– Ах, да, – сказала она, – на случай подачи иска против нарушительницы правил движения – здесь все мои координаты, однако звонить только на работу, – и положила на стол свою визитную карточку. Что-то чиркнула не ней и предупредила: – на приписку "целую" можно не обращать внимания, это так… Потом подошла, приподняла мою голову и крепко-крепко – так, что всё моё тело ответило ей, – поцеловала. И молча вышла. Я услышал, как щёлкнул дверной замок.
– Нет, – подумал я, окончательно придя в себя, – это, наверное, всё-таки мой день.
ГЛАВА 26
Шефа таким торжественным я видел в первый раз.
– Садись, Андрей, – сказал он. Задание, которое тебе предстоит – важнейшее и, я не боюсь этого слова, – ответственейшее. Ошибка недопустима в принципе. Кстати, английский не забываешь?
– Читаю и говорю, – сказал я по-английски, – достаточно, чтобы поддержать лёгкую беседу.
– Good, – сказал шеф. – Впрочем, язык тебе особо и не понадобится. Нам важней твоя рука и твой глаз. Ты понял? А если понял, готовься к командировке в столицу мира.
– В Париж? – сморозил я явную глупость.
– Это раньше он был столицей мира, – сказал Георгий Карпович, – уже давно столица мира – Нью-Йорк. Времени у тебя будет не слишком много, но кое-что увидеть успеешь. Неделя на тренировку. В тире предупреждены, там тебе зелёный свет: в любое время и столько, сколько надо. Инструмент тот же, что будет там. Насчёт Нью-Йорка не беспокойся. Город, конечно, огромный, но не потеряешься. С тобой поедет наш человек, будет тебя подстраховывать.
Он наклонился к селекторной связи: Виктор, войди. Вошёл человек примерно моего возраста и комплекции с внешностью, которую я уже привык называть типовой. "Виктор", "Андрей" – представил нас шеф, и мы пожали друг другу руки. – Паспорта готовы. Подробности Виктор расскажет в самолёте. Дорога долгая, всё успеете.
В тире меня ожидала снайперская винтовка не виданной мной конструкции, настоящее чудо техники. При этом фантастически простая в эксплуатации. Неделю я ходил в тир, как на работу, и наслаждался стрельбой, старательно отгоняя мысль о цели своих тренировок.
В самолёте Виктор объяснил мне задачу:
– Есть там один человечек. Который нам очень мешает. Наша, вернее, твоя задача – сделать так, чтобы он больше никогда и никому не мешал. Дело несложное и почти безопасное. В четверг он выступает на антироссийском митинге. Народу соберётся, как всегда, немного. Это наши "квасные" думают, что в Америке заняты только нашими делами. Там, по большому счёту, до нас никому нет дела, кроме наших же придурков. С одним из таких нам и нужно разобраться. Вот фото. Рожа приметная. Кроме того, он всегда ходит без галстука, чем резко отличается от местных политиков. Человек он для них незначительный, поэтому охраны будет мало, только, так сказать, для порядка. Площадь, где митинг, небольшая. Напротив очень удобный дом, сам увидишь.
В аэропорту мы взяли такси, Виктор сказал название отеля. Там мы пересели в другое такси и доехали до другого отеля. Остановились в третьем, где нас уже ждал двухместный номер.
– Сегодня весь день гуляем, – сказал Виктор, – завтра отдыхаем, послезавтра работаем.
Нью-Йорк, конечно, потряс. Небоскрёбы, знаменитая Таймс-сквер, Мэдисон Сквер-гарден, Централ парк… Лица всех цветов радуги, одежды самые фантастические: индус в европейском костюме, рядом индус в национальной одежде. Японец, только что сошедший с японской гравюры. Минуту назад ты был в Италии, через пять кварталов – в Китае.
– В Гарлем не идём, – сказал Виктор, – там белых не любят.
И, хмыкнув, добавил:
– Их много, а мы одни. Лучше покажу тебе гнездо разврата. Как у нас когда-то писали "их нравы".
Так мы оказались на знаменитой Сорок Второй стрит.
– Эти три икса означают крутую порнуху. Зайдём, посмотришь для общего развития.
Для общего развития там было не так много. То же самое можно было посмотреть и у нас. Правда, на видаке, и дома. Смотреть на сидящих в зале было куда интереснее. Через проход от меня сидел какой-то цветной парнишка, который, не отрывая глаз от экрана, не отрывал своей правой руки от члена и открыто онанировал. В зале стоял явственный запах травки. Вдруг сзади меня потрогали за плечо. Обернувшись, я увидел довольно симпатичную негритянку лет тридцати.
– То, что ты видишь на экране, ты можешь иметь со мной, – проговорила она хрипловатым, надо сказать, довольно приятным голосом. – Здесь за той дверью комната, четыре доллара всего и двадцать мне. Хочешь?
– No, – ответил я, – не хочу. I don’t want.
– Почему? – спросила она. На что я не нашёл ничего умнее, чем сказать: I am from Russia. Интересно, что мой ответ её полностью удовлетворил и она переключилась на вошедшего в зал пожилого мужчину.
– Фром Раша! – фыркнул незаметно подошедший Виктор. Ты бы ей ещё паспорт показал. А, впрочем, убедительно: "Руссо туристо, облико морале". Пойдём, я тебе ещё пип-шоу покажу. Название образовано не от того, что ты подумал. Оно означает, что посмотреть можно, а потрогать нельзя. За пару долларов девочка покажет тебе самое сокровенное, а если ты попросишь, то в это сокровенное вставит пластмассовый член такого размера, как у годовалого бычка в бедных районах российского Нечерноземья. Но упаси тебя бог эту самую девочку потрогать своими похотливыми ручками. Скандал на весь мир, гигантский штраф, а то и отсидка. Потому что трахать себя пластмассовым членом – работа, а давать себя лапать разным незнакомым хмырям – разврат. Который в пуританской Америке не поощряется. Так они здесь, в Америке, понимают личную жизнь, права человека и прочую тряхомудию, до которой мы, с их цивилизованной точки зрения, ещё не доросли. В свой зад ты можешь хоть Эйфелеву башню воткнуть, а на мой – только посмотреть, и то, если я тебе разрешу. Кстати, если ты извращенец…
– Ну нет, – сказал я, – мне ещё только гей-клуба здесь не хватает. Их в Питере, наверное, десятка два. Мне они и на хер…
– Да я не про то, – отмахнулся Виктор, – гей-клуб – какое же это извращение? – весь цвет российской попсы, телезвёзды… Это уж скорей такие, как мы, которых бабы интересуют, извращенцы. Я про Метрополитен-мьюзиум, Модерн Арт, всякие там Гугенхаймы. Если хочешь, можешь и туда, отсюда, кстати, недалеко, только уж без меня. Меня этим ещё в детстве перекормили.
– У меня мать библиотекарь, – начал я…
– Можешь не продолжать, – подхватил Виктор, – всё понятно. Тогда по пивку.
Через день в десять утра мы были в уже ждущей нас трёхкомнатной квартире. Рядом с кухней помещалось что-то вроде кладовки, где всё было приготовлено для дела. Окошко малозаметное, но с удобным подоконником.
– Работаешь в перчатках, инструмент оставляешь на месте. Перчатки снимаешь – и под кран. Через десять секунд они растворятся без остатка.
Расстояние до трибуны было небольшим. Промахнуться было трудно, и я не промахнулся. Через пару минут мы уже выходили из дома и садились в машину. Поездив минут сорок по городу, вернулись в гостиницу.
– Ну, спец! – облегчённо выдохнул Виктор. – Не зря тебя хвалили. Теперь так. Здесь ты сидишь безвылазно три дня. На улицу ни шагу. Есть будешь здесь же, в ресторане. Вот деньги, не экономь. Будет скучно – читай Чейза, он кинул на кровать толстенный том. Если и тогда заскучаешь – можешь пригласить девочку. Но только отсюда. С улицы – ни-ни! Можешь выпить, но в меру. Через три дня я тебя заберу – и гоу хоум!
В ресторанчике кормили вкусно, девочки были, но уж больно, как мне показалось, страшные. К тому же я держал в голове опасность СПИДа, или по-здешнему ЭЙДСа. Презервативы, конечно… а всё-таки. Тем более что в России меня ждали уже не две, а три женщины – третьей была Лера, которая уже успела побывать в моём кабинете, точнее, в комнате за ним. Через три дня Виктор, как и обещал, заехал за мной, и ещё через несколько часов в таком же, в каком прилетели сюда, Боинге, мы летели в Питер.
– Молодец, Андрей! – сказал мне шеф. Когда мы появились в офисе, – сделал всё по высшему разряду. Это, кстати, отражено и в твоём счёте, полюбопытствуй. А теперь иди отдыхай. В салоне можешь не показываться неделю.
Анна Михайловна встретила меня так, как будто я уезжал на год или вообще мог не вернуться.
– Ну, приехал, – сказала она и облегчённо вздохнула. – Господи, как я рада!
– А что могло быть страшного? – спросил я, – ну, схватили бы, думаю, что наши адвокаты объяснили бы, что у меня было тяжёлое детство, или что я грохнул его из ревности. Я читал, что ревность там уважают. Получил бы года четыре и вышел через полтора за примерное поведение. Ты бы меня ждала?
– Андрюша, – сказала Анна Михайловна, – не путай. Америка не Россия, и копы там не наши менты. За убийство, да с политическим мотивом – верный электрический стул, в лучшем случае пожизненное.
– Нет, – упорствовал я, – всё-таки, ты бы меня ждала?
– Если представить себе фантастический вариант – десять лет – тебя бы встречала здесь уже не пожилая, а просто старая блядь. Тебе это было бы нужно? Но это вариант фантастический ещё и потому, что в руки американской полиции ты попал бы только в виде трупа. Приятель твой Виктор не тебя подстраховывал, а систему – от провала. В случае неудачи ты получил бы маленький случайный укол, ну, скажем, запонкой или ещё чем-нибудь. И всё, мой милый, адью. Между прочим, страховать тебя хотели послать меня, но я решительно отказалась.
– Почему? – спросил я, – потому что тебе пришлось бы меня… ликвидировать? Ты бы смогла?
– Не смогла бы, и пытаться бы не стала. Но это означало бы только одно: нас бы ликвидировали обоих. Безоговорочно! Это очень жёсткая система, Андрюша.
Она провела рукой по лицу, как бы что-то отгоняя и сказала:
– Ну и чёрт с ними! Думать ещё о них… Давай-ка лучше в постель, я так по тебе соскучилась! – и стала расстёгивать на мне джинсы.
Иногда в моём кабинете появлялась Лера, правда, всегда предупредив. Тот факт, что она была замужем, несколько ограничивал её свободу, чем я, пожалуй, был даже доволен: иметь трёх активных любовниц даже для меня было уже тяжеловато. Ещё один плюс Леры заключался в том, что она не любила тратить время на разговоры. Влетала, хватала меня за руку и, выстрелив фразой: "Ну-ка посмотрим, что у тебя там…" – тащила в комнату отдыха. Там моментально скидывала с себя всё, и если я, с её точки зрения, медлил, помогала мне сделать то же самое. После чего, толкнув меня на диван, садилась на мои чресла и начинала бешеную скачку.
На третий раз я ей сказал:
– Ты случайно не занимаешься конным спортом? Седлаешь меня, как жеребца.
– Люблю быть сверху, чтобы самой определять ритм и скорость, – сказала она. – В сексе, как и во всём, люблю активность. А эта позиция называется "позой Андромахи".
– Андро… кого?
– И этого человека я сравнивала с античным героем! Ты хоть слышал что-нибудь о Троянской войне?
– Конечно, – сказал я, – там ещё был этот… Ахилл, у него, кажется, были проблемы с пятками.
– С пяткой, серость! Главным его соперником был Гектор. А Андромаха – жена Гектора. Тебе не нравится эта поза?
– Ещё как нравится, – заверил я её, – вообще, активность в постели у тебя получается лучше, чем за рулём.
– Дурачок! – сказала она, натягивая трусики, после чего чмокнула меня в щёку и значительно ниже, – если бы не моя активность тогда в машине, кто бы сейчас рассказывал тебе про Андромаху?
Следующие три месяца я слышал шефа только по телефону. Выслушивал приказы и передавал их Игорьку. Отчёты Игорька и бухгалтера передавал в главный офис. Потихоньку у меня создавалось впечатление, что жизнь в городе входит в нормальное русло. В новостях всё меньше говорили о заказных убийствах и криминальных разборках. На экране телевизора "чернуха" постепенно уступала место всевозможным показам мод, конкурсам "мисс" и "мисок", богемным тусовкам, семейным и альковным тайнам эстрадных звёзд и финансовых воротил. Ещё не совсем уверенно я начинал подумывать о том, что снайперская винтовка как инструмент решения конфликтов уходит в прошлое, как, например, пишущие машинки, повсеместно заменяемые персональными компьютерами. Несколько телефонных звонков, пара разговоров с особо придирчивыми клиентами и то не каждый день, комната отдыха, в которой я нередко ласкал Анну Михайловну, по-прежнему волнующую меня, как в первый раз, и где иногда подвергался не менее приятной Лериной атаке, почти подобострастное внимание охраны и уважительное отношение клиентов – всё это, можно сказать, "держало" меня на моей работе, не говоря уже о том, что я получал за неё более чем солидную зарплату. Как мне хотелось, чтобы такое положение длилось вечно, не прерываясь никакими спецзаданиями, хотя я и отдавал себе отчёт, что именно им я обязан своим нынешним положением. Положением, но не благополучием. Сколько раз, сидя в своём кабинете за рюмкой дорогого коньяка, я проклинал тот день и час, когда встретил на рынке Лёху, и трижды – тот, когда пришёл к нему домой во второй раз. Как же получилось, думал я, что я стал киллером, профессиональным убийцей? Ведь никогда же, даже в детстве, не любил драться. Не могу вспомнить случаев, когда бы я проявил вообще-то свойственную детям жестокость. Когда в нашей старой коммунальной квартире соседка топила новорождённых котят, я, помню, горько плакал, хотя был уже второклассником. Проклятый Афган! Это там я впервые взял на мушку человека. Не мишень, как раньше, а человека. А вот уже после этого – выстрелить в человека перестало быть для меня чем-то невозможным. Да, конечно, во время Отечественной войны вся страна стреляла, но всё равно, мало кто после этого пошёл в убийцы, запрет на невинную кровь всё равно действовал. А почему? А потому, что тогда стреляли во врага, который пришёл на твою землю, убивал твоих товарищей и родных. А кого я защищал в Афгане, где ни моего дома, ни моих родных?
Я гнал эти мысли, но они, хоть и не каждый день, настигали меня и лишали спокойствия. Рецепт успокоения в нашей стране один – и я начал потихоньку попивать. На работе – рюмочку-две, благо, что коньяк в сейфе не переводился, а дома уже себя не ограничивал, даже когда приходила Анна Михайловна. Не знаю, понимала она моё состояние или нет, но пить не препятствовала, тем более что алкоголь делал меня в постели ещё раскрепощеннее и предприимчивее.
ГЛАВА 27
Так, собственно, и проходили мои дни, пока однажды она не позвонила мне днём.
– Андрюша, ты сегодня свободен?
– Как пионер, то есть, всегда готов!
– Слушай. Хочется погулять где-нибудь в красивом месте. Давай, съездим куда-нибудь на природу.
– В Царское Село, – закричал я. – Конечно, туда. Я там знаю такие места… Куда за тобой подъехать?
– Не надо никуда подъезжать. Оставь машину дома. Поедем, как все нормальные люди, на автобусе. С машиной, к слову сказать, и не выпьешь. Если ты готов, встречаемся через час на "Техноложке". У первого вагона в сторону "Московской".
Через час я уже ждал её с цветами на указанном месте. Анна Михайловна была, как всегда, стильно одета и хотя выглядела спокойной, по необычному блеску глаз я понял, что она чем-то взволнована. Но торопить событий не стал, у нас было достаточно времени для разговоров. У "Московской" за памятником Ленину мы сели на 287-й автобус, идущий до Пушкина. Вышли в моём любимом месте – у Египетских ворот и пошли в сторону Екатерининского дворца. У Лицея свернули не к главному входу, налево, а направо, и вдоль фасада Екатерининского пошли в сторону Китайской деревни. Этим маршрутом мы всегда ходили с Сеней. Он же мне и объяснил, что то, что все принимают за фасад дворца – фасадом в действительности не является. Настоящий фасад там, где перед дворцом находится двор, окружённый одноэтажными службами и закрытый воротами с ажурной решёткой. Перед беседкой Большого Каприза мы сделали первую остановку, эти остановки Сеня называл "станциями". Там мы присели на скамейку и я достал из сумки приготовленную бутылку хорошего портвейна и пару пластиковых стаканчиков.
– По стаканчику, – объявил я Анне Михайловне, на следующей "станции" – по второму, на третьей – по третьему, прогулка от этого только выигрывает.
Мы чокнулись и выпили, закусив хорошее вино нежным поцелуем.
Закурив, Анна Михайловна сказала:
– Андрюша, у меня к тебе серьёзный разговор. Никогда ничего серьёзнее ты в своей жизни не слышал. Поэтому слушай внимательно.
Недоумевая, я приготовился слушать.
– Значит, так, – сказала она, – тебе срочно необходимо скрыться, я бы даже сказала – бежать. Куда, я не знаю, но бежать надо срочно. Это значит, что в запасе у тебя не месяц и не недели, а день, максимум два. Очень может быть, что только день.
– Да что случилось-то? – спросил я, полностью сбитый с толку. – Я ничего не понимаю.
– Сейчас поймёшь, – сказала Анна Михайловна. По поводу вашего американского предприятия. Человек, которого вы… Для американцев он действительно, фигура невеликая, но они терпеть не могут, когда на их территории кто-нибудь сводит свои политические счёты. Поэтому они серьёзно взялись за расследование. А американские копы, я тебе уже говорила, это не наши менты: когда они копают, они, как правило, докапываются. Короче, они довольно быстро вычислили ваших друзей – тех, кто вам там помогал: квартира, машина, инструмент и прочее… А те в Америке не новички и сразу поняли, чем пахнет. Пособничество в политическом убийстве – это лет двадцать– тридцать-сорок, при этом вполне реальных. И вашим американским друзьям перспектива сидеть эти сроки совсем не улыбается. Сообразив что к чему, они сразу стали сотрудничать со следствием. А ребята они наблюдательные, поэтому вас с Виктором они сдали со всеми потрохами. Но главное – это то, что они кое-что знают и про ваших заказчиков. А это значит, что когда вас повяжут – не думаю, что наша прокуратура будет долго сопротивляться вашей депортации – вы будете представлять собой серьёзнейшую угрозу – сам должен понимать, для кого. И прокуратура там тоже не наша, от неё не откупишься. Ты всё понял, что я тебе сказала?
– Понял, – ответил я с, должно быть, побелевшим лицом. Всё, понял я, так и есть, как рассказала Анна Михайловна. Угроза была самая настоящая.
– Так, значит, нам с Виктором, – начал я…
– Нет, Андрюша, только тебе. Виктору уже ничего не угрожает. Попал вчера, бедняга, под электричку. Как в протоколе было записано, в состоянии тяжёлого опьянения. Не знали, видимо, что Виктор ничего, кроме пива, не пьёт: аллергия на крепкие напитки или что-то в этом роде. Надеюсь, ты меня понял. Беги. Деньги "Визой" пока не снимай, успеешь. Снимешь где-нибудь там. Возьми, что есть дома. Я принесла тебе три тысячи долларов, всё, смогла достать сразу. Отпросись у Георгия Карповича на завтра: болен, ногу сломал, шею вывихнул, – всё, что угодно, но правдоподобно. И беги. Если бы ты знал, как мне тяжело с тобой расставаться. Я только эти немногие годы и жила. Жила, а не существовала с одной мыслью, как бы это существование прекратить. А теперь прощай, – она встала, взяла мою голову двумя руками и поцеловала в губы так крепко, что у меня просто помутилось в голове. И, оторвавшись от моих губ, пошла вперёд, не оглядываясь.
Домой я вернулся быстро. Ещё в Пушкине взял такси. У дома осмотрел машину: кажется, чужие не копались. Дома, не удержавшись, выпил ещё рюмку. И задумался. Придумав путь отхода, позвонил шефу. Говорил через тонкий платок, не забывая сморкаться и кашлять: