Молодой человек даже не нашел в себе сил, чтобы как-то ответить. Зло громыхнул "Марголин", и тут же часто забухал "ТТ". С двух рук, опустошая обоймы, молодой человек заставил тело продавца малолеток отлететь к стене и, пятная обои багровыми полосами, опуститься на пол.
Кисло воняло порохом, сизый дым не спешил развеяться. Вот и аллес, как говаривал некогда тренер. Пять минут, что после вспоминаются всю жизнь. А может, удастся и забыть, кто знает. Изобретут каких-нибудь таблеток, и станут господа открыватели миллионерами. Потому что покупатели без сомнения найдутся - и в преизрядном количестве…
Молодой человек заранее приготовленной тряпкой обтер пистолеты, аккуратно положил на краешек стола. Как самый настоящий киллер. Только что у настоящих зубы не стучат, а у него стучали. И было жаль немного "Марголина". Пошатываясь, он выбрался в коридор и только тут ощутил, как спадает давление, как запоздало на тело обрушиваются волны озноба. Впору было лечь на пол и расслабленно закрыть глаза. Однако разлеживать не было времени, и, механически переставляя ноги, он двинулся к выходу.
Часть 1
Наездники
"Сверхчеловеки! Их немало
Меж нами, серыми людьми.
И человечество устало
От суперменов, черт возьми!…"Юлия Друнина
Глава 1
Два мускулистых негра работали на ринге. То есть, называть подобное работой - чистая несуразица, может быть, даже грех, но, увы, работа подразумевает профессионализм, а профессионалами быть модно. Потому и говорят: "работаю двойное сальто", "работаем магазин". Работа не всегда то же самое, что и труд. От синонима до антонима, как от великого до смешного. Но так или иначе на ринге чаще работают, чем бьются. Вот и эти два парня работали… Широкие трусы, раздутые ноздри, пятна сукровицы на новеньких майках, плечах и лицах. Не очень красиво, но возбуждает. В особенности тех, что вокруг.
Негры работали. Бывший чемпион и нынешний претендент. Это был бой без правил, без пауз на отдых. Истекала пятнадцатая минута, финал был не за горами. Тронувшись в незамысловатую атаку, претендент наткнулся на такой же незамысловатый прямой встречный и сел на пол. Не упал, не завалился, а сел на корточки, словно ребенок, внезапно заметивший на земле что-то интересное. Глаза его наполнились молочной мутью, капа вывалилась изо рта комком непрожеванной пищи. Но странно, его соперник не отошел в угол и не ударил присевшего ногой в висок. Чемпион опустился рядом и, тронув оглушенного за плечо, проговорил:
- Послушай, камрад, может хватит? Мы же люди, в конце концов, не звери.
Зрительские ряды взорвались надрывным улюлюканьем. Кто-то свистел, не умеющие свистеть - кричали и топали ногами. Под рукой не нашлось помидоров, и на ринг полетели недоеденные булочки, пивные жестянки, обгрызенный шоколад.
- Я, кажется, не голоден, - боец с усмешкой поднялся. Зал негодовал, зал готов был разорвать строптивца голыми руками.
- Бараны, - он окинул их жалостливым взором. - Теперь я понимаю, отчего войны зовутся скотобойнями…
На этот раз сказанного не услышали ни судьи, ни рефери. Свист и улюлюканье заглушили все - даже плач малютки-паровоза на ближайшей станции, свисток постового на углу и субатомный рев вздымающегося над солнечной поверхностью гигантского лилового протуберанца.
Тем временем сидящий на корточках мало-помалу приходил в себя. В себя, но не в сознание. Едва разглядев вблизи незащищенный корпус чемпиона, он встрепенулся и резко встал. В следующее мгновение правый его кулак размозжил печень соперника, левый ударил в височную кость. Чемпион полетел на брезентовый пол. Болельщики повскакали с мест, ринулись на ринг. От восторженного рева закачалась земля, породив парочку лишних землетрясений. И тогда рефери стало плохо. Он взялся рукой за сердце и впервые не ощутил его. Пульс пропал, биение жизни исчезло. Вяло он опустился рядом с поверженным гладиатором, прикрыв глаза. Он знал: ходить, говорить и думать в то время, как сердце уже молчит, невозможно - более того, неприлично. Природа требовала от него тишины и неподвижности, рефери не перечил ей. Всю жизнь он судил других и очень редко самого себя. Настал миг расплаты. Земля отторгала его душу, не дожидаясь помощи лет и многочисленных болезней. Терпение ее лопнуло, и она ударила в жестяной гонг. Сегодняшний суд рефери приходилось передоверять иным судьям. Лишенный знания и языка, он с безропотным мужеством силился сделать свой последний шаг.
* * *
Валентин шевельнул головой и хрипло прокашлялся. Ему не стоило этого делать. Видение тотчас поблекло, уступив место неровно побеленному потолку. Реальность ударила по глазам наподобие молота, и с той же пугающей стремительностью увиденное расплылось в сознании, обратившись в туман, улиткой втянувшись в свое неведомое измерение. Словно кто-то по неосторожности приоткрыл ему заветную запись, а теперь, спохватившись, спешно стирал ее ластиком. И все-таки концовку сна он сумел запомнить: ярко освещенный ринг, бездыханные тела рефери и чернокожего чемпиона…
Но почему чернокожего? И при чем тут рефери? Откуда это?
С некоторым испугом Валентин копался в памяти, понимая, что не в состоянии отделить явь от вымысла. Нечто подобное, кажется, уже происходило в его жизни, но чуточку иначе. Девичьей косой живое переплелось с бредом, и разобраться, что есть что, представлялось совершенно невыполнимым. Сейчас же его более всего беспокоил образ погибшего судьи. И к чему относились последние слова чемпиона? Что именно он хотел сказать?
Потолок проступил перед глазами более явственно, сетью ветвистых трещин, подтеков и вмятин нарисовав знакомую бессмыслицу. Валентин облегченно вздохнул. Ну конечно же! Как он забыл!… Эпизод, отчасти напоминающий сон, действительно имел место месяца полтора назад. И до, и после было немало других схваток, но этот бой отслоился от кровавых баталий, осколком застрял в мозгу. Тот парень, что привиделся в облике чемпиона, в самом деле не стал добивать партнера. Постояв возле, он неторопливо двинулся в нейтральный угол. И вот тогда поверженный изумил публику. Лягушкой скакнув следом, он захватил ступню уходящего в замок, плечом ударил по коленному суставу. Шум в зале стоял значительный, но этот страшный хруст они все-таки услышали. И каждого он пробрал морозцем до самых косточек - тех самых косточек, что внимали происходящему с особой, понятной им одним чуткостью. Народ в зале сидел тертый, но и таких, как выяснилось, можно было заставить содрогнуться.
А чуть погодя, на ринг вновь вывели знакомого костолома. Против него вышел неизвестный никому майор. Там же, возле канатов, он снял с себя китель и безукоризненно отглаженные брюки. Офицера многие из сидящих тут же молчаливо причислили к подразделениям спецназа. Школа есть школа, - ее нетрудно было угадать. На второй минуте боя майор убил костолома рубящим ударом по переносице. Противник еще егозил ногами по полу, а спецназовец уже перебрасывал через плечо свой мундир, подныривая под канатами. Опередив таким образом вывод медиков, он уже точно знал, что именно совершил. По всей вероятности, такой исход ему и был заказан. Зрителям же при этом наглядно продемонстрировали, что этично и что - не очень. И как обычно арестанты разбредались по камерам в пасмурном молчании, в корне отличаясь от тех возбужденно гомонящих толп, вываливающих из дворцов спорта после матчей по айкидо или боксу. Участь работающих на тотаме и ринге являлась в какой-то степени их собственной участью. Лишь тонкая временная грань отделяла зрителей от тех, кто перхал сегодня кровью на арене, кто отдавал концы после атак закулисных атлетов внутренних войск. Вчера и сегодня умирали другие, грядущий день грозил стать последним для них…
- Чай, лежебока! Проспишь все на свете, - Барин ткнул Валентина коленом в бок, с чайником на весу просеменил к столу. Огромный, рыхлый, с обвисшим животом заядлого любителя пива, он клятвенно уверял сокамерников, что сбросил за последние месяцы более сорока кило. Подтвердить это было некому, впрочем как и опровергнуть, однако представить Барина еще более толстым казалось невозможным.
- Теперь я - пушинка! - витийствовал Барин. - Видели бы вы меня годика три назад, козлики! Настоящий слоняра! Десять пудов, как с куста! Сейчас - что!… - он пренебрежительно махал рукой. - Доход один! Муха, блин, цокотуха. В любом балете на спор могу сбацать.
- Сбацать-то и мы можем, - резонно возражали ему. Барин довольно гоготал.
Валентин рывком сел, с усмешкой проследил за соседом. Приближаясь к столу, тот легкомысленно повиливал широким задом. Но не от пакостных мыслишек - ничего петушиного за Барином не водилось, - исключительно от переизбытка энергии, от детского желания двигаться даже тогда, когда в движении нет ни малейшей надобности. В минуты покоя сосед напоминал неповоротливого увальня, но стоило ему начать что-то делать, как он немедленно перевоплощался в плутоватого егозливого подростка. Морской тюлень, очутившийся на суше, - такое он производил впечатление на первый взгляд. Счастливчики, имевшие удовольствие лицезреть его на тотаме, прибегали к иным сравнениям.
Странно, но было в Барине что-то общее с Чеплугиным. Вопреки всему Валентин наблюдал в нем продолжение былого своего товарища. И хотя сравнение двух отдельных людей редко дает что-либо путное, уйти от подобных сопоставлений Валентин не мог. Взвешивая день ото дня избранных персонажей на умозрительных весах, он обнаруживал у того и у другого все новые плюсы и минусы. Подобный анализ превратился в своеобразное хобби, игру, которой он пытался отвлечь ум от окружающей действительности. Умение вспоминать - тоже своего рода спасательный круг. И Валентин вспоминал.
Пожалуй, Чапа был более силен и ленив, более неряшлив и недоброжелателен. Когда на лоб ему садилась муха, он ленился не то что взмахнуть рукой, но даже поморщиться. Шнурки он рвал не развязывая, любую обувь напяливал подобно галошам. Обожая жевать табак, плевался в газетные кулечки. Комкая последние, преспокойно складывал в собственный стол. Барин был совсем из иного теста. Плевался он редко, к одежде и обуви относился с бережным уважением. Не лень ему было и проявлять инициативу. Совершенно добровольно он разогревал для сокамерников чай, следил за чистотой и, ползая на карачках, сооружал какие-то диковинные ловушки для тюремных крыс. В отличие от Чапы Барин, а точнее - Баринов Геннадий Владимирович умел лукавить. Если не сказать жестче. Прямолинейность людей подобных Чапе он называл хорошеньким словом "комсомольство", а нежелание перехитрить судьбу - чахоточной дурью. Ругая других, с легкостью ругал и самого себя, "перехитрившего" судьбу около двух лет назад, когда обстоятельства засадили его на скамью подсудимых, а оттуда - в камеру смертников.
Валентин давно понял: людей легче воспринимать такими, какие они есть. В данном временном диапазоне и в данной географической точке. Прошлое нынешних соседей следовало забыть. Оно мешало относиться к ним по-человечески, вышибало из колеи, наполняло ощущением безысходности всего на свете. Человек вынужден любить окружающих, если надо, даже обманывать себя ради этой вынужденности. А иначе какую совместную жизнь можно представить с убийцами и насильниками? Подружка по имени Ненависть - черный, клубящийся смерч - всегда находилась в опасной близости. Отрекшихся от нелепого мира она немедленно заключала в объятия, иссушала ненасытными поцелуями, валила с ног. Это напоминало своеобразный театр. Актеры играли в людей, молчаливо сговорившись не вспоминать об истинном положении вещей.
- Это еще что за холера! - Барин, распластав крупные руки, метнулся в угол, со скрежетом отодвинул в сторону мусорный бак. - Опять мышь! И даже не мышь… - он шумно задышал, согнувшись в три погибели, попытался заглянуть в нору.
- Ну чего там? Крот, что ли?
- А? - Барин непонимающе оглянулся. - Какой еще крот?
- Сам говоришь, не мышь. Что же тогда? - Карпенко, носатый бугай, бывший дезертир и изменник родины, привстал на нарах.
- А хрен его знает! Только очень уж крупная для мыши. Вот такой хвостище! Как только пролезла в дыру?
- Эй, Хазрат! - носатый Карпенко поглядел на худосочного сокамерника, сидящего за столом. - Ты божился, что все норы заделал. А там тогда что?
Восточные щелочки Хазратовых глаз блаженно щурились. Он шумно прихлебывал из блюдечка чай, в паузах между глотками кидал в беззубый рот кусочки сахара. На реплику Карпенко он отреагировал своеобычно.
- Дурак, да?
- Караганда! - передразнил Карпенко. - Ползи к Барину, по ушам получишь. За халатность.
Топчущийся возле норы Барин озадаченно пробормотал.
- Я вот что не пойму. Как же они, суки, бетон грызут? Он ведь твердый, падла!
- Такой плохой турьма живем, - философски изрек Хазрат. - Хороший турьма - кругом камень, железо. Никто ничего не грызет. У нас - плохой турьма, старый.
- Ты бы лучше дырку заделал, чем болтать, - Карпенко с хрустом потянулся, зевая двинулся к столу. Ехидно посоветовал. - Слышь, Барин! А всандаль-ка туда башмак Хазратика. Как раз влезет.
- Твой нос тоже туда влезет, - Барин задвинул бак на место, поскреб в затылке. - Носки бы наши туда утрамбовать. Вот и наступил бы им мировой копец!
- Булыжник надо попросить у вертухая. Цемент для крыс - тьфу, а вот каменюгу вдолбить - черта-с-два справятся.
- Или керосинчику ленуть. С полведерка. А потом спичечкой.
- Вам же эта спичечка и аукнется, - подал голос Валентин. - Где-нибудь этажом ниже так полыхнет, что сгорим вместе с вашими грызунами.
Барин внимательно посмотрел на Валентина, медленно навел на него палец.
- Мысля-то стоящая! А, братаны?… Льем, стало быть, поджигаем, ждем вселенского шухера и смываемся. Поначалу-то все равно загорит не у нас, - он довольно улыбнулся, присел за стол. - А что! Я эту керосиновую идею толкану кому-нибудь! Тому же Мустафе, к примеру. Он до таких планов ба-альшой охотник.
- Баклан он, твой Мустафа, а не охотник. Только прикидывается живчиком.
- Баклан, не баклан, а сахарку подкинет. Вон у нас как Хазрат его подметает.
- Наш Хазрат - удалой… - запел было Карпенко но, выпучив глаза, тут же полетел на пол. Хазрат ударом ноги вышиб из-под него табурет. При этом он даже не поставил на стол блюдечка.
- Класс! - Барин утробно захохотал. - Что, Карп? Умылся?
Носатый Карпенко зло осматривал табурет.
- А если бы поломал, гад? Это ж мебель! Казенная!
- Умэю учить, - сладко произнес Хазрат.
- Шаолинец долбанный!
- Дурак, да?
Барин, похохатывая, делил хлеб.
- Вальке и мне - норму. Хазрату сегодня дадим порцию побольше. Заслужил.
- Куда еще больше? - возмутился Карпенко. - От горшка два вершка!
- Вот и пусть растет! На страх врагу! - Барин подмигнул Валентину. - Хорошо сидим, точно? Еще бы телевизор с холодильником - и давай мне какой угодно срок!
- Холодильник - что! Бабешек бы пару! Поядренее да поласковее. И чтобы обязательно - брюнетки! Я таких, страсть, как люблю!… - Карпенко вновь присел за стол. Выяснять отношения с Хазратом он не собирался. В этом месте каждый абсолютно точно знал свою силу. Носатый увалень Карпенко против щуплого Хазрата не устоял бы и полминуты.
Набив рот сахаром и хлебом, Барин рассказывал:
- …Парень я тогда был технически подкованный, ПТУ закончил. Во всяком случае не вякнул бы, как некоторые из фантастов: "его гвоздануло током в двести вольт…" В общем решил извести крыс при помощи науки. Во всей, понимаешь, общаге. Набросал им соленого хлебушка, а в уголке соорудил этакую автопоилку. Металлическое блюдечко с водой - плюс, а жестяная полоска вокруг блюдца - минус. То есть пару деньков, разумеется, напряжение не включал, чтоб попривыкли. А потом взял и врубил. Надо было глядеть, как их скручивало. Хлоп - и нету, хлоп - и на бочок, родимая! Одна поганка - паленым в общаге стало вонять. Комендантша взъярилась, стала доискиваться. Кто-то, понятно, ей стукнул, - вот и выписала, стерва.
- Не противно было? - Валентин болтал ложечкой в кружке. Есть сахар вприкуску он так и не привык. - Крыс-то поджаривать?
- А чего тут противного? Главное - эффект мощный! Капканами-то я и за десять лет их не вывел бы. А так - неделька вони, и аллес!…
- Хазрат уже третью кружку выдувает, - неизвестно кому сообщил Карпенко.
- Способный парень! - Барин, вздрогнув, обернулся на скрежет отпираемого замка, свирепо шепнул: - Атас, хоботы! Вохры чаевничать пожаловали.
Вороватым движением Карпенко сгреб со стола оставшиеся кубики сахара, проворно спрятал в карман.
На пороге стояло двое. Дежурный вертухай и незнакомый сержант.
- Поели? - сержант плоско улыбнулся. - Кто тут Лужин?
Валентин нехотя поднялся.
- На выход! - сержант качнул головой.
- Это куда же его? - поинтересовался Барин.
- В зал к клиентам, - сержант хмыкнул.
- Поимей совесть, начальник! Мы только что пожрали!
- Хочешь пойти с ним?
Барин обезоруживающе поднял руки.
- Виноват, молчу!
- Вот и сиди, виноватый, не вякай.