Я сорвал платье с ее белых плеч. Я разорвал бретельки ее лифчика, обнажив две круглых твердых груди. Я погрузил в них лицо.
Она закричала:
- Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, прошу тебя!
Машина неожиданно затормозила, и мы оба повалились на пол. Отворилась дверь, за ней стоял взволнованный Джимми.
Он сказал:
- Остановитесь, ради бога! Вы хотите убить девушку? Хотите, чтобы нас арестовали?
Долорес лежала в углу, скорчившись на полу и без сознания. Я в оцепенении смотрел, как Джимми пытается привести ее в чувство. Потом я осознал, что с Долорес что-то случилось. Я бросился к ней. Я схватил ее за руки. Я звал ее: "Долорес, Долорес". Я осторожно похлопывал ее по щекам. Наконец она приоткрыла веки. Она судорожно вдохнула воздух. Потом раскрыла глаза и уставилась на меня в ужасе.
- С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь, дорогая? - Я вытер кровь с ее губ. - Мне ужасно жаль, Долорес.
Я нежно поцеловал ее руку. Она вырвала ее. Она крикнула:
- Ты скотина! Ты просто подонок!
Я пробормотал:
- Ты права. Мне ужасно жаль. Пожалуйста, прости меня.
Мы стояли у обочины дороги на пустынной улице. Она застонала:
- Выпустите меня. Мне плохо. Мне нужен воздух.
Мы с Джимми помогли ей выйти и стали водить вверх и вниз по улице. Она была похожа на маленькую девочку, очень слабую и больную.
Неожиданно Долорес втянула ртом воздух.
- Боже мой, как мне плохо.
Она почти упала; потом ее вырвало.
Джимми отскочил в сторону. Я держал ее крепко. Она заблевала мне весь мой новый синий костюм. Мне было все равно. Я прижал ее к себе еще крепче. Я вытер ей лицо. Она плакала. Вся ее косметика растеклась. По ее нежным щекам текли черные струйки туши.
Едва слышно Долорес сказала:
- Пожалуйста, отвезите меня домой.
Я помог ей вернуться в машину. Я сказал Джимми, чтобы он остановился у автозаправочной станции.
Я сказал Долорес:
- Сходи в женскую комнату и умойся.
Она послушно пошла. Я отправился в мужскую комнату и очистил себя, как мог.
На обратном пути я попытался вытащить Долорес из ее холодного молчания. Я каялся и сокрушался. Все было без толку. Я не мог ее расшевелить. Она сидела в углу и смотрела в окно, замкнувшись в мрачной горечи. Я не знал, как поправить дело. Я никогда не чувствовал себя таким жалким и несчастным.
Я спросил:
- Когда ты уезжаешь?
Она холодно ответила:
- Это не твое дело.
- В какое время Джимми нужно подать лимузин, чтобы отвезти тебя с Мо на кладбище?
- Мы поедем на метро. Мне не нужно от тебя никаких одолжений.
Оставшуюся часть пути я молчал, чувствуя себя пристыженным. Выходя из машины, она не сказала ни слова, даже не попрощалась.
Я отдал Джимми вторую половину сотни. Он сказал:
- Спасибо. Знаешь, у тебя поганый способ обращаться с девушками, парень.
Глава 20
Меньше всего мне хотелось возвращаться к себе в гостиницу. Вместо этого я отправился бродить по городу. Мне было жалко самого себя. Я пил, играл блюзы и торчи на музыкальных автоматах. Наконец я допился до того, что смог заснуть.
Я проснулся ранним утром следующего дня, в воскресенье. Первой моей мыслью было, что Долорес сегодня уезжает. В голове стучало так, словно кто-то со всей силы барабанил по мозгам. Я чувствовал себя больным с головы до ног. Особенно сильно болело сердце. Да, я болел от любви. Наверное, это была моя главная и единственная болезнь. Кроме того, я находился в состоянии слезливого одиночества. Я ходил взад-вперед по комнате и бил кулаком по ладони. Какого дьявола я натворил? Чего я хотел этим добиться? И что мне теперь делать?
Я должен был чем-нибудь отвлечься, но где и как? Болтаться весь день на вонючем Ист-Сайде, торчать в задней комнате у Толстяка Мо, вместе с Макси, Патом и Косым? Я там помру от скуки. Господи, до чего я дошел, если после всех этих лет стал воображать, что я лучше, чем они. Кто я такой, чтобы скучать в их компании? Все, что мне нужно, это немного встряхнуться. Да, я чувствую себя потерянным. Но дело можно поправить небольшой заварушкой, вроде тех, что мы устраивали в прежние времена. После создания Синдиката жизнь стала чертовски скучной.
Я вышел на улицу и отправился бродить по средней части города, переходя из одной болтушки в другую. Я решил зайти в кино. Я сел на верхнем балконе в "Стрэнде", закурил сигару и стал думать о Долорес и ее поездке. Да, как раз туда она и отправляется. В то место, где сняли эту картину. Она уедет сегодня. Взбешенный мыслью о ее отъезде, я швырнул горящую сигару на пол, и окурок рассыпал искры и пепел на одежду парня, сидевшего рядом со мной. Тот повернулся ко мне и привстал с воинственным видом:
- Какого черта ты вытворяешь? Ты что, спятил?
Я мгновенно пришел в ярость. Не успел он и глазом моргнуть, как я приставил к его животу нож. Я прошипел ему в лицо:
- Хочешь, чтобы я воткнул его поглубже, козел? Пука сядь, пока я не вытащил из тебя все кишки.
Он сел.
Я выскочил из зала, а голоса внутри меня вопили: "Вонючий ублюдок, вонючий ублюдок, набрасываешься на беззащитных людей, ты, вонючий ублюдок из Ист-Сайда!"
Я свернул за угол и зашел в болтушку к Марио. Он тепло меня приветствовал. Я заговорил с ним на ломаном и грубом итальянском. Он быстро отошел. Я выпил подряд три двойных виски. Бармен не хотел брать у меня деньги.
Он улыбнулся и сказал:
- Профессиональная любезность, Лапша, ты же знаешь, твои деньги нам не нужны.
Я швырнул пятидолларовый банкнот ему в лицо. Я прошипел:
- Давай, ублюдок, открывай свою кассу.
Он посмотрел на меня испуганно и убрал бумажку в ящик.
Откуда-то сбоку ко мне подвалил высокий парень, хорошо одетый, но пьяный вдрызг.
- Эй, да ты крутой мужик, как я погляжу? - сказал он.
Парень застал меня врасплох. У него был быстрый удар. Он сделал ложный выпад слева и достал меня правой в челюсть. Меня отбросило назад. Я едва удержался на ногах. На прилавке стояла открытая бутыль "Голден Уэддинг". Я схватил ее за горлышко и ударил парня в лицо. Воя от боли, он бросился в мужской туалет. Я швырнул ему вдогонку остатки бутылки. Все виски вылилось на меня.
Я выбежал на улицу. Помню, что люди отшатывались от меня в ужасе.
Какой-то паренек кричал мне вслед:
- От вас разит, как от пивной бочки, мистер!
Меня вели ноги - а может быть, сердце? В следующий момент я уже стучал по мраморному прилавку у справочного окошка на вокзале Гранд-Сентрал.
- Когда следующий поезд на Голливуд? - вопил я.
У меня появилась безумная идея сесть на поезд и последовать за ней.
Испуганная девушка ответила:
- В тридцать пять минут, сэр.
- Какой путь? - рявкнул я.
Она объяснила. Я пошел искать поезд. Прямо передо мной, держась за руки и прогуливаясь по перрону в сопровождении двух носильщиков с вещами, ходили Долорес и мужчина. Это было уже чересчур. Внутри меня что-то оборвалось.
Не знаю, как мне удалось вернуться в гостинцу, но спустя некоторое время я обнаружил, что лежу на своей кровати полностью одетый, даже не сняв ботинок. Рядом со мной на стуле стояла бутылка "Маунт-Вернон". Я чувствовал себя жалким и несчастным. Весь мой мир рухнул. В нем не было ни крупицы радости. Только боль и мука. Теперь я ясно видел истину. Я всего лишь шпана, вонючка из Ист-Сайда. Мне было ужасно жаль себя. Я сделал большой глоток из горлышка.
Через какое-то время я впал в пьяное забытье. Еще через несколько часов я проснулся.
Я должен был предвидеть, что виски только усилит мое отчаяние и пустоту. Я снова попытался убедить себя, что моя страсть к Долорес не имеет смысла. Почему я должен так страдать? Неужели нельзя как-нибудь встряхнуться? С каких это пор я, крутой парень, Лапша из Ист-Сайда, веду себя как влюбленный школьник? Лучшее противоядие - найти себе другую женщину. Да, я подцеплю себе где-нибудь смазливую куколку и забуду про эту сучку Долорес.
Я принял ванну, тщательно оделся и вышел в город. Бродвей светился. По улице шла толпа красивых женщин. Многие из них многообещающе мне улыбались, но среди них не было Долорес.
Глава 21
Я пришел в заведение на Пятьдесят второй улице, где иногда бывал. Я сел в стороне за отдельный столик. Я заказал бутылку "Маунт-Вернон". Я сидел один и пил. За пианино была Элен. Она пела свои грустные торчи.
От ее пения на сердце становилось все тяжелее. Я выпил большую часть бутылки. Я сидел в пьяной дымке и слушал, как страстный хриплый голос Элен поет о неразделенной любви.
К моему столику подошла девушка. Она была симпатичной. Она сказала:
- Привет, громила. Не скучаешь в одиночестве?
Она присела рядом.
В моих глазах стояли слезы. Мой голос срывался. Я спросил:
- Ты Долорес? Мне нужна только Долорес.
Она ответила:
- Парень, от этого тебе только хуже.
- От чего хуже?
- От блюзов. Ты по кому-то сохнешь, верно? Расскажи мне об этой Долорес, малыш, расскажи все своей мамочке, и тебе станет гораздо лучше, вот увидишь.
Она была мила и обаятельна. Она похлопала меня по руке. Потом подозвала официанта и попросила принести ей бокал. Вернувшись с бокалом, он что-то прошептал ей на ухо. Она посмотрела на меня с новым интересом. Она налила из бутылки нам обоим.
С дружелюбной улыбкой она сказала:
- Так, значит, ты Лапша? Человек известный, верно?
Я безразлично пожал плечами.
- Ты знаешь, - произнесла она, - в свое время я немало поработала в разных болтушках и убедилась в том, что это правда.
- Что правда? - спросил я безжизненным тоном.
- У таких ребят, как ты, всегда есть слабое место. Вы с невероятной страстью привязываетесь то к женщине, то к лошади, то к собаке, то к ребенку, то к матери, то еще к чему-нибудь. Просто удивительно, как вы любите к чему-нибудь привязываться.
- Удивительно? Разве мы не люди? - спросил я слезливо.
Она похлопала меня по руке. Она улыбнулась извиняющейся улыбкой:
- Я не это имела в виду. Я хотела сказать, что это странно и очень мило.
- Да, но я совсем не милый. Я вонючка. Я пытался изнасиловать девушку, мою девушку.
Я начал стучать кулаком по столу.
Я ревел:
- Я мерзкий. Я вонючка. Я ублюдок.
Слезы жалости к себе капали мне в виски. Я не мог их сдержать. Я откровенно плакал.
- Ш-ш-ш, люди смотрят. Пожалуйста, - прошептала она.
- Оставь меня. Мне нужна только Долорес, - рыдал я.
- Ладно, парень, вижу, я не вовремя. Извини.
Она раздраженно ушла.
- Эй, Лапша, возьми себя в руки.
Это была Элен. Я не знал, как долго она уже сидела за моим столиком и смотрела, как я плачу. Она вытирала мне лицо носовым платком.
- От выпивки и грустных песен тебе только хуже. Они как ветер, который еще сильней раздувает костер. Ты уже довольно наплакался. А теперь пора высушить слезы и погасить пламя. - Элен похлопала меня по щеке. - Ты понимаешь, о чем я говорю, - о хорошей девочке. Твой вид меня удивляет. Хочешь, я приведу тебе хорошенькую девочку?
- Нет, - промямлил я. - Я могу и сам найти.
- Тогда иди и прогуляйся на свежем воздухе. Если будешь сидеть здесь, то совсем раскиснешь.
- Ладно, - пробормотал я.
Я бросил на стол банкнот, даже не посмотрев на его достоинство. Я вышел.
Я направился на восток по Пятьдесят второй улице. Рядом со мной появилась девушка.
Она улыбнулась и сказала:
- Добрый вечер, не хотите поразвлечься, мистер?
Я спросил:
- Ты Долорес?
Она кивнула с понимающей улыбкой:
- За десять долларов я буду твоей Долорес.
Она взяла меня под руку и повела к себе, в маленькую гостиницу на Сорок седьмой улице.
Лежа в ее объятиях, я снова ударился в слезы:
- Долорес, Долорес, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
За десять долларов я мог заняться любовью и воображать, что делаю это с Долорес. Но когда я насытился и заплатил ей больше, чем она просила, то почувствовал себя подавленным и опустошенным. Я ушел, презирая себя за то, что осквернил память о Долорес.
Когда на следующее утро я явился к Толстяку Мо, то выглядел побитым и растрепанным. Мое появление прервало их разговор. Я почувствовал, что говорили обо мне.
Макс встретил меня иронической полуулыбкой:
- Мы как раз говорили о тебе, Лапша.
Значит, я был прав: они обсуждали меня. За моей спиной?
- Что именно? - спросил я хмуро.
- Вид у тебя как у драного кота.
Косой встал. Он обошел вокруг меня, насмешливо разглядывая во всех подробностях.
- Да и пахнешь ты соответствующе. - Хайми сделал вид, что с шумом втягивает воздух.
Я почувствовал раздражение. Я гневно посмотрел на Косого.
Патси бросил:
- Не валяй дурака, Косой.
- Отстань от Лапши, - сказал Макс. Он повернулся ко мне с сочувственной улыбкой. - Ты был вчера ночью в забегаловке на Пятьдесят второй улице?
- Да, а что? - спросил я.
- Это прислала Элен. - Он протянул мне тысячедолларовый банкнот. - Она сказала, что ты оставил его на столике. При этом ты жутко пил и лил крокодиловые слезы.
Я ничего не ответил.
Он продолжал мягко и успокаивающе:
- Она сказала, что ты все время говорил о какой-то девушке.
- Я был пьян, - пробормотал я.
- Она забыла имя той телки, по которой ты так страдал, - прибавил Косой. - Мы ее знаем?
- Послушай, Косой… - начал я раздраженно.
- Вот что. Косой, заканчивай, - предупредил Макси. - Допустим, у Лапши несчастная любовь. Ну и что из того? - заметил он философски. - Это его личное дело.
Он налил мне виски. Выпив бокал, я почувствовал себя немного лучше. Макс налил мне еще. Это изменило мою точку зрения. Я улыбнулся Косому. Он похлопал меня по спине. Это означало извинение.
- Ты ведь знаешь, что я просто шучу, правда. Лапша?
- Да, тем более что я это заслужил. Вчера я вел себя как дурак.
Теперь я мог более отстраненно взглянуть на события последней ночи.
- Должно быть, она классная девчонка? - вопросительно улыбнулся Патси.
- Да, она классная девчонка, - согласился я с тоской.
- Забавно. - Макси задумчиво взглянул на меня. - Забавно, что парень вроде тебя, знающий женщин вдоль и поперек, мог попасть в такую переделку. После всех девок, которые у тебя были. - Он с недоверием покачал головой. - Сколько у тебя было женщин, Лапша? Начиная с Пегги.
Этот вопрос Макс задал со смехом.
- Боюсь, не сосчитаю, - скромно ответил я.
- Мы от тебя тоже не отставали, - заметил Макс. - Как бы там ни было, ты должен знать, что женщина - это всего лишь женщина. - Он пыхнул "Короной". - А вот хорошая сигара - это вещь.
- Такое уже говорили раньше, - возразил я лаконично.
- В самом деле? - не мог поверить Макс. - Тот, кто это сказал, наверняка был умный парень, такой же, как и я, - усмехнулся он. Макс откинулся назад, свободно развалившись в кресле. Кольца дыма от его сигары поднимались к потолку. Он стал философствовать: - Такие умные парни, как мы, должны знать об этом лучше, чем кто-либо другой, потому что у нас были телки всех видов, размеров, форм, цветов и национальностей. И мы знаем, что, как их ни поворачивай, всегда найдешь одно и то же. - Макс замолчал, глядя, как кольца дыма восходят к потолку. Ему не хватало слов. Он повернулся ко мне. Разве я не прав, Лапша? - Макс улыбнулся. - Разве я не прав? Женщина есть женщина. Как ее ни поверни, всегда найдешь одно и то же.
- Не всегда. - возразил я сухо. - Например, если повернешь гермафродита, можно наткнуться и на нечто неожиданное, а, Макси?
Эта мысль заставила его громко расхохотаться.
Косой спросил:
- А что есть у гермафродита?
- Все, - ответил я со смехом.
Наши шутки и рассуждения Макси о женщинах пошли мне на пользу. Я сидел, дымил сигарой и думал о себе. Что это было за странное чувство - моя так называемая любовь к Долорес? Мне было трудно его определить. Я попытался это проанализировать, как все, что со мной происходило.
Бывали дни, недели, месяцы, когда ни одна мысль о ней не приходила мне в голову. А если она и появлялась, я бросал на нее только беглый взгляд и тут же забывал. Но потом наступал день - например, как в тот раз, когда она звонила Мо, и я говорил с ней, - ее голос проникал в меня, словно волшебство. Будто что-то просыпалось внутри меня. Наверное, лучше всего никогда не думать и не слышать о ней, просто забыть о ее существовании. Послать ее к черту раз и навсегда.
Макси посмотрел на часы:
- Ладно, пора идти.
- Что случилось, Макс? - спросил я, когда мы выходили.
- О, я и забыл, что ты не знаешь. Мне позвонили из офиса вчера вечером. Мы идем домой к Фрэнку.
- Как ты думаешь, что нужно боссу? - поинтересовался Патси, когда мы ехали по городу.
Макс пожал плечами:
- Не знаю. Вчера я говорил с главным офисом. Все, что они сказали, это: "Приезжайте в дом Фрэнка на Сентрал-парк-Вест".
Косой, сидевший за рулем, сказал:
- А я думал, он все еще в Новом Орлеане.
- Эй, Макс, - недоверчиво спросил Патси, - ты хочешь сказать, что он встает в такую рань, чтобы заниматься делами?
Макс ответил:
- Этот парень - самый большой трудяга во всем Синдикате. Его день начинается раньше семи, и потом он работает до часу, до двух и до трех ночи. Я слышал, что иногда он работает круглые сутки.
Косой спросил:
- Интересно, он платит себе за сверхурочные?
- Он себя не обижает, - заверил его Макс. - У него десять штук в неделю на одних только игровых автоматах.
Я присвистнул:
- Это выходит полмиллиона в год на одних автоматах.
- А как насчет спиртного, пива, казино, собачьих бегов, ночных клубов, недвижимости и другого легального бизнеса, которым он занимается? - прибавил Макси.
- Вот черт, - сказал Патси. - На сколько же он тянет, как ты думаешь, Макс?
Тот пожал плечами:
- Откуда мне знать? Скорее всего, он и сам точно не знает. Примерно десять или пятнадцать миллионов в год.
Косой съязвил:
- Неужели ему этого хватает?
Макси спросил:
- А помнишь, Лапша, как он начинал охранником в игорных притонах и получал по пятнадцать долларов за ночь?
- Да.
Макс продолжал:
- А потом он стал играть в собственные игры. И вот что я вам скажу, ребята. Каждый, кто имел с ним дело, всегда мог рассчитывать на честную игру. В тех местах, где он заправлял, не было ни шулерства, ни обмана. Всегда все было по-честному. Так что свое нынешнее место он получил по праву. Он его заслуживает. У него есть характер. Если он дает слово, ты можешь на него положиться, даже если речь идет о его жизни или о десяти миллионах баксов. Я прав, Лапша?
Да. Он отличный парень. Всегда держит слово.
Косой свернул на Сентрал-парк-Вест. Мы проехали несколько кварталов.
- Вот его дом, с навесом, - сказал Макси.