И снова вышел на улицу, излив часть своего презрения, и завернул за угол в немецкое кафе, у хозяина которого снимал комнату. Здесь его ждал сюрприз - маленькая елочка в горшке, украшенная цветными стекляшками и блестками. Он спросил старика, хозяина кафе:
- Вы верите в это? В эту чепуху?
- Неужели снова война будет? - спросил старик. - Так ужасно читать об этом. Я видел одну войну.
- Ненавижу сантименты.
- Ну что же, - сказал старик, - это полезно для дела.
Он поднялся к себе в комнату. Ее не убирали. В тазу была грязная вода, и кувшин был пуст. Он вспомнил, как толстяк говорил; "Чамбли, мой дорогой, Чамбли". Надо произносить "Чамбли", и яростно закричал, перегнувшись через перила:
- Элис!
Она вышла из соседней комнаты - одно плечо выше другого, пряди светлых крашеных волос спадают на лицо.
- Кричать-то зачем? - спросила она.
- Здесь свинюшник, - разозлился он. - Нельзя ко мне так относиться. Пойди и все вычисти.
Он ударил ее по голове, и она отпрянула, не смея сказать ничего - кроме: "Ты за кого себя принимаешь?"
- Давай, давай, скотина горбатая. - И засмеялся, когда она склонилась над постелью: - Я купил тебе рождественское платье, Элис. Вот чек. Пойди и получи. Красивое платье. Оно тебе подойдет.
- Думаешь, смешно? - сказала она.
- Беги, Элис, а то лавка закроется.
Но она отыгралась, крикнув снизу:
- Я не хуже тебя с твоей рваной губой.
Все в доме могли ее слышать, и старик в кафе, и его жена в спальне, и клиенты у стойки. Он представил себе, как они ухмыляются: "Давай, Элис. Ну и парочка вы с ним". Он не то чтобы действительно страдал. Он впитывал в себя яд каплю за каплей, с самого детства, он вряд ли чувствовал его горечь сейчас.
Пора ужинать, сказал он себе. С его деньгами он мог пойти куда хотел. Он мог шикарно поесть с бизнесменами у Чимпсона.
Когда он спустился к автомату в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.
Старик говорил:
- Он всегда живет здесь. Он уезжал.
- Ну-ка, - сказал незнакомый голос, - как тебя, Элис, покажи мне его комнату. Присматривай за дверью, Сондерс.
Рэвен опустился на колени в телефонной будке. Дверь была приоткрыта, потому что он не любил чувствовать себя запертым. Он не мог выглянуть, однако ему и не нужно было выглядывать, чтобы узнать обладателя голоса. Полиция, штатские из Скотланд-ярда. Человек прошел так близко, что дверь будки вибрировала от его шагов. Затем он снова спустился.
- Там никого нет. Он взял шляпу и пальто. Наверно, ушел.
- Должно быть, - согласился старик. - Он мягко ходит. Он увертливый.
- Какой он из себя? - спросил незнакомец.
Старик и девушка сказали одновременно:
- Заячья губа.
- Это полезно, - сказал детектив. - Ничего не трогайте у него в комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Как он себя вел?
Рэвену было слышно каждое слово. Он не мог представить, что им было нужно. Он знал, что не оставил никаких улик: он был не из тех, кто попусту утешает себя, он знал. Картина той комнаты и квартиры хранилась у него в мозгу и была такой ясной, будто он носил с собой фотографию. У них ничего против него не было. Правда, он вопреки приказу сохранил пистолет. Пистолет был при нем, он чувствовал его под мышкой. Если бы у них были улики, они взяли бы его еще в Дувре. Он прислушивался к голосам с тупой злостью, ему хотелось есть, он толком не ел уже целые сутки, а с двумя сотнями фунтов в кармане он мог купить все.
- Я бы его не стал держать в доме, - сказал старик. - Но он платит. Вы не можете выгнать того, кто платит. Особенно в наши дни.
- У него есть друзья?
- Не смешите меня, - ответила Элис. - У него - и друзья. А что он будет делать с друзьями?
- Ты зла на него? Что он такого тебе сделал? Он же собирался подарить тебе платье, не так ли?
- Это его грязная шутка.
- И все-таки ты хотела взять его.
- И не подумала. Неужели я от него взяла бы подарок? Я собиралась отдать платье обратно в магазин и деньги ему показать. То-то было бы смеху.
Он подумал с горьким интересом: "Они меня ненавидят. Если они откроют дверь, я всех перестреляю".
- Я поставлю человека на той стороне улицы, - послышался голос незнакомца, - подмигните ему, если этот парень придет.
Дверь в кафе закрылась.
- О, - сказал старик, - хотел бы я, чтобы моя жена все это слышала. Она бы и за десять шиллингов не отказалась от такого зрелища.
- Я позвоню ей, - предложила Элис. - Она у Мейсонов. Она сразу прибежит и приведет миссис Мейсон. Пусть тоже повеселятся. Еще на прошлой неделе миссис Мейсон говорила, что его морду видеть больше в своей лавке не хочет.
- Правильно, будь любезна, Элис, позвони ей.
Рэвен вытянул руку вверх и вывинтил лампочку из патрона. Встал и прижался к стене будки. Элис открыла дверь и захлопнула себя вместе с ним. Он закрыл ей ладонью рот, прежде чем она успела вскрикнуть.
- Не клади монету. Если положишь - застрелю, - сказал он. - Подними трубку. Притворись, будто ты разговариваешь со старухой. Давай. Мне плевать, если я тебя застрелю. Говори: "Добрый вечер, фрау Тренер".
- Добрый вечер, фрау Тренер.
- Теперь все по порядку.
- Они ищут Рэвена.
- Почему?
- За пять фунтов. Они ждут в лавке.
- Что это значит?
- У них номер записан. Эти деньги краденые.
Его обманули - мозг работал с механической аккуратностью, словно счетная машина. Ей только дай цифры, а она уж ответит. Он был во власти глубокого гнева. Если бы в будке с ним оказался мистер Чолмонделей, он бы его пристрелил, и плевать ему.
- Откуда украдены?
- Сам знаешь.
- Без лишних слов. Откуда?
Он даже не знал, кто нанял мистера Чолмонделея. Ясно, что случилось. Они ему не доверяли. Они так устроили, чтобы убрать его. По улице бежал газетчик и кричал: "Ультиматум! Ультиматум!" Его мозг зарегистрировал этот факт, но не больше.
Казалось, это не имело к нему никакого отношения. Он повторил:
- Откуда?
- Я не знаю. Я не помню.
Прижав пистолет к ее боку, он стал умолять ее:
- Вспомни, а? Это важно. Я этого не делал.
- Еще бы, не делал, - сказала она со злостью в молчащую трубку.
- Элис! - закричал старик из кафе. - Она придет?
- Я дам тебе десять фунтов.
- Твоих-то? Нет уж, спасибо, мистер Щедрый.
- Элис! - снова крикнул старик.
Они услышали, как он идет по коридору.
- Ради справедливости! - сказал он с отчаянием, вдавливая пистолет ей между ребер.
- Ты бы помолчал насчет справедливости, - ответила она. - Обращался со мной, как в тюрьме. Бил меня, когда хотел. Пепел по всему полу разбрасывал. С меня хватит. Помолчал бы насчет справедливости.
Он забыл о старике. Тот открыл дверь. Рэвен прошептал из темноты:
- Ни слова, или я тебя прикончу.
Теперь оба стояли перед ним.
Он сказал:
- Поймите. Они меня не поймают. Я в тюрьму не пойду. И мне плевать, если я кого-нибудь из вас пришью. Мне все равно, если меня повесят. Моего отца повесили… и ему неплохо… Идите вперед, в мою комнату! Кто-то за это окажется в аду.
Он поднялся с ними и запер дверь. Какой-то клиент звонил в дверь кафе. Он обернулся к ним.
- Мне есть за что вас пристрелить. Рассказали им о моей заячьей губе. Почему вы не могли играть честно?
Он подошел к окну. Он знал, что оттуда легко спуститься. Поэтому он и выбрал эту комнату.
4
Э нн Кроудер ходила по маленькой комнате, завернувшись в тяжелое пальто. Она не хотела тратить шиллинг на газовый счетчик, потому что до утра ей не истратить газа на шиллинг. Она говорила себе: мне повезло, что я достала эту работу, я счастлива, что уезжаю работать. Но она не могла себя убедить. Было восемь. У них останется четыре часа до полуночи. Ей придется обмануть его и сказать, что она едет с утренним, девятичасовым, иначе он отошлет ее спать пораньше. Он такой. Никакой романтики. Она улыбнулась нежно и подышала на пальцы.
Зазвенел телефон на первом этаже. Она подумала, что это дверной звонок, и побежала к зеркалу. Стеклянный мутный шар светил тускло, и она не была уверена, что ее косметика хороша для сияния танцевального зала "Астория". Она начала краситься снова: если она будет бледной, он заставит ее раньше вернуться домой.
Хозяйка просунула голову в дверь и сказала:
- Это ваш джентльмен. Звонит по телефону.
- Звонит по телефону?
- Да, - сказала хозяйка, настраиваясь на долгий разговор. - Он так спешит. Я бы сказала, он просто в нетерпении. Чуть не облаял меня, когда я пожелала ему доброго вечера.
- О, - сказала она в отчаянии, - он всегда так. Не обращайте на это внимания.
- Я полагаю, он хочет отменить свидание, - продолжала хозяйка. - Так всегда бывает. Вам, девушкам, которым приходится много ездить, никогда не везет.
Она бросилась вниз по ступенькам. Ей было все равно, если кто-нибудь увидит, как она спешит.
- Это ты, дорогой? - спросила она. Всегда что-нибудь случалось с их телефоном. Она услышала его голос, рычащий в самое ухо, так, что с трудом поняла, что это он.
- Тысячу лет не подходила. Это телефон-автомат. Я потратил все пенсы. Послушай, Энн, я не смогу приехать. Извини. Это работа. Мы ищем того человека, который ограбил сейф, помнишь, я тебе о нем говорил? Я буду всю ночь занят. Мы проследили один из банкнотов, - его голос возбужденно бился в трубке.
- Ничего, ничего, дорогой, - ответила она, но не смогла сдержаться и добавила: - Джимми, я тебя долго теперь не увижу. Несколько недель.
- Плохо дело. Дай подумаю… Послушай. Не езди ты к раннему поезду, какой смысл? А девятичасового нет. Я смотрел расписание, - сказал он.
- Я знаю. Я сказала…
- Лучше поезжай на ночь. Тогда сможешь отдохнуть перед репетицией. В полночь с Юстона.
- Но я еще не собралась.
Он не обратил внимания на ее слова. Он больше всего любил планировать и принимать решения.
- Если я окажусь рядом с вокзалом, я постараюсь… - продолжал он.
- Ваши две минуты истекли.
- Черт возьми, кончилась мелочь. Дорогая, я тебя люблю, - сказал он.
Она поднялась по лестнице. Она не плакала, ей казалось, будто кто-то умер и оставил ее одну, испуганную, боящуюся новых лиц, новой работы, грубых провинциальных шуток, парней, таких молодых, боящихся самих себя, боящихся того, что они не могут вспомнить, как это хорошо - быть любимым.
5
Ч асы на вокзале показывали без трех минут полночь.
Контролер у загородки сказал:
- Свободные места впереди.
- Меня провожает друг, - объясняла Энн Кроудер. - Можно мне сесть с этого конца, а когда мы поедем, я перейду вперед.
- Они заперли двери.
Она в отчаянии оглянулась. Выключали свет в буфете: с этой платформы больше не будет поездов.
- Поторопитесь, мисс.
Заголовок в вечерней газете не давал ей покоя. Она подумала, что война может начаться раньше, чем они встретятся снова. "Он пойдет на войну, он всегда делал все как другие", - сказала она себе в раздражении, но тут же подумала, что любила в нем именно эту надежность. Она хотела, чтобы ее мужчина был обыкновенным, она хотела знать заранее, что он скажет.
Она бежала мимо вереницы освещенных фонарями лиц. Поезд был полон, настолько полон, что в вагонах первого класса можно было увидеть робких, странных людей, которые чувствовали себя неловко в глубоких креслах, которые опасались, что контролер выгонит их. Она отказалась от мысли найти вагон третьего класса, открыла дверь, бросила "Женщину и красоту" на единственное свободное место и пробилась к окну, переступая через ноги и высовывающиеся из-под сидений чемоданы. Паровоз разводил пары, дым несся над платформой, и трудно было разглядеть что-нибудь за барьером.
Кто-то потянул ее за рукав.
- Простите, - сказал толстый человек. - Я хотел бы купить шоколаду.
- Одну минутку, пожалуйста. Меня провожают, - попросила она.
- Его нет. Уже поздно. Вы не имеете права монополизировать окно. Я хочу купить шоколаду. - Он оттолкнул ее и помахал рукой с изумрудным кольцом. Она старалась увидеть барьер через его плечо, но он заслонил почти все окно.
- Мальчик! Мальчик! - кричал он, размахивая изумрудным кольцом. - Какой у тебя шоколад? Что-нибудь послаще.
Вдруг в щель она увидела Матера. Он уже миновал барьер и шел вдоль поезда, разыскивая ее, заглядывая в вагоны третьего класса, пробегая мимо первого класса. Она взмолилась:
- Пожалуйста, пропустите меня. Я вижу друга.
- Один момент. Один момент. А у вас есть "Нестл"? Дайте мне плитку на шиллинг.
- Пожалуйста, пустите меня.
- У вас нет денег помельче, - спросил мальчик, - чем десять шиллингов?
Матер прошел мимо. Она стучала в окно, но он не услышал среди свистков, стука колес тележек, провозивших последние чемоданы и тюки в багажный вагон. Двери захлопнулись, раздался свисток, и поезд тронулся.
- Пожалуйста, пожалуйста…
- Должен же я получить сдачу, - протестовал толстяк. А мальчик бежал рядом с вагоном, считая шиллинги на ладони. Когда она пробилась к окну и высунулась наружу, поезд уже проехал платформу, и она разглядела маленькую фигурку на конце асфальтовой дорожки.
Пожилая женщина сказала:
- Нельзя так высовываться. Это опасно.
Она возвращалась на свое место на цыпочках, чувствуя общее недоброжелательство. Каждый думал: "Ей не место в этом вагоне. Какой смысл нам платить за первый класс…" Нет, она не заплачет, она чувствовала, что избитые поговорки, которые пришли в голову, - о том, что, снявши голову, по волосам не плачут, о том, что слезами горю не поможешь, все обойдется - не помогают. Все-таки она заметила с неприязнью, что на ярлычке, свисавшем с чемодана толстяка, было написано название того же города, куда ехала и она, - Ноттвич. Толстяк сидел напротив с "Ивнинг ньюс", "Пассинг Шоу", "Файненшиал таймс" на коленях и жевал сладкий молочный шоколад.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Р эвен шел по Оксфорд-стрит, прижимая ко рту носовой платок. Это было опасно, но не так опасно, как показывать заячью губу.
Он многого не понимал. Не понимал этой войны, о которой все они говорят, не понимал, почему его обманули. Он хотел найти Чолмонделея. Сам Чолмонделей ничего не значил, но он выполнял приказ, и, если найти Чолмонделея, можно выжать из него… Он был загнан, замучен, одинок, он нес в себе чувство большой несправедливости и странной гордости; спускаясь по Чаринг Кросс-роуд, мимо музыкальных магазинов, он переполнялся ею: в конце концов не всякий может, как он, заварить войну.
Он не знал, где живет Чолмонделей, и единственным ключом был явочный адрес. Ему пришло в голову, что если он проследит за лавчонкой, куда он посылал письма Чолмонделею, то сможет его увидеть. Очень малый шанс, но Чолмонделей, очевидно, захочет исчезнуть на время и потом зайдет проверить, нет ли ему писем. Все зависело от того, использовал ли он этот адрес для других писем или только для писем Рэвена.
Лавка стояла в переулке напротив театра. Она состояла из одной комнатушки. Там продавались открытки из Парижа в заклеенных конвертах, американские и французские журналы.
За лавкой было трудно следить. Женщина-полисмен стояла на углу и поглядывала на проституток, а напротив тянулась глухая стена театра с единственным входом на балкон.
"У стены ты был бы виден как муха на обоях, кроме того случая, - подумал он, ожидая, пока зажжется зеленый свет и можно будет перейти улицу, - кроме того случая, когда пьеса пользуется успехом".
И она пользовалась успехом. Несмотря на то, что дверь на балкон откроется только через час, у стены стояла длинная очередь. Рэвен собрал последнюю мелочь, арендовал складной стул и сел. Лавка была напротив. Рэвен следил, прижав носовой платок ко рту. Он видел, как парень остановился перед витриной, посмотрел с вожделением на "Соблазны Парижа" и поспешил дальше; видел, как старик зашел в лавку и вышел со свертком.
К углу подъехало такси, и из него вышел мужчина. Это был Чолмонделей. Он вошел в лавку. Рэвен пересчитал деньги. У него было два шиллинга и шесть пенсов и сто девяносто пять фунтов краденых денег, на которые он ничего не мог купить.
На другой стороне улицы была стоянка такси. Он ждал до тех пор, пока не вышел Чолмонделей.
- Следуйте за тем такси, - сказал он и откинулся на сиденье с чувством облегчения. Машина ехала по Чаринг Кросс-роуд, Тотенхэм Корт-роуд, Юстон-роуд, где была велосипедная стоянка и где торговцы подержанными автомобилями с того конца Грейт Портленд-стрит выпивали по маленькой, прежде чем разойтись по своим квартирам. Он не привык, чтобы за ним охотились. Так было лучше - охотиться самому.