Содержание:
-
Пролог 1
-
Глава 1 2
-
Глава 2 5
-
Глава 3 9
-
Глава 4 12
-
Глава 5 16
-
Глава 6 19
-
Глава 7 23
-
Глава 8 27
-
Глава 9 30
-
Глава 10 34
-
Глава 11 38
-
Глава 12 42
-
Эпилог 46
Алистер Маклин
Страх - это ключ
Пролог
3 мая 1958 года.
Если деревянную будку - десять на шесть футов, установленную на четырехколесном трейлере, можно назвать офисом, то тогда я сидел в своем офисе. Сидел уже четыре часа - наушники начали причинять боль; темнота наползала с болот и моря. Но если мне суждено сидеть здесь всю ночь, то я буду сидеть, потому что эти наушники - самая важная вещь в мире, только они теперь связывали меня с остальным миром.
Питер должен был оказаться в пределах досягаемости радиостанции уже три часа назад. Это был длинный рейс на север от Барранкильи, но мы летали по этому маршруту уже много раз, да и наши три самолета "ДиСи" были хотя и старыми, но превосходными машинами. Пит - хороший пилот, Барри - отличный штурман, прогноз обещал хорошую погоду в западной части Карибского бассейна, а сезон ураганов еще не наступил.
Я не мог понять, почему они не вышли на связь еще несколько часов назад, ведь они должны были уже пролететь неподалеку от меня, следуя на север к Тампа - месту своего назначения. Могли ли они нарушить мои инструкции и вместо того, чтобы сделать большой крюк и пролететь над Юкатанским проливом, следовать напрямую через Кубу? Маловероятно, а учитывая, какой груз у них на борту, - просто невозможно. Когда речь шла о каком-либо, пусть даже малейшем риске. Пит проявлял большую осторожность и предусмотрительность, чем я. Однако любые неприятности могли случиться в эти дни с самолетами над охваченной войной Кубой.
В углу моего офиса на колесах тихо играло радио. Оно было настроено на какую-то станцию, передававшую программы на английском языке, и уже второй раз за этот вечер какой-то гитарист пел нежно в стиле "кантри" о смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой - я так и не понял, кто же умер. "Моя красная роза стала белой" - так называлась эта песня. Красное жизнь, белое - смерть. Красное и белое - цвета трех самолетов нашей "Транскарибской чартерной службы". Я обрадовался, когда песня закончилась.
В офисе было мало мебели: стол, два стула, картотечный шкафчик и большой передатчик, от которого через отверстие в двери змеился по траве и грязи через самолетную стоянку к главным зданиям терминала тяжелый кабель питания. Было еще зеркало - Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда побывала в моем офисе, а у меня так и не дошли руки снять его.
Я глянул в зеркало, и напрасно: черные волосы, черные брови, синие глаза, а лицо - бледное, усталое и очень встревоженное. Как будто я этого не знал!
Я отвернулся и посмотрел в окно, но лучше от этого не стало.
Единственное преимущество - больше не мог видеть себя. Я вообще ничего не мог видеть. Даже в отличную погоду через это окно было видно лишь десять миль пустынных болот, протянувшихся от аэропорта Стенли-Филд до Белиза. Но теперь, когда в Гондурасе с сегодняшнего утра начался сезон дождей, струи воды, непрерывно стекавшие по стеклу, и рваные, низко и быстро летящие тучи, обрушившие проливной дождь на иссушенную, а теперь парившую землю, превратили мир за окном в серое и туманное ничто. Я послал в эфир наш позывной, но результат был таким же, как и за последние несколько сот раз, - тишина. Я изменил диапазон частот для проверки приема, услышал быстро сменявшие друг друга голоса, помехи, пение, музыку и снова настроился на нашу частоту.
Это был самый важный рейс, который когда-либо выполняла наша чартерная служба, а я был вынужден сидеть здесь в бесконечном ожидании запасного карбюратора. И наш красно-белый "ДиСи", стоявший в ста пятидесяти футах от меня, был столь же полезен мне, как солнцезащитные очки в дождливую погоду.
Они вылетели из Барранкильи - в этом я был уверен. Первое сообщение я получил три дня назад, когда приехал сюда, и в шифрованной телеграмме не содержалось и намека на возможные неприятности. Все держалось в большой тайне, и лишь трое постоянных гражданских служащих знали кое-что об операции. "Ллойд" согласился на риск, даже несмотря на очень высокую страховку. Даже переданные по радио новости о вчерашней попытке государственного переворота продиктаторскими элементами, которые хотели предотвратить избрание либерала Льераса, не очень беспокоили меня: хотя вылеты всех военных самолетов и самолетов внутренних авиалиний были запрещены, на самолеты иностранных авиакомпаний это не распространялось.
Колумбийцы, находившиеся в тяжелом экономическом положении, не могли позволить себе обидеть даже беднейшего иностранца, а мы как раз подпадали под эту категорию.
Но я все же решил не рисковать: телеграммой попросил Пита прихватить Элизабет и Джона с собой. Если завтра, 4 мая, к власти придут не те, кто надо, и пронюхают про наши дела, то "Транскарибскую чартерную службу" будут ждать неприятности. И очень скоро. Кроме того, невероятное вознаграждение, которое нам предложили за этот один рейс в Тампа...
В наушниках раздалось потрескивание, перебиваемое помехами, слабое, но на нашей частоте. Как будто кто-то пытался настроиться на волну. Я нащупал регулятор громкости, вывернул его на максимум, точно подстроился по частоте и замер, прислушиваясь. Ничего! Никаких голосов, никаких переданных азбукой Морзе позывных. Тишина. Я сдвинул один наушник и взял сигарету.
Радио все еще продолжало играть. Уже третий раз за вечер кто-то пел о красной розе, превратившейся в белую.
Терпение мое лопнуло. Я сорвал наушники, подскочил к приемнику и выключил его с такой силой, что чуть не сломал ручку. Затем достал из-под стола бутылку, налил виски и снова надел наушники.
- CQR вызывает CQS, CQR вызывает CQS. Как слышите? Как слышите?
Прием.
Виски выплеснулось на стол, а стакан упал на пол и со звоном разбился - я схватился за переключатель передатчика и микрофон.
- Я CQS, я CQS! - закричал я. - Пит, это ты? Пит, прием!
- Я. Следуем по курсу, по графику. Извини за задержку. Слышно было плохо, но даже металлический отзвук мембраны наушника не помешал мне почувствовать напряжение и раздраженность в голосе Пита.
- Я сижу здесь уже черт знает сколько! - ответил я раздраженно и в то же время с облегчением. - Что-нибудь не так. Пит?
- Все пошло не так! Какой-то шутник знал, что у нас на борту, или мы ему просто не понравились. Он заложил за радиостанцией пиропатрон.
Детонатор сработал, но заряд - тринитротолуол или что там было - не взорвался. Радиостанция чуть било не вышла из строя. К счастью, у Барри с собой целый ящик запасных частей, он только что закончил ремонт.
Лицо мое покрылось потом, руки дрожали. Когда я снова заговорил, задрожал и мой голос:
- Ты хочешь сказать, что кто-то заложил бомбу?
Кто-то пытался взорвать самолет?
- Вот именно.
- Кто-нибудь пострадал? - Я со страхом ждал ответа.
- Расслабься, братишка. Только радиостанция.
- Слава богу! Будем надеяться, что неприятности на этом закончились.
- Не о чем волноваться. К тому же, у нас теперь есть "сторожевой пес"
- последние тридцать минут с нами летит самолет армейской авиации США. Из Барранкильи, должно быть, вызвали по радио эскорт, чтобы встретить нас, невесело хохотнул Питер. - Ты же знаешь, как американцы заинтересованы в нашем грузе.
- Что за самолет? - удивился я, зная, что лишь очень хороший летчик мог пролететь двести-триста миль в глубь Мексиканского залива и найти самолет, не используя при этом радиопеленгатор. - Вас предупредили о нем?
- Нет, но не беспокойся, он действительно свой, все в порядке. Мы только что разговаривали с ним. Знает все о нас и нашем грузе. У него старый "Мустанг" с подвесными топливными баками. Реактивный истребитель не смог бы так долго сопровождать нас.
- Понимаю... - очевидно, я, как всегда, волновался по пустякам. Курс?
- Точно 040.
- Местоположение? Питер ответил, но я не разобрал - помехи усиливались.
- Повтори, пожалуйста.
- Барри сейчас пытается выяснить это. Он был слишком занят ремонтом радиостанции... Подожди две минуты.
- Дай мне поговорить с Элизабет.
- Пожалуйста. И в наушниках послышался голос, который значил для меня больше всего в этом мире:
- Здравствуй, дорогой. Извини, что мы заставили тебя поволноваться.
Да, в этом была вся Элизабет. Извиняется за то, что она заставила меня поволноваться, - и ни слова о себе.
- С тобой все в порядке? Я имею в виду - ты уверена, что ты...
- Да, конечно. Ее я тоже слышал плохо, но даже если бы она находилась в десяти тысячах миль от меня, я все равно распознал бы в ее голосе веселые нотки и хорошее настроение.
- Мы уже почти прибыли, я уже различаю огни на земле. - И после секундной паузы она нежно прошептала:
- Я люблю тебя, дорогой.
- Правда?
- Всегда, всегда, всегда. Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и тут же вскочил на ноги, услышав вдруг вскрик Элизабет и хриплый голос Питера:
- Он пикирует на нас! Эта сволочь пикирует на нас, открыла огонь! Из всех стволов! Он летит прямо...
Крик перешел в захлебывающийся стон, заглушенный женским пронзительным криком боли, и в то же мгновение я услышал стаккато рвущихся снарядов, которое заставило дребезжать мембраны наушников. Это длилось две секунды, может, меньше, а потом не стало слышно ни пушечных очередей, ни стона, ни крика. Ничего.
Две секунды, всего две секунды, но они отняли у меня самое дорогое в жизни. Эти две секунды оставили меня одиноким в пустынном и теперь бессмысленном мире. Моя красная роза стала белой.
3 мая 1958 года.
Глава 1
Я не совсем представляю, как должен был выглядеть этот человек, сидевший за высоким полированным столом красного дерева. Думаю, подсознательно я считал, что он будет соответствовать тем превратным представлениям, которые сформировались у меня благодаря случайным книгам и фильмам - в далекие уже дни, когда я находил для них время. Единственно допустимым различием во внешности судей графств юго-восточной части США я считал вес: одни судьи - худые и жилистые, другие имеют тройные подбородки и сложением подходят под мои представления. Но всегда судья в моем представлении - пожилой человек, одетый в мятый белый костюм, не совсем белую рубашку, галстук, напоминающий шнурок для ботинок, и портрет этот дополняла сдвинутая на затылок панама с цветной лентой. Лицо у судьи обычно красное, с сизоватым носом, свисающие концы седых марктвеновских усов испачканы бурбоном, или мятным джулепом, или тем, что пьют в том месте, где живет судья. Выражение лица судьи обычно - равнодушное, манеры - аристократические, моральные принципы - высокие, а умственное развитие лишь среднее.
Судья Моллисон сильно разочаровал меня. У него отсутствовали все эти, как мне казалось, характерные черты, за исключением, возможно, моральных принципов, но их нельзя видеть. Молодой, чисто выбритый человек, одетый в безукоризненный, отлично сшитый светло-серый шерстяной костюм в тропическом стиле с ультраконсервативным галстуком, а что касается мятного джулепа, то, думаю, он заходил в бар только за тем, чтобы прикинуть, как его закрыть. Он казался милосердным человеком, но только казался; казался умным - так оно и было. Ум у него был острым, как иголка. И теперь он покалывал меня этой острой иголкой и с незаинтересованным видом наблюдал, как я корчусь.
- Итак, - сказал он. - Мы ждем ответа, мистер... э-э... Крайслер.
Он не сказал прямо, что считает эту фамилию вымышленной, но если кто-то из находившихся в зале не понял, что он имел в виду, то ему нечего было сюда приходить. Школьницы с круглыми от любопытства глазами, храбро пытавшиеся посещением этого места греха, порока и зла заработать хорошие отметки по курсу гражданского права, явно уловили смысл этого "э-э"; уловила его и тихо сидевшая на первом ряду блондинка с печальными глазами; понял его, похоже, даже громадный гориллоподобный тип, который сидел за блондинкой тремя рядами далее.
Я повернулся к судье:
- Вот уже третий раз вы с трудом вспоминаете мою фамилию, - укоризненно произнес я. - Скоро самые умные из присутствующих здесь поймут, что вы имеете в виду. Вам надо быть осторожнее, друг мой.
- Я вам не друг. И это не судебное заседание. И здесь нет присяжных, на которых надо оказывать влияние. Это всего лишь слушание дела, мистер... э-э... Крайслер.
- Крайслер, а не "э-э... Крайслер". И вы же чертовски постараетесь, чтобы суд состоялся, не так ли, судья?
- Я рекомендую вам следить за своими манерами и речью, - резко ответил судья. - Не забывайте, что я могу содержать вас под стражей неограниченное время. Итак, еще раз: где ваш паспорт?
- Не знаю. Наверное, потерял.
- Где?
- Если бы я знал где, я бы его не потерял.
- Мы это понимаем, - сухо сказал судья. - Но если бы мы могли определить район, где вы потеряли паспорт, то могли бы оповестить соответствующие полицейские участки, в которые его могут сдать. Когда вы впервые заметили, что у вас больше нет паспорта, и где вы находились в это время?
- Три дня назад. И вы прекрасно знаете, где я находился в то время.
Сидел в ресторане мотеля "Ла Коптесса", ужинал и размышлял о своих делах, когда этот "Дикий Билл" Хикок" и его орда набросились на меня. - Я показал на тщедушного шерифа, сидевшего в пальто из "альпаги" в плетеном кресле напротив судьи, и подумал, что в Марбл-Спрингз на полицейских не распространяются ограничения по росту - шериф даже в ботинках на высокой платформе едва ли был выше пяти футов четырех дюймов. Шериф тоже сильно разочаровал меня. Хотя я отнюдь не считал, что полицейский на Диком Западе обязательно должен носить огромный кольт, все же поискал что-либо похожее на значок шерифа или пистолет, но ни того, ни другого не обнаружил.
Единственное оружие, которое я мог видеть в зале суда, - короткоствольный кольт, торчавший из кобуры стоявшего справа и чуть позади меня полицейского.
- Они не набрасывались на вас, - терпеливо сказал судья Моллисон. Они разыскивали заключенного, который бежал из находящегося неподалеку лагеря. Марбл-Спрингз - небольшой городок, и чужие люди сразу бросаются в глаза. Вы чужой в этом городе, и естественно...
- Естественно? - прервал его я. - Послушайте, судья, я говорил с тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный бежал в шесть часов вечера, а сидящий здесь "Одинокий рейнджер" сцапал меня в восемь. Вы считаете, что я спилил наручники, принял ванну, сделал маникюр, побрился, сшил костюм, купил нижнее белье, рубашку и ботинки...
- Такое случалось раньше, - перебил меня судья. - Отчаявшийся человек с пистолетом или дубинкой...
- Отрастил волосы, и все это за два часа? - закончил я.
- Там было темно, судья, - начал было шериф, но Моллисон жестом приказал ему замолчать.
- Вы протестовали против допроса и обыска. Почему?
- Как я уже сказал, я размышлял о своих делах. Я сидел в респектабельном ресторане, никого не оскорблял, а там, откуда я приехал, не требуется разрешения штата на то, чтобы дышать или гулять.
- У нас тоже его не требуется, - терпеливо заметил судья. - Они всего лишь хотели, чтобы вы предъявили водительскую лицензию, страховку или карточку социального обеспечения, старые письма - в общем, любые документы, удостоверяющие личность. Вы должны были подчиниться их требованиям.
- Я хотел подчиниться.
- Тогда как вы объясните это? - Судья кивнул на шерифа. Я тоже взглянул на него. Даже в первый раз, когда я увидел его в "Ла Контессе", он не показался мне красавчиком, а большие куски пластыря на лбу, щеке и в уголке рта, должен признать, и вовсе не украшали его.
- А чего бы вы хотели? - пожал я плечами. - Когда взрослые ребята начинают играть, маленьким детям надо оставаться дома с мамой.
Шериф привстал, "лаза его сузились, он вцепился в подлокотники кресла так, что костяшки пальцев побелели, но судья жестом приказал ему сесть.
- Эти две гориллы, что пришли с ним, начали бить меня. Я защищался.
- Если они начали бить вас, - едко сказал судья, - то как вы можете объяснить тот факт, что один из полицейских до сих пор находится в больнице с поврежденным коленом, у другого сломана челюсть, а на вас нет ни царапинки?
- Тренировка, судья. Властям штата Флорида надо, наверное, больше тратить денег, чтобы научить сотрудников правоохранительных органов постоять за себя. Может, если бы они ели меньше "гамбургеров" и пили меньше пива...
- Замолчите!
Возникла небольшая пауза. Судья пытался взять себя в руки, а я оглядел зал. Блондинка в первом ряду глядела на меня с полуозадаченным видом, как будто старалась что-то понять; за ней сидел с отсутствующим взором мужчина со сломанным носом и жевал кончик потухшей стары; судебный репортер, казалось, спал. Через открытую дверь зала суда я видел освещенную закатным солнцем улицу, а за ней вдалеке блестели зеленые воды Мексиканского залива... Судья, похоже, взял себя в руки.
- Мы установили, - с трудом произнес он, - что вы - дерзкий, грубый, жестокий и не идущий на компромиссы человек. Кроме того, у вас был пистолет - малокалиберный "лилипут", так, кажется, он называется. Уже сейчас я могу предъявить вам обвинение в неуважении к суду, нападении на полицейских при исполнении ими служебных обязанностей и незаконном хранении огнестрельного оружия. Но не стану делать этого, - он помолчал немного и продолжил:
- Мы выдвинем против вас более тяжкие обвинения.
Судебный репортер на мгновение приоткрыл один глаз, слегка подумал и, похоже, снова погрузился в сон. Человек со сломанным носом вынул сигару изо рта, посмотрел на нее и, снова сунув в рот, продолжил методично жевать ее. Я ничего не сказал в ответ на слова судьи.
- Где вы были до того, как приехали сюда? - внезапно спросил судья.
- В Сент-Кэтрин.
- Я не это имел в виду, но ладно. Как вы приехали сюда из Сент-Кэтрин?
- На машине.
- Опишите ее и водителя.
- Зеленый автомобиль с закрытым кузовом типа "седан", в нем ехали среднего возраста бизнесмен и его жена. Он седой, а она блондинка.
- Это все, что вы помните? - вежливо осведомился Моллисон.
- Да.
- Я думаю, вы понимаете, что под это описание подойдет миллион супружеских пар и их машин.
- Видите ли, - пожал я плечами, - когда не ожидаешь, что тебя будут допрашивать о том, что ты видел, то и не обращаешь внимания...
- Ладно, ладно. - Он мог быть весьма ехидным, этот судья. - Машина, конечно, с номерными знаками другого штата?
- Да, но не "конечно".
- Вы только что прибыли в наши края и уже знаете, как выглядят номерные знаки нашего...
- Он сказал, что он из Филадельфии, а мне кажется, что это другой штат. - Судебный репортер кашлянул. Судья смерил его ледяным взглядом и снова повернулся ко мне.