Глава 20
Почему Харшоу умер именно в начале четвертого? Сначала я как‑то не обратил на это внимания, но потом в мою душу закрались подозрения, и я сразу же потерял аппетит.
Вернувшись в контору, я сказал Гулику, что он свободен. Сегодня, в день смерти мистера Харшоу, автопарк будет закрыт.
Вскоре появилась и Глория. Робинсон высадил ее на противоположной стороне улицы, и она побежала в контору. На ней был надет синий плащ с капюшоном, и в нем она выглядела еще более молоденькой. Но лицо ее было бледным и осунувшимся. Она уже знала, что мистер Харшоу скончался.
- Тебе не кажется, Гарри, что на сегодня лучше закрыть контору?
- Да, я так и сделаю, - ответил я. - Я уже сказал об этом Гулику.
- Как все это неприятно! - прошептала Глория.
Я не понял, что она имела в виду - смерть Харшоу или события в доме Суттона, но спросить у нее не отважился. Минута была совершенно неподходящая.
Я закрыл автопарк, и мы сели в машину. Медленно проезжая по городским улицам, мы, наконец, выбрались на Южное шоссе. Доехав до реки, я остановил машину на мосту, и мы долго сидели и молчали, смотря на воду. Воды в реке прибавилось, и она казалась мутной и темной.
"Труп Суттона пролежит в доме еще не один день, прежде чем его обнаружат, - подумал я. - А если дождь не прекратится, то дороги вообще размоет и туда будет не добраться".
Прошло, наверное, полчаса, а мы по–прежнему молчали. Мне казалось, что я знал, почему она молчит, но потом вдруг понял, что она совсем не беспокоится ни о своей сумочке, ни о сандалиях. Да и чего ей было беспокоиться? Ведь она не знала, что я его убил! Просто она не могла смотреть мне прямо в лицо, потому что была уверена, что я узнал ее в домике Суттона.
Мне хотелось сказать ей, что я ее не обвиняю и хорошо понимаю, в какое тяжелое положение она попала, но не мог начать первый.
А когда найдут труп Суттона? Как она отнесется к этому известию? Ведь она будет уверена, что это сделал я!
Нет, лучше не начинать первому. Лучше пустить дело на самотек…
Мы вернулись в городок. Меня беспокоил узел с бельем, сумочкой и сандалиями, но я знал, что до наступления темноты ничего предпринимать нельзя.
- Может быть, нам нужно посетить миссис Харшоу, чтобы выразить ей свои соболезнования? - внезапно спросила Глория.
- Да, наверное…
Вскоре мы уже были у ее дома. Служанка открыла нам дверь и проводила в гостиную.
Долорес сидела бледная, с красными глазами, одетая в строгое платье, на ногах - туфельки без каблуков. Вначале я поразился: неужели смерть супруга так подействовала на нее? Но потом понял, что всему виной - сильный насморк. Именно он и помогал ей играть роль безутешной вдовы.
Она рассказала нам, как все случилось. Услышав шум в коридоре, она поднялась среди ночи с постели и вышла в холл. И в тот же момент увидела, как Харшоу упал на верхней площадке и, скатившись по лестнице, остался неподвижно лежать.
- Я сразу же позвонила доктору, но он приехал слишком поздно, - закончила она свой рассказ и заплакала.
Это меня взбесило.
"Какова актриса! - подумал я. - Неужели она не может обойтись без этих мелодраматических сцен!"
Мы с Глорией выразили ей свои соболезнования и распрощались.
Отвезя Глорию домой, я вернулся к себе и прилег на кровать.
Когда же его найдут?
Лишь теперь я понял, каким мучительным будет для меня это ожидание. А вдруг я что‑нибудь там забыл или оставил следы? Я понял, что моя жизнь будет теперь сплошным кошмаром и что я успокоюсь лишь тогда, когда закончится следствие. А если эта история затянется на долгий срок, я вообще сойду с ума.
Когда стемнело, я пересилил себя, поднялся и направился в ресторан поужинать. Поковыряв в тарелке, я что‑то съел без всякого аппетита, а потом снова сел в машину и поехал к заброшенной шахте. Несколько раз я останавливался, чтобы убедиться, что за мной нет слежки, и лишь потом подъехал к уединенному месту. Сорвав со своей одежды метки прачечной, я вырыл ямку и тщательно закопал в ней все вещи, не исключая сумочки и сандалий.
Похороны Харшоу состоялись в среду. А о Суттоне по–прежнему не было ничего известно. Сколько же времени мне еще ждать?
Глория, Гулик и я заказали большой венок и, разумеется, присутствовали на похоронах. Казалось, что весь городок провожал мистера Харшоу в последний путь. Глория в конце концов расплакалась, да и я чувствовал себя очень скверно. Только сейчас я осознал, что этот человек был намного благороднее и лучше всех нас.
После похорон мы с Глорией совершили небольшую прогулку на машине, но по–прежнему между нами стояла стена молчания. Лишь когда мы подъехали к дому Глории, она спросила:
- Как ты думаешь, как поступит миссис Харшоу? Продаст дело или оставит его в своих руках?
Я понял, почему это ее тревожит.
Если Долорес вздумает продать дело, начнется проверка документации, и у нас не будет времени возместить недостачу. Пятисот долларов, которые я нашел в бумажнике Суттона, явно не хватит, а больше у меня денег не было.
- Не знаю, - ответил я. - Она мне ничего не говорила об этом. Но я попытаюсь узнать.
Но в ближайшее время мне ничего не удалось выяснить. Она не звонила мне, не приходила в контору, а самому проявлять инициативу мне не хотелось.
Мысли о Суттоне не оставляли меня. Что будет, когда его найдут? Я думал об этом днем и ночью. Я даже перестал видеться с Глорией - не знал, как мне вести себя в ее присутствии.
Труп Суттона нашли лишь в следующее воскресенье. Его обнаружили двое фермеров, охотившихся в той местности на зайцев. Они сразу же сообщили Тату, и буквально через час об этом заговорил весь городок.
Шериф лично поехал туда. Привезя труп Суттона, он отправился в полицейское управление. О подробностях смерти никто ничего не знал. Был известен только сам факт.
Лишь на следующий день, в понедельник, я узнал результаты следствия. Мне сообщила об этом официантка в ресторане, где я обычно питался.
- Подумайте только, мистер Мэдокс, - сказала она. - Человек сам себя застрелил, когда чистил оружие! Какая нелепая смерть, правда?
Несколько дней я сидел у себя в конторе почти в бездействии и все никак не мог привыкнуть к мысли, что я отделался от Суттона.
А потом у меня вдруг возникла потребность поговорить с Глорией. Позвонить ей и назначить встречу? Но к чему звонить? Проще перейти улицу и пройти к ней в контору Проката!
В этот момент раздался телефонный звонок.
- Мистер Мэдокс?
Это была Долорес Харшоу.
- Да…
- Я должна была позвонить вам раньше, чтобы поблагодарить вас за цветы и все те хлопоты, которые выпали на вашу долю в связи с похоронами.
"Черт возьми! - подумал я. - Какая любезность! Наверняка кто‑нибудь стоит рядом. Или служанка, или соседка".
- Пустяки, миссис Харшоу! Ведь эти мелкие знаки внимания так естественны…
- И тем не менее это очень мило с вашей стороны. Но мне нужно поговорить с вами и о делах. Наверное, вас интересуют мои планы? Не могли бы вы приехать вместе с мисс Гарнет, скажем, часов в семь?
- Разумеется, миссис Харшоу! И я передам мисс Гарнет вашу просьбу. Она тоже интересовалась, не собираетесь ли вы продавать ваше дело. Но мы не хотели беспокоить вас по этому поводу.
- О нет, я ничего не собираюсь продавать! Правда, юристы говорят, что должно пройти какое‑то время, прежде чем я вступлю в права наследования, но я уже решила, что продавать ничего не буду. Думаю, что просто обязана продолжать дело Джорджа, хотя бы ради его памяти. Вы и мисс Гарнет, разумеется, останетесь на своих местах. Я уверена, что лучших работников мне не найти…
Об этих новостях я сообщил Глории по телефону, а вечером заехал за ней.
Я хотел до визита к миссис Харшоу немного покататься с Глорией на машине, поцеловать ее и откровенно рассказать обо всем. Прошлое умерло. Суттон тоже. Поэтому нет надобности ворошить прошедшее.
Но она меня опередила.
- Гарри, - тихо произнесла она. - Я должна тебе кое‑что сказать. Я давно хотела это сделать, но никак не решалась…
- Мы поговорим позднее.
- Нет, нам совершенно необходимо поговорить сейчас. Это касается Суттона.
- Суттон мертв, и все, что было с ним связано, тоже умерло. Так что, может быть, не будем об этом?
- Но это очень важно, Гарри… Всю неделю я думала, что он действительно уехал в Калифорнию. Ведь я отдала ему еще пятьсот долларов. Только бы он уехал! И теперь мне придется расплачиваться гораздо дольше…
- Ну и что? - ответил я. - В сущности‑то это дела не меняет.
"Странно, что она завела разговор на эту тему, - подумал я. - Ведь мы с молчаливого согласия решили не затрагивать ее".
Я задал себе этот вопрос, но так на него и не ответил, хотя и не считал себя таким уж глупым. И лишь когда мы подъехали к дому Харшоу, я понял все… Понял то, что должен был понять в ту грозовую ночь…
И для этого мне достаточно было одного взгляда на Глорию, когда она выходила из машины. На ней было желтое платье с бантиками на плечах, которое делало ее совсем девочкой, а на ногах… сандалии! Сандалии с плетеными ремешками!
Глава 21
Долорес Харшоу пригласила нас войти, но я не мог опомниться от удара, который получил при виде сандалий на ногах Глории, и действовал как в тумане. Значит, в постели Суттона была не Глория, а эта сексуальная бомба, и она знает, что это я его убил! А Глория, оказывается, вообще ничего не знает!
Теперь я понял и причину сердечного приступа мистера Харшоу. Скорее всего, на него подействовал ее вид, когда она явилась среди ночи полуголая и босая. Между ними произошла стычка в буквальном смысле этого слова. Больному человеку достаточно пустяка, чтобы с ним случилось непоправимое. Но это, собственно, ничего не меняло. Ведь она знала, что Суттона убил я. Значит, я должен заткнуть ей рот. Только как это сделать?
Теперь я понял и другое. Суттон не видел меня в проулке в день пожара. Это она рассказала ему обо мне! Иначе он давно бы уже стал меня шантажировать. А рассказала она ему, чтобы отомстить мне…
- Вы неважно себя чувствуете, мистер Мэдокс? - внезапно услышал я ее голос.
Глаза ее смотрели невинно. Она явно потешалась надо мной.
"Она совсем тронулась, - подумал я. - Ведь нельзя же так играть с огнем! Неужели она не понимает, что может довести меня до такого состояния, что я просто–напросто прикончу ее?"
"Нет, она не тронулась, - ответил я себе. - Все сделано с твердым расчетом. Ведь она пригласила сюда Глорию".
- Нет, нет, миссис Харшоу! Я в полной форме. Может быть, только немного устал.
Мы все присели у столика для коктейлей.
- Я понимаю, что вас беспокоит. Вы не знали, как я поступлю с делом после смерти мужа, и, естественно, боялись за свои места. Но вы и меня должны извинить. Когда у человека большое горе, он может и забыть кое о чем…
"Что она замышляет?" - думал я. В том, что она что‑то замышляла, нет никакого сомнения.
А Долорес между тем продолжала:
- Мой покойный супруг надеялся, что и после его смерти дело, начатое им, будет процветать. Поэтому он все время вносил в свою записную книжку наблюдения, расчеты и т. д. Есть там и кое–какие планы, которые он хотел претворить в жизнь. Я все это сохранила и думаю теперь, что не мешало бы мистеру Мэдоксу познакомиться с ними.
С этими словами она протянула мне записную книжку и еще кое–какие бумаги. Взглянув на верхнюю, я сразу понял, что не смогу ее убить.
Это была копия документа, подлинник которого находился или в сейфе, или у адвоката. Он начинался так: "Это заявление должно быть передано прокурору после моей смерти…"И в нем она рассказывала абсолютно обо всем. Даже о неизвестных мне деталях. Так, например, только сейчас я узнал, что в ту ночь она еще раз ездила к домику Суттона и, найдя его мертвым, поняла все.
Я до конца прочитал бумагу. Да, выхода нет. И моя жизнь полностью зависит от нее. Даже если она умрет от какой‑нибудь болезни или по нелепой случайности, мне можно будет готовиться к электрическому стулу. Теперь мне, как ни смешно это казалось, надо защищать ее и оберегать.
Я сложил бумагу и поднял глаза. Глория сразу поняла, что в этой бумаге содержалось что‑то неприятное для меня, но миссис Харшоу снова дала знать о себе:
- А теперь поговорим о ваших неприятностях, мисс Гарнет. Вы понимаете, что мистер Мэдокс просто обязан был рассказать мне о вашей растрате. Но он же и упросил меня дать вам возможность рассчитаться…
Меня словно оглушили. Вот это удар! И собственно говоря, это конец!
Наверняка, когда она рассказала Суттону про меня, тот ответил откровенностью на откровенность и доложил о Глории… А я‑то позволил этой женщине удрать, приняв ее за Глорию.
А та сидела на кушетке, бледная и растерянная. Она смотрела на меня испуганными и в то же время вопрошающими глазами, ожидая от меня хоть чего‑нибудь - жеста, взгляда, слова…
Но я не мог шевельнуться. Она, наконец, тоже отвела глаза.
Меня никто не заставлял держать ее в неведении. И я мог сказать ей правду. Ужасную правду…
Но разве это изменило бы что‑нибудь? Конечно нет! Все равно я ее теряю навек. И я промолчал.
А она поднялась - стройная, молодая, красивая, такая близкая и в то же время недоступная для меня - и спокойно сказала:
- Я благодарю вас, миссис Харшоу. И можете быть уверены, я возмещу растрату… А теперь, может быть, вы позволите мне уйти?
- Я провожу вас, Глория, - с готовностью предложил я.
- Нет, не надо… Я… я лучше пройдусь пешком…
Она вышла из дома, прошла по гравийной дорожке и вскоре исчезла за поворотом.
Я взглянул на Долорес. И к этой женщине я буду прикован до конца своей жизни!
Долорес какое‑то время смотрела на меня, а потом проговорила с усмешкой:
- Хотел променять меня, женщину, жаждущую твоей любви, на какую‑то девчонку! Глупец! А теперь будешь валяться у моих ног и молить, чтобы я вышла за тебя замуж… Ведь теперь тебе нужно оберегать меня и следить, чтобы со мной ничего не случилось…
По моим глазам она поняла, что опять перегнула палку, но было уже поздно. Я прыгнул на нее и схватил руками за горло. Ярость клокотала во мне. Я хотел лишь одного - убить эту суку. Чем я, в конце концов, рискую? Только своей жизнью…
Она уже хрипела, когда я внезапно выпустил ее. В последний момент я все‑таки опомнился.
- Вот видишь, Гарри… - едва слышно прошептала она.
Она поправила прическу, взглянула на свою грудь, обнажившуюся в борьбе, и снова улыбнулась.
Я заставлял себя не смотреть на нее. Она лежала на кушетке, почти голая, растрепанная, сексуально–обольстительная, а аромат, исходивший от нее, приятно щекотал мне ноздри, вызывая неистовое желание обладать этой женщиной…
- Поцелуй меня, мой Гарри…
- Не играй со мной, До…
И тем не менее я опустился рядом с ней на кушетку. Она сразу же обвила мою шею руками.
- Разве это игра?
Я промолчал. Мне предложили только один выход, но это все же лучше, чем положение без выхода.
- Почему ты не отвечаешь?
- Лучше помолчим… Ведь и так все ясно.
- Ты любишь меня?
- Конечно! - ответил я, с яростью овладевая ею.
С тех пор прошел почти год. Я женился на Долорес и теперь каждое утро отправляюсь в автопарк продавать или давать напрокат машины, и денег у меня столько, что я не знаю, куда их девать. Я стал членом Коммерческого совета города и вступил в ряд клубов.
Есть у меня и мечта. Мне хочется стать директором банка. Тогда я, наверное, был бы единственным директором, который достиг такого положения, начав с того, что ограбил банк.
Главная же моя забота - благополучие и здоровье моей жены, хотя я и смотрю на нее как на самую последнюю потаскуху, - ведь все мое благополучие зависит только от нее.
Я неоднократно пытался выяснить, где она держит свое заявление, но ничего не добился. Пробовал я и убежать куда‑нибудь подальше, но в последний момент одумывался, ибо понимал, что рано или поздно меня поймают.
Непонятным было для меня появление медальона Глории в домике Суттона. Но однажды я спросил об этом у Долорес. Она мне все объяснила. Оказывается, когда днем Глория привезла Суттону пятьсот долларов, тот увидел у нее этот медальон и забрал себе на память. А вечером, приехав к нему, Долорес увидела медальон и сунула его к себе в сумочку. Суттон этого даже не заметил - он был во власти желаний.
Глория по–прежнему работает в автопарке. Я как‑то пытался с ней объясниться, но мои маловразумительные фразы наверняка ее не удовлетворили. Да ей, видимо, и ни к чему мои объяснения.
Она с нетерпением ждет того дня, когда полностью рассчитается с миссис Харшоу, и тогда, наверное, сразу же уйдет от нас.
А я даже не могу ей помочь, хотя денег у меня куры не клюют. Долорес следит за этой стороной жизни. Больше всего меня мучает то, что она должна возместить даже те пятьсот долларов, которые отдала Суттону в тот трагический день и которые я потом забрал у него.
Но как бы то ни было, а через два–три месяца она полностью рассчитается и будет совсем свободной. А вот я попал в тюрьму на всю жизнь. В двадцать один год раны легко залечить, тем более что у нее есть там какой‑то Эдди, которого я однажды видел у ее дома и даже разговаривал с ним. Ее неудачливый поклонник. Может быть, она теперь обратит на него внимание?
Я со страхом думаю о том дне, когда она уйдет от нас. Сейчас у меня хоть есть возможность видеть ее. Я часто обращаюсь к ней, и она вежливо отвечает: "Да, мистер Мэдокс", "Нет, мистер Мэдокс", "Хорошо, мистер Мэдокс, все будет сделано!" Но что будет, когда она уйдет?
Часто я вспоминаю то утро, когда впервые увидел ее - свеженькую, миленькую и длинноногую, словно чайная роза на длинном стебле, и мне приходится делать над собой усилие, чтобы не спросить ее, а помнит ли она те вечера, которые мы проводили вместе. Я отлично знаю, как она отреагирует на этот вопрос. Она поднимет свои чудесные грустные глаза, посмотрит на меня с укором и тихо скажет:
- Пожалуйста, не надо об этом, мистер Мэдокс…