть, отвечу. Просто дела потребовали моего присутствия в другом месте, в другой, так сказать, части света.
– А Вадька? – не смог удержаться я.
– А что Вадька, – сказал уже начавший раздражаться Вадим Сергеевич, – живёт на моей вилле. Машины, вино, девочки. Пробовал заставить учиться – результат ноль. Короче, оболтусом был – оболтусом остался. Всё?
– Последний, – сказал я, – как меня нашли?
– Ах, Андрей, Андрей! – сказал Вадим Сергеевич. – Парень ты неглупый и решительный, что я в тебе всегда ценил, но наивный. Может, это и естественно, ты наших школ не проходил. Мы, дружок, тебя и не искали, просто сидели и ждали, когда ты придёшь. Взяли бы ещё в аэропорту, но тут ты нас перехитрил, хвалю. Но, как видишь, не надолго.
– Так значит… – начал я, и мой голос сорвался.
– Правильно мыслишь, – похвалил Вадим Сергеевич, – хотя и поздновато, но соображаешь.
– Дашка! – Закричал я, – Как же она могла?…
– Конечно, Дашка, – спокойно подтвердил Вадим Сергеевич. – А как она могла – теперь могу рассказать тебе подробно. Когда её Алекс – помнишь пижона из вашей группы (я как-то прихватил его за наркоту, после чего он стал моим осведомителем) – так вот, когда этот Алекс убывал на учёбу за границу, пристроил-таки его папаша-посол учиться в Англию – он вместо себя передал мне Дашку. И замена, надо сказать, оказалась стоящая. Тот ещё оказался кадр – куда там бедному наркоману Алексу! Так что к вам с Вадькой на пьянку подослал её я.
– Чёрт возьми, – пробормотал я, – и после этого она со мной…
– Ах, Андрей, – плохо ты знаешь женщин. И передразнил: "И после этого она со мной…" А до этого она – со мной. И почти с первого дня нашего с ней знакомства вплоть до моего отъезда. Так что мы с тобой делили её и в постели. Не исключаю, что как сексуальный партнёр ты нравился ей больше, чем я, всё-таки возраст… Но и мне она не отказывала никогда, горячая девка… А какая искусница! – да ты знаешь. Понимаю, как тебе сейчас, но одно могу сказать:
– Брось! Через такое редкий мужчина не проходил! А теперь к делу. В двух словах обрисовываю тебе ситуацию. Подробности опускаю: или незначительные или ты сам можешь догадаться. У милой, а для тебя любимой Анны Михайловны за время её работы в наших славных органах скопился некоторый, скажем так, компромат на некоторых её коллег. Сказал бы я ещё – видных коллег. До поры до времени с этим мирились, она из системы не выламывалась, да и для нашей богохранимой страны эти материалы ничего такого – из ряда вон – не представляли. Ситуация изменилась после вашего американского дела. А поскольку она, как супруга одного из наших крупных людей знала больше, чем положено (с Георгием Карповичем уже был на эту тему тяжёлый разговор), то её материал превратился для нас в настоящую реальную угрозу. Пришлось поговорить с ней серьёзно.
– Да не дёргайся ты! – прикрикнул он на меня, заметив, что у меня кулаки сжались. – Разговаривали корректно, по-джентльменски. Но, конечно, жёстко. Толку, правда, не добились, женщина она, сам знаешь, с характером. Никаких спецсредств применять не собирались, а она – то ли не поняла, то ли что, а только небрежно так к окну, а потом раз – и из окна. А этаж шестой. Так что, как ты понимаешь, насмерть. Учитывая твои с ней отношения, приношу соболезнования. И всё же некий кончик ниточки она нам дала. Недолго надо было думать, чтобы понять, кому передала она эту заветную папочку. Вот этому, дорогой Андрей, наша с тобой встреча и обязана. И заметь, если бы не она, папочка эта, то очнулся бы ты не здесь, а в глубинах родного тебе Балтийского моря, хотя навряд ли там можно очнуться. Думаю, тебе уже стали понятны условия сделки, которую я тебе хочу предложить: ты нам – папочку, мы тебе – свободу.
– На пять минут, – сказал я, выдавив из себя улыбку, хотя улыбаться мне вовсе не хотелось. Я был по-настоящему растерян, да что растерян – раздавлен. Помимо того очевидного факта, что я сидел в подвале, прикованный наручниками к стене, была ещё смерть Анны Михайловны, которая сильно меня ударила, не знаю – по голове? – по сердцу? И предательство Дашки, которое ударило ещё сильней: наверное, подлость бьёт сильней, чем утрата.
– Жизнь на пять минут или на полдня, – продолжил я разговор с Вадим Сергеевичем. – На кой чёрт я буду нужен вам без этой папочки? Так что выбор у меня не из двух, а из одного. А такой выбор мне не нравится.
– Кое-какая логика в твоих словах есть, – признал Вадим Сергеевич, – но только кое-какая. Объясняю тебе подробнее. Твоя папка и ты представляешь для нас опасность только вне России. Дома, без папки, ты для нас не угроза и ликвидировать тебя нам просто нет смысла. А без смысла мы ничего не делаем. Материала на нас у тебя уже нет, а у нас на тебя – вагон и маленькая тележка: вспомни-ка свои специфические, скажем мы мягко, заслуги. Да что там твои киллерские подвиги! – всего одно слово друзьям "Папы" – и назавтра ты уже где-нибудь на лесной полянке отдыхаешь в виде готового к употреблению шашлыка. Разделан и поджарен. А нам ты ещё можешь пригодиться: твоя первая профессия ещё востребована. Правда, не как раньше, но и списывать её, как ненужную, ещё, дружок, рано. Расклад ты понял. Ну, так как?
– Понял, – сказал я, – есть, однако, мелочи, в основном технического свойства: ну, там, деньги, документы и ещё кое-что, о чём мне надо подумать. В основном вы меня убедили, но сказать "да", вот так сразу, сейчас, я не готов. Короче, дайте мне срок подумать.
– Ну что ж, подумать всегда не грех. Учти только, что у нас мало времени. И терпения, замечу тебе дополнительно. Короче, завтра в это же время я здесь. И жду ответа. Разумеется, положительного. А пока отдыхай.
Он взял в руки кружку и три раза постучал по трубе.
– Лёша, – сказал охраннику, – покорми парня, ну и – туалет, всё такое. Завтра в двенадцать я здесь. И, кивнув мне, вышел.
– Жрать будешь? – спросил Лёша.
– Попозже, через пару часов, – отозвался я. Голова ещё немного побаливала, и аппетита не было совсем. А главное, накопилось много информации, которую ещё следовало переварить.
Прежде всего – о какой папке идёт речь? О папке с компроматом, которая была у Анны Михайловны. Я об этой папке никогда от неё не слышал. Это, однако, не означает, что её не было. Но если она была, почему Анна Михайловна покончила с собой, а не воспользовалась ею? И ещё: почему она сказала (или дала понять), что отдала эту папку мне? Поломав голову над этими вопросами, я пришёл к выводу, что этой папки просто не существовало в природе. То есть, может, она когда-то и была, но в последнее время её уже не было. По всей видимости, в сегодняшней России она никакой опасности не представляла: то, что сейчас там происходит, пострашней любого фильма ужасов. На этом фоне шалости гэбэшного начальства и впрямь могли выглядеть пустяками. Так что, скорее всего, этой папки у неё не было. И сказала она, что передала её мне, только для того, чтобы меня спасти, дать мне шанс выжить. Тихо жил бы себе с этой "папкой" в Буэнос-Айресе или Гонолулу, и никто бы меня не искал – зачем будить лихо, пока оно тихо? А без неё замочили бы быстро и без разговоров, как моего подельника по американскому делу Виктора. И сейчас эта "папка", в которую эти зубры, которые ничему и никому не верят, поверили, потому что за ней самоубийство, – мой единственный шанс на спасение. Ах, милая моя, дорогая Анна Михайловна! Никогда, даже в постели не называл я её Аней, Анечкой или ещё каким-нибудь уменьшительным именем. Только по имени и отчеству. Нам обоим это нравилось, было в этом что-то возбуждающее. Как, наверное, в сексе у ученика с учительницей. А сейчас… А сейчас я вспоминаю её поцелуи, её смех, её губы…
И всё-таки сейчас надо было думать о другом. Я отогнул край своей подстилки и внимательно рассмотрел участок раскрошившегося бетона. Осмотрел и решил, что стоит попытаться отковырять кусок, могущий послужить оружием. Не жалея ногтей, я выцарапывал из щелей мелкие кусочки и отбрасывал их далеко в сторону. И после двухчасовой работы выковырял кусок бетона по моей прикидке грамм на четыреста-пятьсот. Это уже было кое-то… Я положил его под подстилку так, чтобы можно было быстро достать правой рукой. Весь день я разрабатывал подробный план действий, исполнение которого наметил на завтрашнее утро. Позавтракал, пообедал и поужинал, еда была, конечно, не ресторанная, но вполне сносная. Сходил пару раз, разумеется, под конвоем, в туалет, с которым тоже счёл нужным поближе познакомиться, и под вечер, устроившись поудобнее на своей кошме, постарался заснуть.
ГЛАВА 29
Проснулся я рано. На часах, которые мои тюремщики на мне оставили, было полшестого. Проснулся – и сразу вспомнил сон. Сон был, как все сны, хаотичный и малопонятный. Мы плывём с Дашкой на каком-то корабле. Море явно северное, холодное. Гуляем в обнимку по палубе. На палубе у бортика стоят спиной к нам Георгий Карпович и Анна Михайловна. К нам с Дашкой подходит Вадька с бутылкой пива в руках. Мы смеёмся, он рассказывает нам про свою виллу в Штатах. Дашка говорит "Не ври!" и отнимает у него бутылку пива. Вдруг я слышу крик, оборачиваюсь – и вижу, что Георгий Карпович толкает Анну Михайловну, стараясь сбросить её в море. Она сопротивляется – и вдруг падает вниз. И тут меня охватывает такое острое чувство потери, что я просыпаюсь.
Некоторое время лежу, стараясь успокоиться. Наконец. Прихожу в себя и заново обдумываю свой план. Теперь вся надежда на случай: повезёт – не повезёт. Окончательно успокаиваюсь и стучу кружкой по трубе. Стучу три раза – тишина. Ещё три раза – опять тишина. Начинаю стучать без перерыва. Наконец гремит замок и появляется заспанный охранник.
– Чего стучишь, падла? Я только-только заснул.
– Сочувствую, – говорю ему, не желая его злить, – своди меня в толчок и спи себе дальше.
– В толчок, – ворчит он и лезет в карман за ключом от наручников, – а потерпеть не можешь…
– Уже натерпелся, – отвечаю я и поднимаюсь на ноги, чтобы он привык к такому положению моего тела, чтобы оно не вызывало у него тревоги. Напасть на него я решил, когда он приведёт меня обратно. То, что сейчас я веду себя мирно, должно его успокоить. Он отцепляет наручник от трубы, и мы идём в уборную. Там я делаю своё дело и плещу себе в лицо водой из крана. Тем же путём мы возвращаемся назад. И когда он с наручником в руке наклоняется над трубой, я достаю из-под подстилки спрятанный там кусок бетона, медленно, чтобы не спугнуть, распрямляюсь – и что есть силы бью его этим куском по затылку. Не охнув, он падает. Первым делом я залезаю к нему под пиджак и вытаскиваю из наплечной кобуры пистолет. Взвожу, ставлю на предохранитель и засовываю за пояс. Потом беру из его руки ключ, снимаю со своей левой руки наручник и приковываю его к трубе. Чуть подумав, снимаю с его руки наручник, стягиваю пиджак и снова приковываю. Обшариваю карманы брюк. Так, кошелёк, не глядя – в карман пиджака. Какие-то ключи туда же – времени мало, надо торопиться. Осторожно открываю дверь, в кресле полулежит второй охранник. Очумело смотрит на меня и на наставленный ему в лоб пистолет.
– Тихо, – говорю я, – хочешь жить – слушайся дядю.
Он, похоже, намерен слушаться.
– Лицом к стене, – говорю я, – и не вздумай тянуться за оружием.
Он послушно становится лицом к стене. Повинуясь моим командам, опирается на неё обеими руками и делает шаг назад. Я упираю пистолет ему в поясницу, левой рукой лезу под пиджак и достаю его пистолет. Затем, отступая на шаг назад, сильно бью рукояткой пистолета по затылку. Он валится на пол. Я подтаскиваю его к батарее и приковываю к ней, наручники, слава богу, есть у обоих. Обшариваю карманы пиджака, забираю кошелёк и тихо выскальзываю из здания.
Как я и предполагал – добротная немецкая постройка. Большой склад или что-то в этом роде. Рядом какие-то здания такого же вида и назначения. Окраина города. Через пару сотен метров за деревьями поблёскивает пруд. Останавливаюсь под деревом и проверяю содержимое бумажников. В обоих пятьсот двадцать долларов и шесть тысяч рублями. Какие-то карточки, автомобильные права и тэ дэ складываю в один кошелёк, добавляю туда ключи и пару камней и кидаю в пруд. Вслед за ним летит один пистолет. Подумав. Туда же кидаю второй. Пиджак мне малость великоват. Чуть засучиваю рукава, одно время в Питере это было модно. Молодой человек, одетый по устаревшей моде, с лёгкой небритостью на лице – ничего страшного, бывает и хуже.